Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 12 2005)

• Название: Новый Мир ( № 12 2005)
• Автор: Новый Мир Новый Мир
• Жанр: Современная проза

Ежемесячный литературно-художественный журнал http://magazines.russ.ru/novyi_mi/

---

Именно им в конце 40-х годов было сказано: “очертанья руин смягчают боль” — строка, под которой за честь сочли бы подписаться едва ли не все великие поэты послевоенной Европы.

 

Томас Венцлова. Статьи о Бродском. М., “Baltrus”; “Новое издательство”, 2005, 176 стр.

Для переводчика стихов Венцловы и комментатора стихов Бродского писать об этой книге почти неприлично — получается этакий междусобойчик. Однако промолчать, не откликнуться на книгу старшего коллеги по цеху и друга — куда более неприлично. Так что рискну.

Практически все статьи, собранные ныне под одной обложкой, хорошо известны. Венцлова был не только другом Бродского, адресатом нескольких его шедевров, но и многолетним исследователем его творчества. На мой вкус — наравне со Львом Лосевым, также другом и блистательным поэтом, — самым значительным из исследователей. Статьи, вошедшие в книгу, писались на протяжении двух десятков лет, и с большей их частью Бродский, вообще-то недолюбливавший филологические штудии по поводу своей персоны, был знаком. При всей своей олимпийскости он, как всякий поэт, хотел быть услышанным. Адекватно прочитанным. И ему редкостно повезло: работы Томаса (наравне с работами Лосева и Чеслава Милоша) являют образец не просто высокопрофессионального, но именно конгениального прочтения. Человеческая близость, дружеское общение с неизбежностью приводят к появлению в текстах эссеистической и мемуарной составляющей. Это естественно: когда Венцлова анализирует посвященные Венцлове же “Литовский дивертисмент” и “Литовский ноктюрн”, ему, в отличие от иных исследователей, нет нужды уточнять детали и разгадывать скрытые коды — он их попросту знает. Но при этом работы Томаса о Бродском принадлежат не только поэту, демонстрирующему предельный уровень понимания, вживания в чужой текст, — но и серьезному филологу с тартуской выучкой. (В скобках: для современной Литвы Томас являет собой приблизительно то же, что для России Бродский, Сахаров и Лотман в одном флаконе, — выдающийся поэт, совесть интеллигенции и выдающийся ученый.)

Хочу еще раз подчеркнуть уникальность этой счастливой возможности быть адекватно прочитанным — возможности взаимной. Недаром Бродский в “Литовском ноктюрне” обращался к Венцлове как к брату-близнецу. Некогда он в предисловии к сборнику Венцловы сравнил “человека, возникающего из этих стихов, с настороженным наблюдателем — сейсмологом или метеорологом, регистрирующим катастрофы атмосферные и нравственные: вовне и внутри себя”. Метафора эта, характеризующая нормальное состояние любого стихотворца, как всякая универсальная метафора, не совсем точна. Голос Венцловы только на первый (поверхностный? романтический?) взгляд представляется звучащим в пустоте. Подобно всякому неоклассику (тому же Бродскому), он нуждается в собеседнике — в том, с кем возможно вести бесконечный подспудный диалог, не опасаясь быть непонятым. И он также находит его в Бродском.

 

Леонид Чертков. Стихотворения. М., О.Г.И., 2004, 112 стр.

Практически это первая книга стихов умершего в июле 2000 года легендарного поэта. Микроскопические тиражи прижизненных книжек “Огнепарк” и “Смальта” (Кёльн, 1987 и 1997) доступны немногим. Имя Черткова известно больше по словосочетанию “круг Черткова — Красовицкого”, чем по собственно стихам. В “круг”, кстати, входили еще многие: Валентин Хромов, Галина Андреева, покойный Андрей Сергеев, запечатлевший Черткова, как и многих своих друзей, в замечательной прозе. Да и не был этот круг замкнутым — он прекрасно пересекался с питерским кругом поэтов “филологической школы” (с одним из ее основателей, Михаилом Красильниковым, Чертков вместе сидел в мордовских лагерях и вместе выпускал самиздатский сборник “Пятиречие”). С Чертковым дружили, им восхищались едва ли не все заметные поэты московского и питерского литературного андеграунда. Бродский (не думаю, чтобы совсем в шутку) писал: “Любовь к Черткову Леониду / Есть наша форма бытия…” И все-таки куда более Леонид Натанович известен как историк литературы, автор почти сотни статей в “Краткой литературной энциклопедии” (после эмиграции автора их продолжали печатать под псевдонимом Л. Москвин), публикатор первого посмертного собрания стихотворений Константина Вагинова, просто великий знаток и бескорыстный рыцарь литературы.

У нас на глазах множество бытовавших на слуху легендарных имен, будучи напечатанным, утрачивало легендарный статус и оборачивалось литературным планктоном. В случае Леонида Черткова, уверен, подобного не произойдет. Градус отчаяния в его стихах едва не запределен — возможно, поэтому Чертковым написано сравнительно немного, — но это именно метафизическое отчаяние, а не стилистическая истерика многочисленных имитаторов:

Коллодиум катка двоится в амальгаме,

Над ветровым стеклом — оцепенелый лист, —

Мир зрим во все концы, — где кружится, как в раме,

В остатках воздуха последний фигурист.

Он обретет себя в тоске неистребимой

В часы, когда гудит от ветра голова, —

И невозможно жить, — и для своей любимой

Искать ненаходимые слова.

Это было написано сорок пять лет назад двадцатипятилетним человеком в мордовском лагере. В изданный О.Г.И. сборник вошли полностью обе прижизненных книги Черткова плюс еще 22 стихотворения. Подготовка текста Ивана Ахметьева — а значит, все выполнено сколь возможно добросовестно и с любовью. Спасибо.

Вячеслав Вс. Иванов. Стихи разных лет. М., “Радуга”, 2005, 256 стр.

Выше приводился пример уникального соединения в одном лице большого поэта и ученого-филолога — Томаса Венцловы. Но это скорее исключение, подтверждающее правило: жить стихом и одновременно препарировать алгеброй гармонию кажется невозможным. Это профессии столь же полярные, как полярны, по Мандельштаму, профессии поэта и артиста. Поэзия дает человеку качественно новое знание о собственной природе (и соответственно о природе человечества) — исследователь интерпретирует это чужое (то есть уже переставшее быть новым) знание. И вот — перед нами первая книга стихов крупнейшего современного ученого, перечислять всю титулатуру которого попросту бессмысленно. Стихов, создававшихся на протяжении приблизительно шестидесяти лет.

Открывать книгу страшновато. Строго говоря, стихи писать — кому ума недоставало? Человек, обладающий колоссальным жизненным опытом, плюс прекрасно знающий, как стихи “делаются”, плюс друживший с Пастернаком (и не только с ним) — да стоит попросту свести воедино эти составляющие, и творения многих стихотворцев выразительно побледнеют. Короче, ожидаешь некоего культурного протеизма, когда с ахматовской интонацией пишутся стихи на смерть Ахматовой, с цветаевской — посвященные Цветаевой же, с “бродской” — апеллирующие к Бродскому. И надо всем, естественно, то неслыханно сложный, то неслыханно простой Пастернак.

Надо сказать, что все вышеперечисленное в книге действительно присутствует. И нисколько ее не портит. Потому что главное в этом дебютном сборнике начинающего автора — удивительная органичность прямой речи, от которой современная поэзия практически отвыкла: “Мы только в совести своей / Сумеем уберечь Россию”. Я говорю о лишенной смущения поэтической речи, ощущающей себя вправе быть таковой, — о непосредственном лирическом излиянии, не замаскированном версификационной ужимкой. Нечто подобное, не рискуя стать смешным, мог себе позволить разве что Окуджава (“Совесть, Благородство и Достоинство…”) — да еще, пожалуй, покойный Владимир Корнилов. Из живущих — Коржавин и Горбаневская.

Уже одно это напоминание о полуутраченной, старомодной ипостаси (вернее — одной из возможных ипостасей) поэзии сделало меня благодарным читателем стихов Вячеслава Всеволодовича. И еще — законсервировавшийся в этом человеке, но удивительно животворный воздух страшной и удивительной эпохи:

А этих пытали и били

За то, что искусство крепчало,

Летело, как локомобили,

Как лодки, срывалось с причала,

За то, что кричало — и громко,

За лихость спектаклей нестрогих,

За блоковскую Незнакомку,

Поставленную в Териоках.

 

Тимур Кибиров. Стихи. М., “Время”, 2005, 856 стр. (“Поэтическая библиотека”).

Написал об уникальности непосредственного лирического излияния — и тут же понял, что соврал. У нас (то есть действительно уже не у старших, а у нас — у моего почти поколения) есть Кибиров. Некогда едва ли не главный охальник, кощунник и скалозуб — а на деле поэт милостью Божией, честно делающий свое дело. То есть пишущий с оглядкой на Пушкина и Блока, а не на собратьев по клавиатуре IBM PC. Тем паче — на литературных критиков.