Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 12 2009)

• Название: Новый Мир ( № 12 2009)
• Автор: Новый Мир Новый Мир
• Жанр: Современная проза

Ежемесячный литературно-художественный журнал http://magazines.russ.ru/novyi_mi/

---

…И как Моисей, заикался он.

Но только пред той, в кого был влюблен.

Поэзией звали шалаву.

И ради нее беззаветно врал

и смерть на войне — контрамарку в рай —

другим уступил — как славу.

Она ж улыбалась ему порой,

и это казалось не сучьей игрой,

а знаком любви ответной.

И ради нее себя предавал,

крапленые карты судьбе сдавал —

и сам же проигрывал, бедный.

Но больше никто не любил ее так,

когда и соперник — друг, а не враг,

сынок гармонии блудный.

Хоть поговорить с ним можно о ней,

и, может быть, нет никого родней

в земной пустоте многолюдной.

 

В поезде

1

Жалко мать. Отца. Россию —

место родины, язык.

Жалко молодость и силу —

жить без них я не привык.

Как без щедрых, полубедных,

бедных матери с отцом

дотерплю до первых медных

труб над восковым лицом?

Обезлюдевшей России

как скажу: мол, снова жив?

…Что дарили — не спросили,

отнимают — не спросив.

 

2

Запах сна кисломолочный.

Новенький плацкарт полночный

мчит из прошлого меня,

чайной ложечкой звеня.

В этом прошлом целый город

и людей десятка два,

тех, кто мне, как прежде, дорог, —

лица помнятся едва.

Огоньки мелькают скучно —

в бездну ночи путь лежит.

Нестерпимо однозвучно

ложка чайная дрожит.

Сад камней

Яна Дубинянская родилась в Феодосии. Автор многих книг прозы. Живет в Киеве.

Это ее вторая публикация в “Новом мире”. В десятом номере за этот год напечатан ее рассказ “Багровые закаты”.

 

Это оникс, детка.

Осенний оникс, самый грустный и спокойный камень. Как будто расходятся круги по воде, по черной воде непроницаемого пруда в ноябре. И случайное солнце, мягкий желтый лучик вот тут, на срезе. Сейчас у нас лето, но ты же помнишь, какая бывает осень?

Это яшма.

Когда природа хочет нарисовать красивую картину, она берет яшму. Рисует, а потом прячет внутри камня, но если постараться, можно найти. Здесь море, видишь? Волны, большие, зеленые и чуть-чуть коричневые, а на горизонте маленький кораблик. Вот закат: солнце, как яблоко, а вокруг него розовые облака. Тут у нас лес, деревья, в камне они называются дендритами, тут опять море, только гладкое, штиль, и чайка летит. Яшма бывает разноцветная, какая хочешь. И черная тоже. А теперь смотри, портрет девочки. Не видишь? Вот у нее глазки, вот улыбка, вот косичка с бантиком...

Это сердолик.

От слова “сердце”. Ничего, что желтый, сердце на самом деле тоже немножко желтое, его только рисуют красным. Необработанный не очень красивый. А вот сердоликовые бусы. Бусинки не совсем круглые, они все разные и по форме и по оттенку, потому что одинаковых камней, как и сердец у людей, не бывает. Да, эти две по краям — почти, правда. Но ты присмотрись получше.

А сейчас я покажу тебе фокус. На что похоже? Правильно, на яйцо. На большое-большое яйцо здоровенной птицы, страуса, наверное. А теперь посмотрим, что у него внутри. Поднимаем крышечку...

Это горный хрусталь.

Друза. Так говорят, когда камни вырастают вместе, словно букет кристаллических цветов. Давным-давно, в самые что ни на есть незапамятные времена, в этом сером камне образовалась полость, пустое место. И в ней начали расти кристаллы горного хрусталя, прозрачные, сверкающие, спрятанные, как сокровище. Если б я их не нашел, они так и заполнили бы собой всю полость, нескоро, через миллионы лет. Но я знаю, как искать, знаю один секрет. Смотри внимательно. Закрываем крышечку. Видишь — тоненькая беленькая полоска? Когда найдешь круглый или овальный камень с таким пояском, его надо расколоть молотком и посмотреть. Правда, там может ничего и не оказаться. Совсем-совсем ничего. И обидно.

Вот еще один такой камень-яйцо. Открываем. Что у нас тут? Манюсенькие фиолетовые кубики, и теснятся друг к другу поплотнее по краю, чтобы все поместились, им досталась очень маленькая полость, одна на всех. Это флюорит.

А это авантюрин.

Камень, в котором живут золотые искры. Вспыхивают на солнце, гаснут в тени, они и в самом деле живые, честно. Камень чудес и приключений. Ты любишь приключения? Любишь, я знаю. А если тебе кажется, что в жизни их не бывает, что все темно и тускло, то ты глубоко ошибаешься. Очень просто: берем и поворачиваем лампу, направляем луч... Загорелись, видишь?!

Не устала?..

Это гематит.

Это опал.

Малахит.

Агат.

Бирюза.

Турмалин.

Халькопирит...

 

— А теперь выбери себе камушек, и пускай мама купит его тебе на память.

— Я возьму все.

— Ну, не капризничай, выбери. Из этой коробочки.

— Они все мои! Я же их смотрела!! Все — мои!!!

— Женщина, заберите ребенка! Расколотит витрину — будете платить!

— Тихо, тихо, Маришечка, не надо, не плачь, пошли...

 

 

 

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

 

ГЛАВА ПЕРВАЯ. ОНИКС

 

...Не найдут. Вот как я их всех!

Придерживая сбоку перекошенную, аварийную занавеску, я пялилась в окно, и когда мимо проносился очередной полустанок — полосатые столбы, пара приземистых строений, тарелка-антенна, собака на цепи, кошка в окошке, бывает же такая жизнь, — хохотала как сумасшедшая; да я, наверное, сумасшедшая и есть, все так говорят, шепотом, когда я не слышу. Стекло тряслось и дрожало под костяшками пальцев. Фляжка с чеканным тигром, Пашкин, между прочим, подарок, и вещь, несмотря на то что Пашка козел и всегда козлом останется, еще плескалась в такт колесного перестука, но уже почти ничего не весила в ладони. Двое студентиков, соседей по купе, четвертый час курили в тамбуре, а квадратная тетка забилась на свою верхнюю полку и лежала там смирно, зубами к стенке, убедительно имитируя свое отсутствие — не только тут, но и вообще в бренном мире, который от этого лишь выигрывал. Мне, по крайней мере, он определенно начинал нравиться.

Лес. Дробный ритм темно-коричевых стволов сквозь листву. Золото, охра, умбра, багрянец, лимон, и всегда облетает быстрее, чем успеваешь отснять, всегда уходящая натура, я ненавидела бы осень, если б не так нечеловечески красиво. У самой насыпи — шляпка гриба из-под листьев, казалось бы, нереально разглядеть на такой скорости, а успеваешь: я давно догадывалась, что время совсем не то, чем оно притворяется. Прижаться лбом к стеклу — и вибрация на удивление послушно и быстро попадает в такт биения пульса. Вырвалась, вырвалась. Не догонят.

Мятая морда проводника в дверной щели, совершенно лишняя, диссонансная, да как он посмел, сволочь, скотина, вломиться, нарушить, его вообще не должно быть!!! Схватить с дрожащего столика подстаканник — и в морду, в серую небритую мерзость, почти без размаха, но вложив в бросок истовое усилие полета, злую и яркую страсть, от которой плывет в глазах, подкатывает к горлу, сотрясает все тело. Конечно, слабо, недостаточно, не по-настоящему: настоящего он и не стоит. По-настоящему пробивает последнее время все реже.

Кажется, промахнулась. На стертом купейном коврике сверкают осколки и валяется ложка, подстаканник закатился неизвестно куда, проводницкая морда исчезла и вряд ли появится снова, и курящие студенты тоже. Тетка на верхней полке лежит бездыханно, как труп.

Я присела, откинула голову на мягкий красный валик вдоль стенки купе, прикрыла глаза. Все будет хорошо. В промежуточном состоянии, когда уже не здесь и еще не там, сама понятия не имеешь где, поверить в лучшее не то чтобы легко — в принципе возможно. Колесный ритм: все-бу-дет-хо... и проникаешься, поддаешься простейшему гипнозу, веришь, как последняя дура. Все любят поезда, ни разу не встречала человека, который не любил бы, а впрочем, разве я общалась когда-нибудь с нормальными людьми? А съемочная группа в поезде — это мгновенная оккупация столика разнокалиберными емкостями из десятка мужских волосатых рук, и домашняя курица от хозяйственной гримерши, и формальная шоколадка от ослепительной недозвезды, и, как всегда, забыли одноразовые стаканы, кому-то идти побираться к проводнику, вот разомнемся красненьким из горлба по-братски, по кругу, и разыграем в бутылочку. А потом все говорят одновременно, кричат, придумывают, обсуждают, спорят — и все придуманное гениально, все оспоренное неоспоримо, и ночь не начинается никогда, как не кончается припасенная выпивка... Да, а в Пашкиной фляжке ничего уже, по-моему, не плещется. И день. И осенний лес за окном.