Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 12 2004)

• Название: Новый Мир ( № 12 2004)
• Автор: Новый Мир Новый Мир
• Жанр: Современная проза

Ежемесячный литературно-художественный журнал http://magazines.russ.ru/novyi_mi/

---

Впрочем, так я его и не задал — то ли не успел, то ли забыл, и вот с тех пор мне почему-то не по себе.

Бейсбольная шапочка с длинным козырьком, острый мгновенный взгляд, оглушительный львиный рык, бледное испуганное лицо мадам Брижитт…

Когда-нибудь, будет случай, я все-таки еще спрошу его. Всенепременно. Здесь или там.

Нет, правда, зачем он так сделал?

Окрыленная книга

Корин Григорий Александрович родился в городе Радомышле (на Житомирщине) в 1926 году. Автор нескольких лирических сборников. Живет в Москве. “Его стихи — одна пронзительная и очень беспощадная исповедь” (Б. Окуджава).

                           *      *

                               *

Меж злом и добром

Воздвигнут твой дом —

Прекрасный.

Меж злом и добром

Молодцом-ходоком —

Не шастай.

Меж злом и добром

Не ползай вьюнком —

Опасно.

Меж злом и добром

Не плачь о своем —

Напрасно!

 

                           *      *

                               *

И в жизни бывшей и небывшей

Что остается от тебя,

Своей затеей дороживший,

Страничку каждую скрепя.

И зрела по листочку книга

Среди неисчислимых рук.

И каждая строка — верига,

Вверяла сердцу новый звук.

И лики в отсветах иконы

Прослеживали жизнь твою,

И свет вздымался заоконный

Весь в однокомнатном раю.

Покамест двигалась работа

И я над нею вырастал,

Распалась память, словно в сотах,

Рой потерял свой интервал.

Но мне помехою не стала

И возвращалась в нужный миг,

Пустая стая улетала,

Лист превращая в беловик.

Но все равно следы потери

Не возместить мне, не вернуть,

И только свет нетленной веры

Не даст мне потерять свой путь.

К утру из Оптиной пустыни

Молитву старцев вспомню вмиг.

И вмиг уходят мрак и иней

Со стопки окрыленных книг.

 

Мой дед

Мой дед хранил природу,

Вставал

Чуть свет.

Мой дед глядел

Как в воду,

А я — нет.

С утра смотрел он чутко

На божий свет.

Он был без предрассудков,

А я — нет.

В одном он прожил доме

Всю жизнь, дед.

Я — всех домов не помню,

Конца им нет.

Родню берег,

Как око,

Делился с ней.

А вот в моей — нет проку

Ни мне,

Ни ей.

В окно глядел с рассвета,

Молился дед.

А я — с утра в газету,

Потом — на свет.

Легко он делал благо,

А мне — трудней.

Он выкормил ватагу

Своих детей.

А я —

Всего лишь дочку

За жизнь одну.

Он отвечал за рощу,

Я — за страну.

Участок невеликий

Знал дед-лесник.

Одну читал он Книгу,

Я — много книг…

 

                           *      *

                               *

Кто взошел из крыла, кто — из моря,

Кто Словом был взят, кто — измором.

Кому небо — дом, кому дом под крышей.

Кому жить землей, кому тайной свыше.

Знай, во всем, что живет, есть великая сила.

Между звезд золотых голубые стропила.

Уцепиться за них — как с бедой расквитаться,

Если даже в отрепьях до кончины скитаться.

 

                           *      *

                               *

Все уходит безвозвратно,

Остаются только пятна

Памяти слепой, —

Лошадь водят по базару

Два цыгана под гитару,

Просят на пропой.

В гору движется паломник…

Над строкой сидит надомник…

На гвозде висит пальто, —

Пыльно в городе уездном,

Память — прорва, как известно,

Что ни вспомнишь, все не то.

 

                           *      *

                               *

…Но как искры сыплются из печи

Буковки Его. Его слова

Загорятся, как на свадьбе свечи,

И к утру поднимется трава.

Знал я — вдохновения не просят,

Знал — оно у Бога в тайнике,

Будь голодный ты, шатайся босый,

Все равно не унесешь в руке...

Изгнание из номенклатурного рая

Виктора Ерофеева наша критика не любит. Имя его редко употребляется с приличествующими преуспевающему писателю эпитетами: “известный”, “популярный”, “знаменитый”. Чаще пишут: “небезызвестный”, “скандально знаменитый”, “эпатажный”.

“Средних лет эпатажный писатель, знаменитый тем, что не признает в литературе никаких „табу”. Популярен более на Западе, в Германии, чем в России, где о Ерофееве знают только критики да литераторы”, — дает Павел Басинский иронически сухую аттестацию в духе редакционных справок “коротко об авторе” (“Октябрь”, 1999, № 3).

Его обвиняют в назойливой саморекламе, в имморализме, в цинизме, в порнографии, в садизме, договаривались и до “сатанизма”, но при этом подозревают, что звание “сатаниста” и “порнографа” ему приятно. Есть те, кто отдают ему должное как литературоведу, критику, эссеисту, но отказывают в писательском даре, находя прозу искусственной, холодной, мертвой, расчетливо скроенной по рецептам, популярным в лаборатории западных славистов. (Так, Татьяна Касаткина, рассуждая о составленном Ерофеевым сборнике “Цветы зла”, сравнивает его собственную прозу с искусственными цветами — “Новый мир, 1998, № 1.)

Его часто подозревают в тщательно просчитанных пиаровских ходах и корыстных расчетах, и если кто-то из литераторов вздумает составить антологию — о ней будут писать просто как об антологии, но если это сделает Ерофеев — непременно зададутся вопросом: с какой целью? “Некоторым писателям мало быть просто писателями — хочется еще руководить литературным процессом. Составлять обоймы, сколачивать группы, двигать вперед полки, обходить с флангов etc., etc.”, — начинает Владимир Шпаков рецензию на сборник “Время рожать” (“Дружба народов”, 2001, № 10).

Ну а уж если Ерофеев и в самом деле составит обойму, как это случилось, когда он в своей программе “Апокриф” объявил пять лучших писателей России, среди которых, разумеется, не забыл поставить собственное имя (остальные — Акунин, Сорокин, Пелевин, Толстая), — так это назовут не только “инфантильной выходкой с целью безвкусной саморекламы, эпатажем и очередной провокацией, на которые Ерофеев мастак”, — как, например, это сделал Николай Климонтович в “НГ Ex libris”, — но еще обвинят и в попытке соорудить фильтр, чтобы не дать просочиться вовне текстам конкурентов.

Тема “Ерофеев и Запад” постоянно присутствует в разговорах о Ерофееве. Считается, что он запудрил мозги недалеким славистам, благодаря давним связям, знанию языков и хорошим манерам сумел расположить к себе не знающих контекста издателей и внушить, что он и есть та новая литература, что пришла на смену похороненной им советской. Однако наша литературная общественность не лыком шита. “Надо же Виктору Ерофееву доказывать кому-то, что он писатель, — рассуждает Дмитрий Быков о побудительных причинах нового романа Ерофеева. — Одного не понимаю: кому он это доказывает? На Западе, кажется, уже поверили. В России, надеюсь, не поверят никогда” (“Огонек”, 2004, № 25). Похоже, Быков прав.

“Русский писатель Виктор Ерофеев написал книгу. Погодите ржать, вы ведь еще не дослушали — русский писатель Виктор Ерофеев написал книгу о русском боге. Вот теперь можно смеяться” — так начинает Глеб Шульпяков в “НГ Ex libris” рецензию на “Энциклопедию русской души”.