Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 12 2009)

• Название: Новый Мир ( № 12 2009)
• Автор: Новый Мир Новый Мир
• Жанр: Современная проза

Ежемесячный литературно-художественный журнал http://magazines.russ.ru/novyi_mi/

---

 

Элегические насилия

 

Начинается путь вдоль самих стен Феодосия и рва перед ними. В византийские времена в глубоком рву обитали дополнительные защитники — львы. Теперь осевший ров больше напоминает природную балку, в которой раскинулись огороды местных жителей с простенькими сараями и навесами. Иногда эти навесы пристроены непосредственно к стенам. По мере удаления от Мраморного моря огороды сменяются пустырями и свалками с мешками мусора, содержимое которых не всегда помещается внутри. Один мешок выглядывает из византийской арки — как новый варвар или объект новой эстетики, совмещающей далековатые идеи.

Развалины стен приобретают все более причудливый вид, порой напоминая заросшие мхами и травой природные объекты, например скалы Карадага («Как взорванный готический собор»). Стена в целом становится похожей на огромную змею, то скрывающуюся под землей, то взметающую вверх свои извивы. «…А завтра кованой пятой, / Как змия спящего, раздавят / И прочь пойдут — и так оставят…» Помимо Пушкина вновь приходит на ум Лаокоон, но не скульптурный, работы Агесандра, Полидора и Афинодора, а живописный, кисти Эль-Греко.

На картине Эль-Греко «Лаокоон» (1610 — 1614) доминирует не вертикальная, как на скульптуре, а горизонтальная, в изгибах и отражениях, пространственная ось. То есть это именно горизонтальный, раскинувшийся вдаль Лаокоон. Змеи тут вписаны в пейзаж Толедо с нависшим над городом грозовым небом, что придает картине героико-трагический характер. Христианская интерпретация привносит мистический смысл духовного возрождения. Мужское начало подчеркнуто заменой воды скалами и небольшой фигуркой бегущего коня, изображенного в самом центре полотна, — символом животной жизненной силы, скорости и красоты. Однако именно конь традиционно ассоциировался со стихийной силой ветра, бури, волн и текущей воды. Изогнувшаяся кольцом змея в руке юноши образует подобие зеркала, окольцовывающего Толедский собор. Безжизненный «мраморный» цвет фигур подчеркивает мотив смерти как метаморфозы культуры, мифологической смерти как залога бессмертия в искусстве. Интересно, водятся ли тут, в сезон, настоящие змеи?

Величайший из прямых, как змеиный бросок через столетия, последователей Эль-Греко, Сальвадор Дали создал своего Лаокоона — «Лаокоона, терзаемого мухами». Лаокоон напоминает гонимого мухами-эриниями Ореста в истолковании Сартра (в пьесе «Мухи»). Действительно, летом тут путника если не змеи, то мухи, конечно, атаковали бы, в придачу к (как предупреждает путеводитель) полуголым подросткам из цыганского квартала напротив, единственного криминогенного участка Стамбула. На картине Дали зритель как бы подсматривает за покрытым непонятными укусами Лаокооном, застывшим наедине со змеей в старинной арке каменного сооружения (какой простор для фрейдистских толкований!). Лаокоон тут без сыновей: Дали и чьи бы то ни было сыновья, помимо Сына Божьего, — непредставимы.

Согласно литературоведу Владимиру Топорову («Текст города-девы и города-блудницы в мифологическом аспекте» — в кн.: «Исследования по структуре текста», М., 1987), в русской традиции взятие города — продолжение архетипа взятия женщины, добровольного или принудительного. Но не был ли штурм Константинополя прежде всего штурмом-кастрацией (поединком кастраций)? Во всяком случае, концептуальная победа одного типа кастрации над другим просматривается.

Я же тем временем приблизился к ставшим главными в Стамбуле воротам Топкапы. Весной 1453 года напротив находилась ставка Мехмеда с самыми большими в мире осадными орудиями, в том числе — чудовищной бомбардой работы венгра Урбана, палившей ядрами весом в тонну. Правда, проломить стены именно тут так и не удалось, турки ворвались в Константинополь через случайно — или предательски — незапертую калитку северней ворот, там, где сейчас проходит шестиполосный проспект Ватан (Родина). А из ворот Топкапы выходит из города проспект Тургуза Озала [15] . Величественные стены и башни здесь полностью восстановлены из современных стройматериалов, стоят как новенькие, хоть мортиры заряжай. И я так и не знаю, что в действительности исторически более пристойно — новодел или развалины с мусором, на просторах и в кущах которых элегия чревата спонтанным и не вполне опрятным, возможно, и насильственным романом с авангардом.

 

Постфеодосизм

 

Третий день был посвящен европейской части Стамбула по северную сторону бухты Золотой Рог. Было решено, доверившись нескольким видам городского транспорта, включая фуникулер, добраться до центральной площади Таксим и оттуда спускаться по стамбульскому Бродвею — улице Истиклаль по историческим районам Пера и Галата. Но от площади Таксим недалеко до Дома-музея Ататюрка. Смешение эпох, но что поделаешь?

Каким предстал Стамбул перед взором русского путешественника в XIX веке? «Взгляните на этот круг важных османлы, которые под широким навесом платана, в Киреч-бурну, сидят, сложа ноги, дышат веянием моря, курят и дремлют и от времени до времени отгоняют сон несколькими глотками черного кофе: для них дремотный отдых предпочтительнее сна; он имеет также свои сновидения, или вся окружающая природа представляется в эти заветные минуты одним светлым, необъятным сновидением, вся окружающая жизнь сливается в одну таинственную фантасмагорию и протекает пред ними, как протекает Босфор со своими кораблями, с дрожащим отражением холмов и рощ и чудных зданий, опрокинутых в его зеленой влаге. Какие мысли, какие разгульные мечты обвивают тогда душу, как этот плющ, которого зелень обвила старый пень платана и образовала на нем капризные арабески! <...> Только турки могут по воле призывать эти утешительные грезы, услаждающие часы их отдыха, потому что отдых для них есть не одно спокойствие тела, не одна лень двигаться и говорить, но лень мыслить и способность изгонять из головы все заботы — всё, что тревожит и мучит нашу душу и делает для нее отдых до того утомительным, что мы спешим оглушить ум шумом света или кровным трудом и тем только можем избавиться от внутренней бури бунтующих мыслей. <…> Как не позавидовать этим философам Босфора, для которых жизнь — давно решенная задача? У турок все, что принадлежит к ленивым их удовольствиям, доведено до высокой степени совершенства, и в этих-то предметах наиболее высказывается их умение жить и наслаждаться. Все европейские народы заимствовали от них названия дивана и софы, но, увы, как далеки самые предметы от своих роскошных азиатских образцов!» [16] Диалектика второго из трех Римов, покуда он оставался столицей: — сбофия — Софбия — софа.

Но современный Стамбул совершенно не таков. Конечно, в потоке спешащих, как и в любом мегаполисе, людей возникают группы как будто бы ничего не делающих сидящих мужчин. Но пьют они, кто бы мог подумать, не кофе, а чай (кофе забыт). Турецкий чай почти ничего не стоит, благоухает ароматом, и вкус не разочаровывает, стаканчики, правда, маленькие. Поздняя любовь турок к чаю слилась в моем восприятии с любовью к кошкам. Почти возле каждой витрины на тротуаре стоят лотки с кошачьим кормом. Кошки все ухожены и попадаются в самых неожиданных местах — не только на клумбах, но и на банкоматах. А у витрины ювелирного павильона на Большом рынке для отдыхающей кошки был предназначен не только лоток, но и стакан с чаем.

К собакам же отношение со времен Ивана Бунина не изменилось.

 

Облезлые худые кобели

С печальными, молящими глазами —

Потомки тех, что из степей пришли

За пыльными скрипучими возами.

Был победитель славен и богат,

И затопил он шумною ордою

Твои дворцы, твои сады, Царьград,

И предался, как сытый лев, покою.

Но дни летят, летят быстрее птиц!

И вот уже в Скутари на погосте

Чернеет лес, и тысячи гробниц

Белеют в кипарисах, точно кости.

И прах веков упал на прах святынь,

На славный город, ныне полудикий,

И вой собак звучит тоской пустынь

Под византийской ветхой базиликой.

И пуст Сераль, и смолк его фонтан,

И высохли столетние деревья...

Стамбул, Стамбул! Последний мертвый стан

Последнего великого кочевья!

 

Собаки не протестуют, помнят, чье мясо съели, стоически вылеживаются.    Что касается опустевшего сераля — в переулках севернее улицы Истиклаль процветает современная индустрия развлечений, основанная опять-таки нашими лаокоонихами-«наташками». Остановившемуся несколько лет назад в отеле Перы поэту К. сразу же была предложена «русская девушка». «Вот если бы турецкая…» — ответил он. Контакт оборвался [17] .