Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 8 2009)

• Название: Новый Мир ( № 8 2009)
• Автор: Новый Мир Новый Мир
• Жанр: Современная проза

Ежемесячный литературно-художественный журнал http://magazines.russ.ru/novyi_mi/

---

Неизвестно, как отпраздновал Леонов свое сорокалетие: семье явно было не до веселья. Ни одна советская газета никак не откликнулась на юбилей писателя. Полная тишина, как и не было никакого Леонова в литературе.

В мае избирают новый президиум Союза советских писателей — и Леонов туда даже не попадает. Там: Толстой, Фадеев, Федин, Шолохов, Катаев, Асеев, Вишневский, Герасимова, Корнейчук, Купала, Лебедев-Кумач, Мамашвили, Павленко, Соболев…

В июне, после 36-го показа, “Половчанские сады” снимают с репертуара МХАТа. Немирович-Данченко разводит руками: “А что мы можем сделать?”

Все идет к тому, что и пьесу “Волк” ожидает та же участь.

Ни одна книга Леонова не готовится к печати в этом году (и не выйдет). При том, что большинство коллег Леонова по писательскому ремеслу издаются и переиздаются много и активно. Достаточно сказать, что за вторую пятилетку по сравнению с 1933 годом в Советском Союзе выросли тиражи книг на 37 процентов.

Но великое счастье Леонова и его близких, что они еще не знали всего, происходящего вокруг Леонида Максимовича, а то можно было бы вообще сойти с ума.

Незадолго до награждения писателей председатель Комиссии Политбюро по расследованию деятельности НКВД Андрей Андреевич Андреев направил Сталину письмо, в котором по результатам совместной работы с Лаврентием Берия были названы писатели, на которых в НКВД имелись “компрометирующие в той или иной степени материалы”. Это — Алексей Толстой, Леонов, Катаев, Федин, Шкловский…

Сталин не дал хода этим компрометирующим материалам.

Но совсем недавно, 15 мая 1939 года, был арестован Исаак Бабель, и в последние майские дни, как раз в сорокалетие Леонова, он дает показания (или за него дают, а ему предоставляют на подпись готовый протокол) о существовании группы террористов-троцкистов, в которую помимо самого Бабеля входили Леонов, Катаев, Всеволод Иванов, Юрий Олеша, Владимир Лидин…

Один малый, на волосок, поворот истории — и не было бы никакого Леонова в том же мае.

В Переделкине пятнадцать владельцев писательских дач уже были арестованы, и Бабель — последний из них. Понятно, как себя чувствовали оставшиеся: Пастернак, Чуковский, Всеволод Иванов, еще недавно проработанный и чудом миновавший ареста Афиногенов…

Леонов, естественно, не знал всего происходящего, но не почувствовать вновь сгущающуюся тьму над головой было сложно.

И в это, напомним, время находящийся вдалеке от Советской России Владимир Набоков едко завидовал Леонову, у которого поставили сразу две пьесы два крупнейших театра страны. Знал бы он, кому завидовал…

Ища хоть какого-нибудь выхода, 3 июля Леонов просит жену, Татьяну Михайловну, сходить к Александру Фадееву: спросить у него, чего ждать, как быть. Фадеев, занимавший должность секретаря Союза писателей и в 1939 году введенный в ЦК КПСС, безусловно был самым влиятельным человеком в советской литературе. Он жил неподалеку в Переделкине и до какого-то времени с Леоновым поддерживал дружеские отношения: иногда они захаживали друг к другу в гости, выпивали понемногу, смеялись.

Почему пошла именно жена, понятно: Леонов никак не хотел компрометировать Фадеева своим приходом — все-таки его прорабатывали на каждом углу, а не жену.

Татьяна Михайловна, вернулась огорошенная:

— Леня… Дело плохо. Он даже меня не принял. Посмотрел со второго этажа и не спустился…

У Фадеева были гости. Непременный участник всех “проработочных кампаний” критик Владимир Ермилов выглянул из-за плеча Фадеева, увидел супругу Леонова и сразу исчез.

Этому Ермилову, к слову сказать, приписывают авторство фразы “маразм крепчал”.

Крепчал, да.

Спасение снисходит неожиданно. 4 июля одна из главных государственных газет — “Известия” (в ее издателях значился Президиум Верховного Совета СССР) публикует чуть ли не на половину полосы статью критика Марка Серебрянского “Леонид Леонов”. Фактически — запоздалое поздравление с юбилеем.

Недооценить этот факт было крайне сложно: достаточно сказать, что в “Известиях” в том году ни одной подобной статьи ни об одном писателе не публиковалось.

Так товарищ Сталин передал дружеский привет Леонову. Ты вот, товарищ Леонов, убил Курилова, а мы вас, товарищ Леонов, — пока еще нет.

“Крупный советский писатель, автор „Барсуков”, „Соти”, „Скутаревского”, „Волка” Л. Леонов хорошо известен читательским кругам советской интеллигенции…” — хорошо поставленным поздравительным голосом выводит Серебрянский.

Характерен отбор произведений: “Необыкновенных рассказов о мужиках”, “Вора”, “Дорогу на Океан” и “Половчанские сады” Леонов, видимо, никогда не писал.

Далее Серебрянский описывает, чем так оказывается дорог Леонов советской власти:

“Его первый большой реалистический роман „Барсуки”, выдвинувший тогда совсем молодого писателя, почти юношу, в первые ряды советской литературы, был значительным произведением на тему о классовой борьбе в деревне в годы Гражданской войны, на тему о победе большевистских идей и практики над силами, враждебными революции…”

Вообще, мягко говоря, это не совсем так, но Серебрянский свершает тут благое дело: человека спасает, так что пусть говорит.

“„Соть” — другая талантливая книга Леонова — была в числе первых произведений советской литературы, отобразивших тот решительный перелом в настроениях интеллигенции и окончательный переход ее на сторону рабочего класса и партии…”

Кажется, тут Серебрянский несколько путает “Соть” и “Скутаревского”, но это детали.

Далее Серебрянский совершает аккуратный прыжок от первого текста к последнему через головы нескольких иных: “Творческий путь от „Барсуков” к „Соти” и „Волку” был сложным и противоречивым. Талант и пытливость честного художника вели суровую борьбу с ошибками и ложными представлениями о действительности…”

Но “талант и пытливость”, конечно, победили, иначе кто бы его поздравлял в “Известиях”.

Правда, победили с трудом, потому что даже в “Барсуках” уже некоторые сюжетные линии, по мнению Серебрянского, “шли в сторону от метода социалистического реализма”.

Однако даже полемика вокруг “Волка” еще раз доказала, что Леонов все-таки на верном пути, а его критики — нет.

“Сколько было наговорено чепухи, способной дезориентировать драматургов! — сетует Серебрянский. — Сколько было нагромождено вокруг „Волка”! Один из критиков, не обременяя себя сложными размышлениями, объявил Леонова „основоположником детективного жанра”, поскольку в пьесе выведен шпион, другой увидел в пьесе всяческие страсти, ужасти и пугало биологизма, третий договорился до нелепого утверждения, что Лука Сандуков больше молчит, чем говорит, и что, заговори он полным голосом, он мог бы оказаться на рощинском бесптичье очень голосистым соловьем”.

“Все эти, с позволения сказать, аргументы никакого отношения к пьесе Леонова не имеют и не могут иметь”, — резюмирует Серебрянский.

И завершает свою статью так: “Как художник, Леонов молод, ему исполнилось в этом году сорок лет, это пора мужественной зрелости писателя, которую он встречает в расцвете своего дарования”.

В тот же день Леонов — тяжкий груз с плеч! — выходит из дома, а навстречу ему Александр Фадеев, лично. Дошел до соседа своими ногами, не поленился. (По другой версии — позвонил.)

— Леня! — говорит. — Сколько лет, сколько зим! Что не заходишь ко мне? У тебя и юбилей был, а ты не пригласил! Нехорошо так с товарищами, нехорошо… Ах, Леня, Леня, дорогой человек…

 

12. “Метель”

Возвращенный к жизни, Леонов тут же приступает к работе. Если “Волк” легализован, значит, надо делать еще одну пьесу, и, быть может, на схожую тему.

В том же июле Леонов начинает писать “Метель”.

Символичное название выбрал он для новой пьесы, особенно если помнить эпиграф из Жуковского к пушкинской “Метели”: “Вдруг метелица кругом; / Снег валит клоками; / Черный вран, свистя крылом, / Вьется над санями; / Вещий стон гласит печаль! / Кони торопливы / Чутко смотрят в темну даль, / Воздымая гривы...”

Стоит обратить внимание собственно и на пушкинский текст: “…едва Владимир выехал за околицу в поле, как поднялся ветер и сделалась такая метель, что он ничего не взвидел. В одну минуту дорогу занесло; окрестность исчезла во мгле мутной и желтоватой, сквозь которую летели белые хлопья снегу; небо слилося с землею. <…> Наконец он увидел, что едет не в ту сторону”.