Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 9 2008)

• Название: Новый Мир ( № 9 2008)
• Автор: Новый Мир Новый Мир
• Жанр: Современная проза

Ежемесячный литературно-художественный журнал http://magazines.russ.ru/novyi_mi/

---

Максим Белянский

Санкт-Петербург

КНИЖНАЯ ПОЛКА ВАСИЛИНЫ ОРЛОВОЙ

+ 9

 

Е в г е н и й Г р и ш к о в е ц. Асфальт. М., “Махаон”, 2008, 576 стр.

Интересно, что такое объемное произведение автор назвал повестью. Сейчас ведь все стремятся называть коротюсенькие повестушки романами, так что здесь как бы вызов наоборот, снижение пафоса.

А ведь действительно повесть — центральный герой только один, Миша.

В полной мере обыватель, не умен, но и не глуп, не глубок, но и не сказать чтобы мелок, этакий Чичиков, только не подлец, а так. Обыкновенный москвич средних лет, женатый, с двумя дочерьми, руководитель фирмочки, иной раз впадающий, как говорится, того не желая, в интрижки. Впрочем, он хороший человек. Он-— за “хорошее поведение”, и сограждане раздражают его тем, что все у них через край: то лезут целоваться, то по морде бьют, не спросясь. Мише можно посочувствовать-— в глубине души он бюргер, хотя и русский, с русским лицом, которое отчасти ему досаждает этой своей русскостью: как с бачками ни экспериментировал — не помогало, и на гранда не смахивает он ни в фас, ни в профиль, в своем пальто, которое купил в Европе и бережет. Ему, в общем-то, неведомы сильные чувства, а если его и настигает любовь, то она — вроде серьезных проблем на работе, к тому же приходится врать жене, а этого он не любит.

Роман написан скрупулезным Гришковцом очень трудолюбиво.

Евгений Гришковец известен как писатель с большим пониманием драматургии события. Чего-то такого и теперь ожидаешь, и когда ожидания кажутся совсем уж не исполненными, наконец-то все и случается. Где-то ближе к последней трети монотонного и довольно подробного рассказа незнакомая красавица, женщина-рысь, просит на улице у Миши телефон для одного звонка, а потом на этот телефон сыплются угрозы. Бедный Миша совершенно не знает, как на них реагировать. Посмотришь на коллизию — анекдот, а ведь трагедия. Что-то по типу “Смерти чиновника”. Но угрозы в конце концов тоже прекращаются, когда там разобрались, что Миша говорит правду.

Хотя нет, “случается” с самого начала: подруга Миши, старший товарищ, советчик и наперсник, Юля сорока девяти лет, всем всегда помогавшая, кончает с жизнью — вешается. Вокруг этого, собственно, все и крутится: действия Миши, брата умершей — Володи, других персонажей. На работе не получается сосредоточиться (подробно о работе — об изготовлении дорожных знаков), отвлечься выходит лишь с друзьями (подробно о друзьях), жена подозревает попусту (тоже довольно подробно)…

Резало слух: “нервозно”, “благородно” — что-то вроде “он почувствовал себя нервозно”, “он почувствовал себя благородно”. Эти примерно (сейчас мной по памяти приведенные) факты “новаторского” употребления наречий удачными не показались.

В целом произведение оказалось похоже на гигантскую “объективку”. У меня на рабочем компьютере давно висит забытый кем-то файл, который так и называется: “Объективка”. Я его не открывала, но боюсь, что если открою, то увижу что-нибудь из повести Гришковца, практически с любого места открываешь — и

читаешь: “Он с детства был полноват, спортом никогда не занимался, всякими сугубо мальчишескими затеями не увлекался, рано стал носить очки, много

сидел дома, читал книжки, но учился при всем этом довольно средне и лениво”-— это о брате Миши Диме. И вот так, без взлетов и без падений, на протяжении полутысячи с лишним страниц. Тут, наверное, система. Тут, наверное, такое особое понимание реалистической традиции русской литературы. Читать, бесспорно, очень даже можно.

Название “Асфальт” скорее вызывает недоумение своей показной, нарочитой несимволичностью — по сути, пустое название. Ну, асфальт, и что? Что за этим стоит? Кроме как “закатать в асфальт”, никаких ассоциаций. Жизнь, что ли, закатывает героя в асфальт? Так ведь нет, не закатывает…

С трудом верится в Сёпу, Сергея и Соню — персонажей повести; как-то их в Москве не встретишь. Но в них можно легко поверить, если не живешь в Москве. Общее впечатление, что это роман о москвичах для немосквичей.

Нельзя не сказать и о том, что брезжит на горизонте и громкое имя довольно далекого, но все же литпредка Гришковца: Хемингуэя. В общем, это добрая книга.

 

О л ь г а А р е ф ь е в а. Смерть и приключения Ефросиньи Прекрасной.

М., “Гаятри”, 2007, 352 стр. (“Современная женская проза”).

Фантасмагорическое повествование с элементами ритмизованной прозы. Чудесная в своем роде книга. Ольга Арефьева — замечательная певица, театральный деятель, ведущая психологических тренингов… Когда-то мы все ее слушали, и теперь, созерцая мысленным взором это ее вдруг написанное прозаическое произведение, трудно удержаться от того, чтобы пойти к ней на сайт, послушать, что же она делает теперь.

Может быть, многие вспомнят среди своих знакомиц двух или даже трех красивых девушек, которые ходят всегда в безразмерных свитерах, с бисерными браслетиками, распущенными волосами и бездонными глазами. Они много курят и хохочут низкими хриплыми голосами, рассказывают странные сны, немного пробовали легкие наркотики, ходили на концерты в маленькие задымленные клубы и зачитывались Гессе, Маркесом, Кортасаром. Книгу Ольги Арефьевой они тоже, с уверенностью можно сказать, оценят очень высоко. Поскольку мне искренне симпатичен подобный архаичный тип читателя, постольку мне понравилась и книга Ольги Арефьевой. Нет, а действительно: почему не воспринимать книгу сквозь призматический образ ее идеального читателя, который сам собой возникает в воображении? В тексте Арефьевой пропасть инверсий, удивительных находок (многие из которых не работают, повисают в воздухе, как надорванная пружинка, — но так и нужно, ведь перед нами не механизм, а инсталляция),

ритмических перебоев и всего того, что предназначено истинному ценителю

подобного.

Есть здесь также симпатичная линия со святым Тимьяном, золотошвейкой Улитой... Не Гарсия Маркес, конечно, но небольшой русский женский Маркес, что уже довольно много.

А пронзительнее всего — “Непридуманное”, миниатюра в середине книги, она, как и все прочее, о любви, а производит такое впечатление, будто единственное важное письмо спрятали в целом ворохе раскрытых и наспех запечатанных писем.

 

А н т о н Б о р и с о в. Кандидат на выбраковку. М., “Третья смена”, 2008, 336 стр.

К такой книге не подойдешь с обыкновенным критическим инструментарием. Перед нами история жизни человека, страдающего редким заболеванием — несовершенным остеогенезом. У него от малейших движений ломаются кости. Семья отказалась от него, он воспитывался, по сути, в лечебном санатории для детей, больных совсем другими болезнями. Лечение привело к тому, что мышцы, которые при надлежащих упражнениях могли бы служить поддержкой для слишком хрупкого скелета, ослабли, и встать на ноги человек не смог. Несмотря на все медицинские прогнозы, на характерную установку отечественной медицины: врач должен заниматься только теми, кто имеет реальный шанс на “выздоровление”, — несмотря на подлость окружавших его людей, считавших за правило обирать калеку, потому что ему эти деньги “все равно не понадобятся”, — он продолжал жить. Долгие годы скитаний по больницам, где с ним не хотели иметь никакого дела, привели его наконец к хирургу, который взялся за него и прооперировал, восстановив левую руку уже на том этапе, когда кости крошились от попытки взять ручку или ложку. Хотели восстановить и правую — не получилось.

Однако и после этой относительной удачи молодой человек оказывается в провинциальном доме престарелых, больше напоминающем дурдом или место призрения безнадежных, — чем, впрочем, и является абсолютное большинство наших домов престарелых до сего дня.

История эта, однако, обрамлена сюжетом о перелете Антона в США. То есть мы уже заранее знаем, что из дома престарелых ему суждено поистине чудесным образом выбраться. Предисловие к книге другого автора отчасти раскрывает сюжет: названы имена людей, которые помогли Антону Борисову получить квартиру,

работу, затем возможность проживания в США, соответствующее пособие и, наконец, написать эту книгу.

В повести множество страниц, читать которые без содрогания невозможно. Эта невозможность происходит не от какой-то особой художественности, а, напротив, от отсутствия всякой художественности. Произведения такого рода в новейшей литературе — не такая уж редкость. Достаточно вспомнить Рубена Давида Гонсалеса Гальего, несколько лет назад потрясшего читающую публику. Те люди, которые до сих пор годами и десятилетиями умирали, не произнося ни слова, — безнадежно больные, инвалиды, “кандидаты на выбраковку” — заговорили.