Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 6 2009)

• Название: Новый Мир ( № 6 2009)
• Автор: Новый Мир Новый Мир
• Жанр: Современная проза

Ежемесячный литературно-художественный журнал http://magazines.russ.ru/novyi_mi/

---

Вдруг Софья понимает: у поезда  ни конца, ни начала нет, а то, что она  в х о д и л а  час назад в вагон номер три, на самом деле туфта, фикция, плод извращенного авторского воображения — да шел бы он к черту, этот автор, в самом деле! И какой от него толк? Вечно под ногами путается, туда нельзя — сюда нельзя, вечно словечки свои — куда надо и не надо — вставляет; то ему метафору подай, то аллюзию, а то и вывернись наизнанку, чтоб он, гнида, в мыслях твоих поковырялся да по секрету всему свету тут же выболтал… А с ней? Что с ней он сотворить хотел? Французский, геронтофобия… тьфу! Хорошо хоть, уснула вовремя — тут-то голеньким и попался: наяву такие штуки не проходят, наяву-то ему дай пинка — он тебя заживо Delete’ом сотрет: и никакой, между прочим, анестезии!.. А воображения меж тем — ноль: ну живет себе тетка в коммуналке, ну в школке работает, ну училки-свиньи — еще вот пенсии пуще черта боится, а «с личным», понятно, привет полный, это даже не обсуждается, да и чего обсуждать-то? Нормальная такая вроде тетка, независимая; ученики ее, как бы это без пафоса-то, ц е н я т, но… Софья обрывает себя на полуслове и дает автору podjopnik (jopa тоже, между прочим, рабочий инструмент, огрызается он), а потом прижимается виском к окну. Нет-нет, она не хочет больше петлять по этим мерзким абзацам, припудренным «постмодернистскими штучками», из которых песок давно сыплется; ей нужно выйти, просто выйти из сценария — иначе заживо сгниет Софья Аркадьевна в кухоньке-то коммунальной — ох, мама, роди обратно! Звала, Соньша? Софья открывает глаза и кидается ей на шею: мама, как хорошо, что ты пришла, мамочка, знаешь, отец-то наш — он ведь на самом деле не человек: оборотень он, настоящий оборотень, да, человеком только прикидывается! сколько лет ты с ним мучилась?.. (Мать улыбается.) Мама, ты меня слышишь? Да что с тобой, ты будто каменная!..

Тут Софья замечает, что мать как-то странно на нее смотрит, да и улыбка у нее неестественная — одними губами ведь улыбается, до самых клыков , и как только клыки ее полностью оголяются, она, щелкнув хвостом по полу, припирает Софью к стенке: ну, Соньша, покажи, как ты мамочку любишь! мамочке кровушки  мало, а Бог делиться велел! поцелуй мамочку, не бойся! — не оборачиваться, главное — не оборачиваться: хлоп-хлоп, клац-клац… мамаша того и гляди — настигнет, а ведь все курицей, курицей прикидывалась, верь после этого «милым дамам» — жертва проклятая, «я для себя не жила никогда», ну и дура, д у р а, а зачем жила, спрашивается, зачем жила-то тогда? лучше б не рожала, не рожала, не рожала-а-а-а-а!.. хлоп-хлоп, клац-клац… мамочка, мамочка, но как же так, даже ты… и ты тоже… как все… как они … на всем свете белом никого, значит… думала, ты есть, ан нет, дудки: хлоп-хлоп, клац-клац… ХЛОП-ХЛОП, КЛАЦ-КЛАЦ…

На миг Софья останавливается, чтобы перевести дух, бросает взгляд за окошко и не верит глазам: почему она снова видит этот чертов вокзал? Значит, все время поезд стоял на месте? Но как же  с т у к  к о л е с? А, извините, пейзажи ? ПОЧЕМУ ОНА СНОВА ВИДИТ ЭТОТ ЧЕРТОВ ВОКЗАЛ? ЗНАЧИТ, ПОЕЗД ВСЕ ВРЕМЯ СТОЯЛ НА МЕСТЕ? НО КАК ЖЕ СТУК КОЛЕС? А это — что? Э т о г о не было! Кино, что ли, снимают? Впрочем, едва ли это тянет на фильм… Вокзал-то оцеплен по-настоящему. И «усиление» у  т о г о  вагона — не бутафорское. Но почему, каким образом она, Софья, видит все, что происходит внутри вагона ? И кто этот красавец? Почему в его глазах молнии? И что он такое подписывает — будто приговор себе пишет? Да это же — она прищуривается — манифест, манифест об отречении … Значит,  она, Софья, в марте семнадцатого? Но как такое возможно? Неужели правда — времени не существует?.. Вот это trip! [14] Ай да кофе-шоп!.. Лучше Амстердама только Амстердам!.. Хлоп-хлоп, клац-клац, сто десятый, сто одиннадцатый, клац-клац, сто двенадцатый, хлоп-хлоп, сто тринадцатый, а больше и нету, нету, нету, доченька, милая, куда ты, а ну как хорошо нам будет, что ж ты отца-то родного пугаешься, пуще черта боишься, иди ко мне, иди, дочурочка, ну же, папа, что ты делаешь, мамочка, это же я, папа, честней в окошко …

Черная точка удаляющегося поезда — всё, что она помнит. А в точке: 

«Жен-щи-на. Та-ак.

Кра-си-ва-я. Так-так.

Жен-щи-на-о-чень-кра-си-ва-я.

Надо же.

О-чень-кра-си-ва-я-жен-щи-на-це-лу-ет-тело.

О-чень-кра-си-ва-я-жен-щи-на-це-лу-ет-те-ло-мо-ё-те-ло.

Странно, я не просила об этом.

Почему целуют именно когда не просишь? То есть всегда не вовремя?

Потому как вовремя — это когда ждешь/просишь:

И именно тогда у того, кого просишь,

Нет времени/сил/желания.

Поэтому бегу.

Бегу поцелуев».

«Игра в одни ворота слишком банальна.

Слишком примитивна.

Скучна.

Как и игра этой женщины.

Красивой женщины. Женщины в белом.

Красивой женщины в белом саване, целующей муляж моего тела.

Он почти идеален.

Если б не шрам.

М у л я ж, ла-ла…

Так бы и врезала ей!

Нужно сказать, чтоб закруглялась.

Ла-ла…

Делает вид, будто не слышит.

Ла…

Муляж покрывается язвами.

Муляж моего тела.

Моего тела, пресыщенного чужими.

Но так и не утоленного твоим».

«Мой голос — шоколад.

Белый растопленный шоколад.

Горячо-о!..

ТЫ о б о ж а е ш ь.

Обожаешь мое сладкое .

Потому-то и вытекаю.

Через горло.

Рот в рот, ла-ла, на войне как на войне».

«Женщина в белом саване делает надрез.

Она слизывает шоколад очень профессионально.

Она ест и пьет меня — Женщина в белом саване, только и всего.

Поедом ест, попиво2м пьет: день за днем.

День за днем.

День за днем».

«Я — вкусная, ооочень вкусная.

Я — сочная, ооочень сочная.

Я — классная, ооочень классная.

Ja! Ja! Ja!»

«No gde z sub ¹ /sub e ja?..

Неужто и впрямь — На Том ?..

Тогда почему внизу — пол, а наверху — потолок?

Такой невысокий?

ТЫ хочешь сказать, На Том тоже есть потолки?

Настолько невысокие, что вот-вот придавят тебя к полу?

ТЫ хочешь сказать, На Том есть и полы?..

No gde z sub ¹ /sub e ti, solnce?..

Женщина в белом саване смеется.

Ритм ее смеха, если вообразить тот „зарисованным” (уголь, картон),

Напоминает мне брачный танец чешуекрылых».

«Мне холодно! (Кричу.) Я замерзаю!

Женщина в белом саване срывает с меня последнюю отравленную тунику.

Итак, я — голая.

Голая баба.

Голая баба с впалым животом и выпирающими ключицами.

Голая баба с ограниченным сроком годности.

Так и стою в лужице белого шоколада.

И с т е к а ю  им, значит…

А в процессе замечаю, что меняю цвет.

Запах.

Форму.

Да у меня — о чудо! — ни рук, ни ног!

Ни даже воттакусенького хвоста!

Ни головы, ни шеи!

Ни бедер, ни плеч!

У меня нет ступней! Нет кистей рук!

У меня нет ничего, у меня теперь ничего этого нет!!..

Я чувствую иную, небелковую, природу.

Я знаю о sсhast’e всё — ну или почти».

«„No gde z sub ¹ /sub e ti, solnce?..”

DELETE

„No gde zhe?..”

DELETE! DELETE!!

Да выломайте эти треклятые клавиши,

не то я и правда пошлю кое-кого к чертовой матери!

Мне ведь, в сущности, все равно — ну или почти».

«Женщина в белом саване садится тем временем в кресло-качалку

И, набивая ледяную трубку мной и моими с’нежными сестрами

(видите? да вот же они, вот! — тут и леопардовая скромница Латония,

и изящная салатово-белая Галатея, и… — впрочем, всех не перечесть),

раскуривает.

Так на небе появляются облака.

Об их происхождении, впрочем, ни слова правды в учебниках.

Итак, облака.

Облака, в которых, как выясняется чуть позже,

Роятся целые толпы (полчища!) старух.

Клюкастых, горбатых, хромых, беззубых — голых, голодных, дурно

пахнущих.

Одна из них мерзко прищуривается и указывает крючковатым пальцем на „кукушку”: „Посмотри!” Я смотрю и вижу, что на часах нет стрелок. „Тут нет стрелок”, — говорю я.

Старуха смотрит на циферблат и говорит мне:

„Сейчас без четверти три”. — „Ах так. Большое спасибо” [15] .

Женщина в белом саване заводит будильник.

„2.45” — вижу я светящиеся в темноте цифры.

И тут мне становится страшно. По-настоящему страшно.

Ведь это то самое время, когда мои чешуекрылые сестры,

Выполнившие  п р о г р а м м у, были удалены.

В этом вся „Высшая Мудрость”, говоришь ТЫ.

„Мировая Гармония”.

„Вселенский Замысел”.

„Смысл Жизни”, кавычки.

Чьей-то. Всегда — чужой, отмахиваюсь я.

Не нашей».

…Софья Аркадьевна, то и дело поднося к глазам платок, запол­няет классный журнал. Она не любит, впрочем, когда за ее трипами подглядывают. Поэтому мы, ангелы, улетаем на Курский, оставляя даму одну-одинешеньку. Тик-так, пенсия, тик-так!