Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 12 2009)

• Название: Новый Мир ( № 12 2009)
• Автор: Новый Мир Новый Мир
• Жанр: Современная проза

Ежемесячный литературно-художественный журнал http://magazines.russ.ru/novyi_mi/

---

Александр Чанцев

 

[1]            М и л ь ч и н К. Тройственный Памук: как турецкая «клюква» стала психотерапией для всего человечества. - «Русский репортер», 2009, <186> 36 (24 сентября – 1 октября), стр. 38.

[2]            См. беседу Г. Шульпякова с О. Памуком: Хождение Памуком. – «Новая Юность», 2001. <186> 49 <http://magazines.russ.ru/nov_yun>.

[3]            В своей нобелевской речи Памук, говоря о том, как сочетаются темы любви и ненависти к Западу, приводит в пример Достоевского.

[4]            Памук О. «Я пытаюсь объяснить Турцию самим туркам». - Интервью «Time Out». 2009, 24 - 30 августа, <186> 33 < http :// www . timeout . ru / journal / feature >.

[5]            Сура 16 «Пчелы». Коран. Пер. с араб. И. Крачковского. - М., «Буква», 1991, стр. 219.

[6]            Ж е н е Ж. Мастерская Альберто Джакометти. - В кн.: Жан Жене. Театр Жана Жене. Пер. с фр. Е. Бахтиной, О. Абрамович. - СПб., «Гиперион», «Гуманитарная Академия», 2001, стр. 187.

[7]            П а м у к О. Новая жизнь. Пер. с тур. А. Аврутиной. - СПб., «Амфора», 2009, стр. 159.

[8]            Ср. у Фуко: «Сад есть минимальная частица мира, а кроме того, мир в его тотальности. В своих древних основах сад представляет собой <...> счастливую и универсализующую гетеротопию…» Гетеротопиями (то есть местами, функционирующими по своим собственным законам, отличным от законов окружающего пространства) Фуко, кстати, считает и музеи, прежде всего потому, что они – хранилища «накапливающегося до бесконечности времени». Фуко М. Интеллектуалы и власть: Избранные политические статьи, выступления и интервью. Часть 3. Пер. с фр. Б. Скуратова. - М., «Праксис», 2006, стр. 200, 201.

[9]            Д ж е б р а н Д ж. Х. Пророк. В кн.: Джебран Дж. Х. Мятежные души. Пер. с англ. Л. Зелениной. - М., «ФАИР-ПРЕСС», 2002, стр. 14.

Вкус жизни

Х а з а н о в Б. Вчерашняя вечность: Фрагменты XX столетия. М.: Вагриус, 2008, 368 стр.

 

Проза Бориса Хазанова в читательском сознании прочно ассоциируется с историей. Во «Вчерашней вечности» же (роман удостоен «Русской премии» по итогам 2008 года) совершается уже не просто экскурс в одну историческую эпоху – перед читателем разворачивается, пожалуй, настоящее историческое полотно . Со многими перегонами, туннелями, станциями (1936 … 1945… 1948… 1953… 1955, 1956, 1957… 1967… 70-е годы… 90-е…), с довольно обширной «географией» (от Берлина до Москвы и от Москвы до деревушки Кукуй или до «станции с названием, о котором никто никогда не слышал»…).

Хазановский «поезд истории» ломается и подвергается ремонту, то и дело меняет направление (то отправляется в прошлое, то возвращается в история современность), повторно прибывает на ту же станцию… в то же самое время, выпадает в вечность (застрявший в туннеле «поезд мертвецов»), обнаруживается в некоем неопределенном времени (запись «без даты», «день без числа», «вероятно, после 70-х годов»)… Иными словами, история, как всегда у Хазанова, подчеркнуто претворена памятью-литературой. При этом вновь (даже еще в большем объеме, чем прежде) собственно воспоминание-писание сопровождается рефлексией персонажа-писателя. Рефлексией, понятой символически: с «формой», которую выбирает писатель, связываются далеко идущие ожидания... Речь, понятно, не об одноразовом акте – о процессе, поиске. В свою очередь, меняющем повествование.

Как быть критику, который обнаруживает себя перед столь усложненной литературной структурой, пожалуй, герметической : замкнутой на себя, по видимости незавершенной – то есть бесконечной? Роман как будто провоцирует критика писать о том, как сочиняется рецензия. О том, как – воспользуемся цитатами из книги – «поток романа сбивает с ног», критик «прыгает по камням», «мечтая добраться до берега»…

По крайней мере, берег за спиной еще виден, да и камни-опоры, пусть шаткие, попадаются. Берег – контекст хазановской прозы, камни – мотивы, скатившиеся с круч предшествующих романов.

Метатекст романа, «описание писательства», предлагает нечто вроде каталога метафор; большинство из них читатель уже встречал в прозе Хазанова (и, шире, в прозе последнего времени). Литература-память – музыкальное сочинение (найденная тема-лейтмотив «полифонически» переплетается с другими), шахматная партия, сон … Сон, переходящий в другой сон, сон во сне, зеркальное – обоюдное – отражение снов, лабиринты зеркал, бесконечное повторение сна (как поцарапанной, заигранной пластинки), наркотик, бред… Замечаем: в какой-то момент «онирические» метафоры далеко уводят и от исходного пункта (история, память), и от искомого (смысл).

Нечто подобное в русской литературе уже встречалось – у другого писателя (тоже исторического направления): «...книга о писателе, который тоже писал роман, который не получился, внутри которого был скрыт другой роман, который тоже не получился». Возможно, это неизбежность для поздней прозы, особенно у авторов- «историков»: итоги обращаются сомнениями, «анализом несочинившейся жизни» , предельными усилиями разгадать «загадку: настоящее или нет?» …

«Синдром Никифорова» разъяснялся как «страх перед реальностью жизни». У Хазанова акцент не столько на беспощадном самоанализе, сколько на строгой ревизии писательского инструментария. На соответствии наличных литературных средств – цели.

Надо сказать, и цель и средства в хазановской прозе от романа к роману менялись. Но что за шаг сделан теперь – новой книгой?

В предшествующих романах литература / память понималась как одоление хаоса, абсурда истории, как провидение в нем смысла. Пусть даже становилось понятно, что речь «всего лишь» об очередной иллюзии. (За « покрывалом Майи» угадывается хаос ночи -истории – литература, реконструируя « аполлонический» день , набрасывая свой собственный « божественный покров» , всего лишь заменяет одну иллюзию другой.) Что ж… В конце концов, даже если в самом противостоянии « представления» – « воле» (бесчеловечной, отчужденной от человека истории) мало истины, – литература кое-что все же отвоевывает: хотя бы собственную независимую территорию: литератор вполне может упиваться ощущением то ли победы, то ли выигрыша.

В новом романе хазановский персонаж-писатель приступает к своей книге все с тем же заданием. Понять смысл хотя бы собственной жизни, а может, и смысл истории, к которой принужден принадлежать. « Флейтою связать»… Не только защитить себя «противогазом» от «испарений гнусного века», выпасть из истории – больше: заменив отчужденный или чужой и чуждый текст – своим, превратить время в вечность (потому – вчерашняя вечность).

Пусть даже ценой отказа от того, что называют жизнью (или полнотой жизни ). Литература как «эрзац самоубийства»… (Роман предлагает эффектные метафоры: «...паук, который вытягивает из себя нить, покуда не израсходуется весь до конца, и вот висит, покачиваясь на ветру, иссохший, прозрачный, посреди своей сети»; Мидас, превращающий в золото все, чего касается умирающий голодной смертью.)

…Пусть даже ценой самоуничижения, если не стирания собственной личности. («Напиши роман о сером, неинтересном человеке без имени, без профессии, без семьи, без пристанища, о том, чье имя – Некто. <…> чья бесцветность оправдана тем, что ему выпало стать свидетелем эпохи, враждебной всякому своеобразию».)

Но даже и обрекая себя, заключая себя в эти жесткие рамки, пишущий роман герой большей частью жалуется – на неуспех! На невозможность литературы.

Метафорой истории в конце концов оказывается «калейдоскоп», и разглядеть, кто крутит его в руках (если вообще есть кто-то, кто крутит), не удается. Литературная «формула истории» – тавтология: абсурд – это абсурд; хаос есть хаос… Здесь не только «бог» не виден, но и человек ничтожен. Сочинитель-«некто» расписывается в собственном бессилии: даже и иллюзии композиционной стройности не дается – возможны лишь фрагменты, обрывки повествования; и завершить роман не дано. Не только о победе, но и о сопротивлении речь больше не идет: «Смешно и подумать о том, чтобы противостоять абсурду: мутный поток истории сбивает повествователя с ног»…