Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 12 2006)

• Название: Новый Мир ( № 12 2006)
• Автор: Новый Мир Новый Мир
• Жанр: Современная проза

Ежемесячный литературно-художественный журнал http://magazines.russ.ru/novyi_mi/

---

На самом деле все, что было сказано об этой книге выше, не имеет никакого значения. Хорошо она написана, плохо ли — ее должны прочесть 200 миллионов, как говорила Ахматова об “Одном дне Ивана Денисовича”, имея в виду все население тогда еще Советского Союза (теперь, правда, страна другая и миллионов поменьше). Должны по многим причинам, хотя бы потому, что стране положено знать своих героев. Это я про Пичугина. И без всякой иронии. Если от человека действительно требовали лживых показаний на другого, с которым он и знаком-то толком не был, а он таких показаний не дал, хотя и знал, что за это светит огромный срок, — кто он, если не герой? А что в биографах у него не золотое перо России, так люди с хорошим вкусом отчего-то такие книги не пишут. Наверное, вкус мешает.

И последнее. Жену Ходорковского после свидания спрашивают: “Если бы была возможность передать Михаилу Борисовичу какую-нибудь одну запрещенную правилами колонии вещь, вы бы что передали?”. Диск “Любэ”, отвечает Инна Ходорковская, муж “любит мужскую правду — военную, боевую”. (Путин, как мы помним, несколько лет назад ходил в Сочи на концерт “Любэ” и после чаевничал с Николаем Расторгуевым.) Пичугин, оказывается, знал наизусть “ТАСС уполномочен заявить”. (Президент, по его словам, пошел в ГБ работать, посмотрев “Щит и меч”.) Слишком много совпадений. Это наводит на размышления. Понять бы еще, на какие.

 

1 Брюсовские сборники стихов “Дали” и “Mea” заставили современников вновь вспомнить его французского предшественника. Б. Пастернак в посвященном Брюсову юбилейном стихотворении 1923 года рисовал портрет “уставшего от гили” мэтра — едва ли без намека на французского корреспондента “Весов”. Добавим, что ситуация эта — “мы говорим Гиль, подразумеваем Брюсов” — сохранилась в русской литературе надолго, если не навсегда: ведь и та же Ахматова, третируя Гиля, метила, конечно, в Брюсова.

2 Армянские коллеги остаются верны Брюсову вот уже больше сорока лет. За это время вышли 10 томов Брюсовских чтений, библиография Брюсова, ряд монографий и публикаций.

3 Отметим лишь чрезмерное, как кажется, доверие публикатора к опечаткам, которых в газетном тексте всегда можно найти немало. Без большого риска ошибиться можно предположить, что загадочный “романист Давилин” — это прозаик И. А. Данилин, а некто “Сергенко” — на самом деле П. А. Сергеенко.

4 “Стихи Маяковского часто публиковались в „Известиях”. А впоследствии, когда организовалась „Комсомольская правда”, талантливый создатель и первый редактор этого органа тов. Костров привлек Маяковского к самому близкому участию в „Комсомолке”; как мы знаем, это дало прекрасные результаты”.

5 “По словам моих родителей, когда Ахматова впервые поселилась у них, они изнемогали от почтительности и смущения. Однако отцу, человеку живому и острому, такая атмосфера в доме явно не подходила. Однажды вечером хозяева куда-то отправлялись, Ахматова сказала, что посидит дома — хочет поработать. Уходя, от самой двери, едва ли не зажмурившись от страха, Ардов сказал:

— Словарь рифм — на полке слева.

Анна Андреевна громко рассмеялась в ответ. С этой минуты лед отчужденности растаял и неловкость исчезла, с тем чтобы больше никогда не возникнуть”.

ЗВУЧАЩАЯ ЛИТЕРАТУРА. CD-ОБОЗРЕНИЕ ПАВЛА КРЮЧКОВА

Алексей Алексеевич Дидуров (1948 — 2006)

В самый последний момент я почувствовал, что не могу — рука не поднимается — описывать и каталогизировать его, странно вымолвить, творческое наследие. Должно пройти какое-то время — не для того, чтобы остыло и “отстоялось”, нет, конечно, но чтоб хотя бы привыкнуть, что его нет, что некому позвать “на площадку”, что и самой “площадки”, легендарного литературного рок-кабаре Алексея Дидурова, никогда не будет. “Я легко прощаю себе злорадство, — писал когда-то поэт Юрий Ряшенцев, — испытываемое мной к многочисленным врагам рок-кабаре, которым не удалось придушить его раньше и теперь уже вряд ли удастся, пока жив-здоров Алексей Дидуров”.

Теперь получается, что если и будут душить, то что-то совсем другое, ибо с уходом Дидурова из жизни то явление, которое он создал и которое 27 лет просуществовало ни в каком не в “подполье”, а на самой что ни на есть “солнечной стороне”, останется лишь в благодарной памяти слушателей-читателей и в судьбе тех, кто прошел через сцену, 27 раз менявшую адрес прописки. Все эти годы на дидуровскую “Кардиограмму” сначала писали доносы, травили газом/милицией, тягали в “контору”; потом методично испытывали временем первоначального накопления капитала — а она жила. О создателе слагались красивые и не очень красивые легенды (приходилось слышать уже совсем какие-то фантастические вещи), восхищались его нонконформизмом и корили за неуживчивость — а список прошедших через его творческую лабораторию медленно, но верно пополнялся теми, кто по всем параметрам казался публике абсолютными самородками, никогда не требующими никакой “обработки”, никакого участия.

Между тем участие было: личным пространством, временем и вкусом. Самой дидуровской жизнью. В одной из своих последних книг Дидуров с грустью писал о двух известных авторах-исполнителях, которые, пройдя через кабаре, категорически запретили упоминать сей факт — в каких бы то ни было источниках. Даже не задумываясь о причинах, побудивших их к этому шагу, я тут же подумал о бессмысленности такой автобиографической редактуры. “Когда уйдем со школьного двора…” — сколько еще будут петь эти дидуровские стихи? Там, помнится, дальше слова про учителя.

Дидуров, кстати говоря, любил реминисценции и метафоры, и я тут же вспомнил ахматовское “А тот, кого учителем считаю…” — об Анненском. Что же до самого слова “учитель”, то оно не единожды встретилось мне в печальных газетных поминаниях первой июльской недели уходящего года.

…А в последних числах июня, приехав в редакцию, я получил от Сергея Костырко1 посылку: две книги и пластмассовый куб с компакт-дисками: “Тут час назад приходил Леша Дидуров. Это — от него. Последние CD-антологии”.

Они и оказались последними: через неделю Дидуров умер.

Я прочитал почти все отклики на его неожиданную кончину. Борис Минаев уверенно написал в “Независимой”, что Дидуров был последний литературный герой из встреченных им за жизнь. Кажется, я понимаю, что это значит.

“В принципе, такие люди в русской литературе были всегда. Собиратели. Открыватели дверей своих лачуг, дворцов, квартир, мезонинов, подвалов, чердаков. Гостеприимные накопители чужих судеб, чужой энергии, чужого таланта, горя и счастья. Я выстраиваю здесь этот ряд сильных слов не для образа — сильные слова были для Леши вполне нормальными, он их употреблял спокойно в своей речи, для него не было в этом какого-то специального пафоса — пафосом была вся его жизнь”.

В автобиографических “записках из андеграунда” “Четверть века в роке” (второй переданной мне книжкой была антология “Русский рок — новый срок”) Алеша написал с тем самым пафосом, горячо и страстно: “В тридцатилетней войне литературы, поющейся в роке (курсив мой. — П. К. ), со здешним социумом я, Алексей Дидуров, фиксирую ничью. Иногда мне кажется — русский рок побежден, иногда, особенно если набредешь на талант или он сам придет в рок-кабаре, лицезрея эту новую звездочку, яркую и неподвешенную, я сладко балдею от биотока, в слове означающего победу. <…> Ну как я могу признать поражение, даже зная и видя немало его признаков, когда нынче и от первого дня в моем рок-кабаре повторяется дух ленинградского рок-братства, которое и было причиной и следствием рождения рок-шедевров питерской школы 70 — 80-х годов прошлого века. Рок-кабарешники не только помогают друг другу у микрофонов на выступлениях и при записи — они праздники вместе встречают, они беды вместе избывают, они считают себя маленьким народом, несущим службу на границах русского искусства. Они так не думают, может быть, но они так себя ощущают. И поэтому так о них думают другие”.

В этой же книге, представляя, ближе к финалу, новых участников своего кабаре, Дидуров сказал об одном из них — талантливом Денисе Третьякове, авторе замечательной песни “Мама устала ждать”, так: “В общении простой и улыбчивый, в песнях своих Денис — трагик и эпик. Дело Башлачева живет, пока Денис побеждает. А он побеждает. Значит, дело Башлачева живет. Я очень, очень болею за это дело… Всякий, кто имеет эпическое мирочувствование, вызывает во мне сладко-тревожное умиление и желание хоть чем-то помочь жить”. И дальше — как он, Дидуров, гордится, что вывел Дениса “во всероссийский эфир” и опубликовал его в антологических CD-альбомах рок-кабаре.