Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 8 2009)

• Название: Новый Мир ( № 8 2009)
• Автор: Новый Мир Новый Мир
• Жанр: Современная проза

Ежемесячный литературно-художественный журнал http://magazines.russ.ru/novyi_mi/

---

И назывались эти годы: 1936-й, 1937-й, 1938-й.

Не к самому лучшему времени затеял Леонов свою большую игру.

В 1936-м, за целый год, Леонов, отличавшийся в 20-е замечательной работоспособностью, напишет несколько статей — о Валерии Чкалове для “Комсомольской правды”, памяти Николая Островского для “Рабочей Москвы” и еще очерк “И пусть это будет Рязань!..”, и то сделанный по настоятельной просьбе редактора “Известий” Николая Бухарина. Вообще, это неделя работы, ну две.

Его, правда, ненадолго выпустили в Париж в конце года, и он даже выступил с речью на семидесятилетии Ромена Роллана (самого Роллана в Париже не было), и опубликовали “Дорогу на Океан” отдельным изданием, и даже “Вора” переиздали. Но и переиздание “Вора” не ко времени получилось — роман еще раз внимательно перечитали те из борзописцев, что специализировались на поиске крамолы, и к Леонову впервые печатно было применено в одной из рецензий жуткое клеймо “троцкист”. Оно еще не грозило смертью, но уже обещало натуральные, с привкусом настоящего горя, неприятности.

Прорабатывали и пропесочивали, конечно же, не его одного. Еще в марте в “Правде” порицают “формалистов” и вслед за Леоновым перечисляют Ивана Катаева, Бориса Пильняка, Владимира Киршона. Все, между прочим, — смертники. Каждому осталось год или около того. Кроме Леонова.

К началу 37-го Леонов немного придет в себя и за два месяца, очень быстро, напишет пьесу “Половчанские сады”. Сталин же просил писателей о пьесах, на той встрече у Горького, в 32-м году. Ну вот, пожалуйста, — еще одна пьеса, после “Скутаревского”.

В феврале он уже будет ее читать коллективу МХАТа. И ее примут. Удача!

Но больших романов от Леонова не появится еще пятнадцать лет. Пятнадцать! Это очень много. Вот какова была степень обиды…

Впрочем, и государство продемонстрирует очевидную неприязнь к его прозаическим сочинениям. В 1937-м, по инерции, еще выйдут “Барсуки”, а потом прозу Леонова не будут издавать почти семь лет. Да, половина этого срока придется на Великую войну — но и в те годы советская власть будет активно печатать нужную ей литературу. Вот только не романы Леонова. “Дорогу на Океан”, после сразу трех изданий в 1936-м, переиздадут только в 1949-м, “Скутаревского” — еще позже. Не говоря уж про наглухо забытую раннюю прозу и ставшего крамольным “Вора”.

 

7. Чистки и процессы

Первый московский процесс по делу “Троцкистско-зиновьевского объединенного центра” прошел летом 1936 года. В качестве обвиняемых предстали Григорий Зиновьев, Лев Каменев, Григорий Евдокимов, другие видные советские деятели, в числе которых несколько членов Союза писателей,

заподозренных (иные не без оснований) в связи с троцкистами. В целом процесс был сфабрикован, обвиняли подсудимых в диких грехах, в том числе, например, в организации убийства Сергея Кирова, и не только его.

Здесь впервые и были использованы услуги литераторов, в основном — “попутчиков”.

Все-таки освободили их от опеки РАППа? Освободили-освободили. Пора вернуть должок.

Возвращают.

20 августа “Литературная газета” выходит с редакционной статьей “Раздавить гадину!”. Под гадиной, естественно, имеется в виду весь “Троцкистско-зиновьевский объединенный центр”.

В поддержку передовицы идут отдельные статьи Анны Караваевой (“Очистить советскую землю от шайки подлых убийц и изменников”), Ивана Катаева (“Пусть же гнев народа истребит гнездо убийц и поджигателей”), Артема Веселого, Виктора Финка...

Причем Ивану Катаеву самому осталось жить чуть меньше года — до августа 37-го; Артем Веселый был расстрелян в конце 39-го.

21 августа в газете “Правда” выходит первое коллективное писательское письмо, из тех, что впоследствии получат название “расстрельных”.

Называется послание “Стереть с лица земли!”.

“Гнев нашего народа поднялся шквалом. Страна полна презрения к подлецам, — пишут советские писатели. — Мы обращаемся с требованием к суду во имя блага человечества применить к врагам народа высшую меру социальной справедливости”.

Письмо подписывают 16 человек, в следующей последовательности: Ставский, Федин, Павленко, Вишневский, Киршон, Афиногенов, Пастернак, Сейфуллина, Жига, Кирпотин, Зазубрин, Погодин, Бахметьев, Караваева, Панферов, Леонов.

25 августа состоится президиум Союза писателей, где писателям пришлось обсуждать недостаточную свою бдительность: как же так, просмотрели врагов в своих собственных рядах.

Владимир Ставский вспоминает арестованного в рамках процесса литератора Рихарда Пикеля. Он в свое время заведовал секретариатом Зиновьева, был членом Союза писателей, театральным деятелем и вошел в историю как один из самых злобных хулителей Михаила Булгакова.

Но вспоминают его, конечно, не по этому поводу, а как “негодяя”, “террориста” и “подлого двурушника”.

Вслед за Ставским выступают прозаики Бруно Ясенский, Юрий Олеша, поэты Владимир Луговской, Вера Инбер, драматурги Афиногенов, Погодин, Тренев, Вишневский... И Леонов.

Леонов сетовал на то, что “руководство слишком поспешно принимает в свою семью новых членов. Это дает проникнуть в наши ряды проходимцам, ничего общего с литературой не имеющим”.

“У нас часто бывает так, — цитировала „Литературная газета” речь Леонова, — санкционируют прием писателя, а потом выйдут за дверь и смеются: „какой, мол, он писатель”. Достойное ли это дело?”

Впрочем, беда Леонова вовсе не в том, что присутствовал он на президиуме; в конце концов, судя по отчету, ничего зубодробительного он там не говорил.

Беда, что в том же, от 27 августа 1936 года, номере “Литературной газеты”, где был опубликован отчет о заседании президиума, публикуются еще два “расстрельных” письма.

И вновь под обоими стоит подпись Леонова.

Одно называется “Защитникам агентов гестапо” и адресовано деятелям Второго интернационала, которые “нашли возможным выступить в защиту агентов фашистского гестапо, троцкистско-зиновьевских убийц”. Между тем, по мнению авторов письма, “Верховный суд, разоблачивший эту шайку заклятых врагов международного пролетариата и вынесший смертный приговор убийцам, осуществил волю миллионов, волю всех честных людей во всем мире”.

Под письмом двадцать подписей, в том числе, естественно, Ставский, а также Бруно Ясенский, Юрий Олеша, Павленко… Последней в списке, как и в “Правде”, стоит фамилия Леонова.

Другое письмо написано по поручению президиума Союза писателей.

“Да здравствует революционная бдительность НКВД и твердость пролетарского суда!” — гласит оно. И подписи, на сей раз всего пять: Ставский, Лахути, Погодин, Леонов, Тренев.

Отдельно поддержку президиуму высказывают Агния Барто — та самая, что сочинит чуть позже: “Уронили Мишку на пол…”, но на сей раз она выступает как автор публикации “Гады растоптаны”; писательница Лидия Сейфуллина — статьей “Черные люди” и драматург Всеволод Вишневский, автор заметки “Глас народа”.

Что значили те шаги для Леонова, не ответит уже никто. Хотел продемонстрировать свою лояльность — после непрестанных четырехлетних разносов? Решил, что в компании с хорошими знакомыми Фединым и Ясенским, а еще и с Пастернаком, и с Олешей, и с Павленко подобное возможно сделать — ведь не могли же ошибаться все разом?

Додумать можно все, что угодно. Но, безусловно, в те дни — при всех огромных и очевидных оговорках — присутствовал и у него колоссальный заряд веры в советскую власть, пришедшую разобраться с “человечиной”, которая, как неудавшийся божественный эксперимент, быть может, и не столь дорога, чтобы о ней печалиться.

И еще, скажем мы, несмотря на произошедшую после смерти Сталина реабилитацию большинства репрессированных, мы до сих пор достоверно не разобрались не только в том, насколько процессы были сфальсифицированы, но и в том, что послужило реальной подоплекой для их начала.

Не помешает заметить, что, сколь бы ни лживы были эти процессы, на совести многих из числа подсудимых было огромное количество и жертв, и крови, и убийств; и для осведомленных людей не было секретом, что, например, Григорий Зиновьев — организатор “красного террора” в Петрограде в 1918 году. Леонов-то видел и знал, что такое “красный террор” — сам едва ускользнул из-под его маховика в Одессе, когда туда прибыл Бела Кун в 1920-м.

К тому же Леонов и предположить не мог, что процесс этот будет не единственным, но, напротив, откроет целую, почти на пять лет, череду подобных процессов и призывы: “Убить! Расстрелять! Раздавить!” — станут привычным аккомпанементом времени.