Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 6 2011)

• Название: Новый Мир ( № 6 2011)
• Автор: Новый Мир Новый Мир
• Жанр: Современная проза

Ежемесячный литературно-художественный журнал http://magazines.russ.ru/novyi_mi/

---

И обнажить завороженный щит.

Но чтобы и она не пострадала,

Он к женщине на берегу летит

И ей мизинец перстнем украшает,

Который действу колдовства мешает;

Который Брадаманта отняла,

Чтоб одолеть Атланта, у Брунеля

И для Руджера своего дала

Мелиссе, о его узнав уделе

В руках Альцины— воплощенья зла,

И снова послужил он доброй цели —

От чар Альцины злой Руджера спас,

Оставшись у него на этот раз [5] .

И вот у Анжелики он — и блеска,

Что щит волшебным делает щитом,

Не возбранит и перед вспышкой резкой

Ее глаза предохранит при том.

Страшилище не прекращает плеска,

Полморя попирая животом.

Щит без покрова наконец оставлен —

Как будто свет второго солнца явлен.

Сияньем той же силы, что всегда,

Матерый хищник навзничь опрокинут, —

Так по реке форель плывет, когда

В поток бурливый горцы известь кинут.

Зато очам прелестным нет вреда,

И, в сеть Амура их красою ринут,

Руджер копьем разит, разит мечом,

Но чудищу удары нипочем.

Тщета Руджеру прибавляет гнева,

Меж тем мольба зовет его назад:

«О, развяжи меня, — рыдает дева, —

Покуда не очнулся лютый гад!

Чем страшной рыбине попасть во чрево,

Лежать на дне морском милей стократ».

Руджер ее прекрасно понимает

И, отвязав, на воздух поднимает.

Мгновенье — и галопом в вышине

Отважного Руджера с девой вкупе

Уносит конь: Руджера — на спине,

Спасенную красавицу — на крупе.

Так яство ускользнуло на коне,

Что ждало тварь на каменном уступе.

Оглядываясь, рыцарь вновь и вновь

Лобзает взором новую любовь.

Прямым путем, как собирался ране,

В Испанию лететь раздумал он

И опустился на брегах Бретани,

Дубравою тенистой привлечен

С источником на небольшой поляне

В сени холмов, нависших с двух сторон,

Где, может, плачет соловей доселе

И то же эхо вторит Филомеле [6] .

Желанию была подчинена

Мысль рыцаря, исполненного пыла,

Настал черед другого скакуна,

Которого желанье окрылило,

Но, рыцарским доспехом стеснена,

Поднявшаяся пребывала сила:

Необходимо было снять доспех,

Чтоб не осталось никаких помех.

Но пальцы торопливые дрожали —

И не снимался боевой убор.

Такими непослушными едва ли

Он находил застежки до сих пор.

Однако я боюсь, что вы устали,

И кончить эту песнь спешу, Синьор,

Чтоб изложить дальнейший ход событий

Со временем, когда вы захотите.

Солонович Евгений Михайлович родился в 1933 году в Симферополе. Окончил переводческое отделение 1-го Московского государственного педагогического института иностранных языков (ныне Московский лингвистический университет). Переводчик классической и современной итальянской поэзии (Петрарка, Ариосто, Тассо, Белли, Монтале, Квазимодо и др.). Избранные переводы представлены в сборнике «Итальянская поэзия в переводах Евгения Солоновича» (2000, 2002).

Командор ордена Звезды итальянской солидарности, лауреат Государственной премии Италии в области художественного перевода (1996), премии Монтале (1983), премии «Монделло» (2010) и ряда других итальянских литературных премий. В России удостоен премии «Иллюминатор» (2001) и премии журнала «Октябрь» (2009). Живет в Москве.

О преходящем и вечном

Дневники Варвары Григорьевны Малахиевой-Мирович (она родилась в Киеве в 1869 году, а скончалась в Москве в 1954 году), фрагменты из которых публикуются впервые, принадлежат к бездневниковому времени — они создавались с 1930 по 1954 год. Вести в эти годы дневники было почти невозможно, а если они все-таки велись, то в конце концов записки рвались или сжигались, ибо запросто могли превратиться для автора в компрометирующий документ. Описываемые же в дневниках лица и обстоятельства жизни могли стать (и зачастую и становились) инструментом давления на подследственного при аресте. А арест грозил каждому.

Тем не менее автора не останавливали ни болезни, ни война, ни бездом­ность; тут уж и вправду было — ни дня без строчки.

И тем удивительнее, что дневники эти не попали в чужие руки, дойдя до нас в целости и сохранности, и что у автора хватило смелости и душевных сил писать их до последних дней своей жизни (хотя в окружении В. Г. Малахиевой-Мирович был арестован каждый второй). В. Г. Мирович (так она себя называла) принадлежала к среде философов и литераторов Серебряного века: она была близким другом Л. Шестова, приятельствовала с Г. Гершензоном и М. Чул­ковым, была подругой Елены Гуро и М. Пришвина, Пантелеймона Романова и его жены, которых она познакомила друг с другом, она воспитывала юного Даниила Андреева (ее родным домом на десятилетия стал дом доктора Доброва, где он рос). Около двух десятилетий прожила она в доме многократной сталинской лауреатки, актрисы Аллы Тарасовой, с матерью которой она была близка еще со времен киевской гимназии.

В дневниках В. Г. Мирович присутствуют сразу несколько планов. Первый — это трудное настоящее, связанное с трагической московской реальностью 30-х годов, с одичалостью, с толпами полуголодных приезжих, просящих милостыню на улицах. Второй — это прошлое, анализ жизни своей и современников, запечатленной в заметках об известных писателях и философах. Третий план — это философия старения, острые наблюдения и заметки об увядании своих друзей и близких, интереснейшие попытки самопознания и самоанализа.

Ее особый мир, где царствовали психология, философия, литература и поэзия, сложился еще в юности, в ту пору, когда она попала под сильнейшее влияние Льва Шестова; он был тогда еще Львом Шварцманом, а его сестра Софья Исааковна была замужем за богатейшим киевским промышленником Балаховским. Варвара Григорьевна была гувернанткой их детей. С Львом Шестовым они часто встречались в имении Балаховского Перевозовка, где собиралась вся семья; однажды после его отъезда Варвара написала: «Вы сделали меня лучше, чем я была раньше. <…> И когда Вы будете умирать, то Ваша встреча со мной даст мир Вашей совести, хотя бы Вы ничего другого не сделали в жизни. И как хорошо, что Вам дано делать это „другое” почти везде, где Вы <...> создали бы себе путь в жизни, не похожий на другие пути»1 [Перевозовка, 14.08.1895].

Их отношения были очень сложны и запутанны, хотя Шестов был расположен к Варваре Григорьевне, но она была не готова всецело принять его чувства (так она писала спустя годы), тогда как ее сестра Анастасия, яркая и умная девушка, сама заявила о своей любви к философу, и Шестов сделал ей предложение, до конца не понимая, к кому из сестер лежит его сердце. В результате у него случился нервный срыв, и, пользуясь возможностью продолжать учебу за границей, он вскоре уехал в Швейцарию.

Оттуда он писал Варваре: «Да — еще: непременно пишите . Я знаю, что у вас есть планы. Старайтесь их осуществить. <…> Бывают грустные настроения — но они относятся к тому проклятому случаю, который наделал столько бед в моей жизни. А помимо этого, я убежден, что еще добьюсь своего и выведу и вас, и Настю на путь. Но вы, Вава, вы не бегите моих указаний и не вздумайте подчиниться влиянию того круга, который встретится вам в Париже»2.

Однако случилось так, что в Риме Лев Шестов тайно от родителей обвенчался со студенткой-медичкой Анной Елезаровной Березовской.

Спустя уже годы, в 1934 году Варвара Григорьевна вспоминала: «…всколыхнулось прошлое, далекое, и сегодня такая близкая молодость. От записок покойной сестры Насти, которых давно не касалась, а сегодня утром перечла. 17 — 18 лет ей было, когда она их писала. Записки растеряны. <…> Тут жизнь приготовила нам мучительнейший конфликт. Сестра полюбила человека, который любил меня, был моим женихом. Брак наш по моде того времени и по не­пробудившемуся у меня темпераментному влечению рисовался мне как непременно фиктивный. Но и у меня отношения к этому человеку были настолько глубоки и для всей внутренней жизни ни с чем несравнимо важны, что „отдать” его сестре без борьбы оказалось невозможным. И возгорелась борьба неописуемо жестокая тем, что наши души были как одна душа, что каждый удар, наносимый другому в борьбе, отражался такой же болью, как полученный возвратно удар. В этой борьбе окончательно подорвались душевные силы сестры, расшатанные предварительно отрывом от матери, поступлением в партию, непосильной идейной нагрузкой (в 15 лет ряд решающих вопросов о личной жизни, об участии в терроре, о судьбах близких).