Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 8 2011)

• Название: Новый Мир ( № 8 2011)
• Автор: Новый Мир Новый Мир
• Жанр: Современная проза

Ежемесячный литературно-художественный журнал http://magazines.russ.ru/novyi_mi/

---

Помирал поэт Василий Князев,

Не допев своих последних песен.

 

Только веки красные моргали,

Только губы серые шептали:

«Нас не сломит нужда,

Не согнет нас беда,

Рок капризный не властен над нами:

Никогда, никогда,

Никогда, никогда

Коммунары не будут рабами!»

И замолкли старческие губы.

Кончился поэт Василий Князев…

Над могилой не рыдали трубы,

С плачем люди не кидались наземь.

 

Князев (1887 — 1937) был одним из наиболее заметных в литературе двадцатых последователей Демьяна Бедного, типичным пролеткультовским поэтом-агитатором. Тем сильнее завораживает столкновение революционной риторики и репрессивных механизмов государства, построенного в том числе и усилиями Князева (в пару к этому можно вспомнить куда более известное стихотворение Яна Сатуновского «Помню ЛЦК — литературный центр конструктивистов…», где развит похожий сюжет).

Щедрым на подобные находки оказывается и «фронтовое» поколение: так, в стихах Юрия Белаша (1920 — 1988) батальная тематика, развиваемая Гудзенко, Слуцким, Межировым и другими поэтами, представлена в предельно жесткой и бескомпромиссной форме:

 

Рукопашная схватка внезапно утихла:

запалились и мы, запалились и немцы, —

и стоим, очумелые, друг против друга,

еле-еле держась на ногах…

 

И тогда кто-то хрипло сказал: «Перекур!»

Немцы поняли сразу и закивали: «Я-а, паузе…»

И уселись — и мы, и они — на траве,

метрах, что ли, в пяти друг от друга,

положили винтовки у ног

и полезли в карманы за куревом…

 

Да простит мне читатель известную жесткость и жестокость приводимых примеров — в сущности, стихов такого рода в книге немного, но, кажется, они особенно важны — прежде всего тем, что придают образу двадцатого века ту дополнительную объемность, что достигнута скорее в прозе, но не в поэзии. Еще одна фигура в этом ряду, безусловно, — Константин Левин (1924 — 1984), автор знаменитого стихотворения «Нас хоронила артиллерия…», представленного и в настоящей антологии.

Среди других поэтов можно назвать известного лингвиста и историка русской орфоэпии Михаила Панова (1920 — 2001), который как поэт оказывается до удивительного последовательным продолжателем дела Алексея Крученых, мастера классического стиха, чем-то близкого по манере поэтам «Парижской ноты» Николая Стефановича (1912 — 1979), эмигранта второй волны Николая Моршена (1917 — 2001), совместившего минимализм с абсурдизмом Евгения Герфа (1937 — 2006) и некоторых других, чьи тексты практически недоступны в сколько-нибудь широком объеме.

Кажется, уже приведенных имен и текстов достаточно для того, чтобы оправдать существование «Русских стихов», несмотря на отдельные недоработки в структуре издания. В любом случае перед нами наиболее удачный на данный момент опыт по восстановлению единства русской поэзии, безусловно заслуживающий самого внимательного чтения.

Кирилл Корчагин

 

[5] Электронные версии всех томов можно найти по адресу <http://www.kkk-bluelagoon.ru/> .

[6] И. Ахметьев также подготовил практически образцовые собрания стихотворений Е. Кропивницкого, Г. Оболдуева и С. Чудакова.

[7] Отчасти эта точка отсчета была обусловлена тем, что «Самиздат века» составлялся после «Строф века», где уже должны были быть представлены ключевые для генезиса неофициальной поэзии авторы 20 — 30-х годов.

[8] Впрочем, этот источник был не единственным; подробнее см. интервью Ивана Ахметьева, данное Леониду Костюкову: <http://www.polit.ru/fiction> .

[9] Интересно, что отечественный минимализм возник вне связи с западным. Сам Ахметьев определяет это явление характерным образом: «Возникновение русского минимализма как будто бы соответствует мировой (европейской) тенденции, и в то же время он обогащен нашими специфическими разочарованиями» (А х м е т ь е в  И. Минимализм в русской поэзии. — «Проект Россия», 2009, № 51, стр. 141). В то же время в антологии «Неофициальная поэзия» в рубрике «Минимализм» кроме самого Ахметьева присутствуют такие поэты, как М. Нилин, М. Файнерман, В. Беликов и А. Макаров-Кротков, из которых только Файнерман активно взаимодействовал с западной (по преимуществу англоязычной) традицией.

[10] Ср. полемическое эссе Олега Юрьева «О лирической настоятельности советского авангарда», где для близкого Ивану Ахметьеву круга авторов в качестве предшественников называются в первую очередь Галич и Окуджава <http://www.newkamera.de> . Также см. обсуждение этого эссе в блоге Ивана Ахметьева <http://ayktm.livejournal.com> .

 

Неизменный спутник

Неизменный спутник

 

О л ь г а   В о л к о г о н о в а. Бердяев. М., «Молодая гвардия», 2010. 391 стр. («Жизнь замечательных людей»).

 

Ольга Дмитриевна Волкогонова, доктор философских наук, автор работ по россиеведению, с первых строк предупреждает читателя: «Может быть, кому-то в моем жизнеописании Бердяева не хватит „соли и перца”, но я изо всех сил старалась избежать крайностей и рассказать о Николае Александровиче объективно — насколько это вообще возможно в писательском деле». (Вообще-то обычно не хватает не «соли и перца», а той живой и внутренней отзывчивости, которая дается таланту по принципу «подобное (познается) подобным». И что означает «избегать крайностей» и что это за «крайности»? Избегать, по-видимому, надо ложности, несоответствия правде.) Автор описывает диалектическую кривую, рассказывая о перемене своих убеждений относительно избранного героя. Пройдя фазу восхищения мыслителем в те годы, когда доступ к нему был отгорожен толстыми стенами спецхрана, она переживает разочарование в нем в новые, российские времена, когда на прилавки хлынула философия русского зарубежья и оказалось, что не он один мыслил и писал, «оказалось, что его гордое одиночество и непохожесть на остальных — миф, созданный, в том числе, и самим Николаем Александровичем. <…> Ему, как и каждому из нас (?! — Р. Г .), все, происходящее в собственной душе и голове, казалось чем-то принципиально особенным. <…> Я обнаружила, что почитаемый мною гордый аристократ Бердяев, как и любой другой мыслитель, не был свободен от сильных влияний со стороны других...» И она ставит на работах Бердяева «печать вторичности».

Что ж, русский мыслитель и не такое претерпевал за свою жизнь.

Однако «прошло время», и в душе исповедующегося автора какое-то равновесие между Бердяевым и «другими» установилось. По-видимому, наступило осознание, что огорчившие Волкогонову «заимствования» (а в философии это и есть филиация идей, без которой нет культурной преемственности) — дело обыденное; и «в спокойном состоянии ума» она почувствовала себя готовой взяться за жизнеописание философа, руководствуясь при этом не слишком убедительным принципом: «Основные события жизни Николая Александровича проходили внутри его головы, а не снаружи». Правда, иногда в этот период более благосклонного отношения к Бердяеву О. Волкогоновой привлекается такое суждение о нем известного философа Мераба Мамардашвили: «…за спиной Бердяева нет устойчивой традиции осуществленных, доведенных до конца и выполненных актов мысли (попросту говоря, он не всегда додумывал до конца свою мысль. — Р. Г .), а личной интуиции и гениальности (вот как! — Р. Г .) у него <...> не хватило на то, чтобы самому это осуществить (т. е. опять же, додумать до конца?! Курсив мой. — Р. Г .) без предшествующей традиции». Как видим, автор книги об одном из замечательных людей, апеллируя к подобным снисходительным оценкам, так и не избавилась от собственной, по ее же слову, «высокомерности» по отношению к избранному мыслителю.

Жанр представленного жизнеописания несколько загадочен: по стилю — это скорее дипломная работа, в которой попадаются реляции типа: «Николая Александровича нельзя понять, не имея представления о его взглядах и убеждениях», — или: «Мемуары не всегда являются надежным источником». Но с другой стороны, дипломный жанр требует библиографической предыстории или экспозиции, чего в данной работе нет, ибо их не предписывают правила серии «ЖЗЛ», на просторах которой всякий сочинитель может отправляться в путешествие в качестве первооткрывателя. Здесь не так уж важно то, что за бурные прошедшие годы собралась огромная биобиблиография работ по Бердяеву, этому самому популярному русскому мыслителю на Западе и самому незабываемому в отечестве — будь то эпоха советской власти, для которой он был особенно ненавидимым идеологическим врагом [11] , или постсоветской России, когда он стал едва ли не самым востребованным проповедником свободы. (Так что вряд ли можно согласиться с мнением обозревателя жизни Бердяева, что он преувеличивал свое значение.)