Анри Шарьер - Папийон

• Название: Папийон
• Автор: Анри Шарьер
• Издательство: Издательство «Пресса»
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1994
• ISBN: 5-253-00772-5

В автобиографических романах «Папийон» (1969) и «Ва—банк» (1972), ставших на Западе бестселлерами, Анри Шарьер раскрывает перед читателем мир своей души, прошедшей через не мыслимые страдания и унижения. Автор представленной дилогии был осужден по подложному обвинению в убийстве, приговорен к пожизненному заключению. Многие годы отданы каторге, скитаниям в стремлении добраться домой, во Францию. Вопреки всему Шарьер выстоял, достойно перенес страшные испытания судьбы. Он уверен: «Одно лишь имеет смысл в жизни — никогда не признаваться, что ты побежден, и научиться после каждого падения снова вставать на ноги».

---

... Абсолютно голый, я стоял в коридоре, где царил ледяной холод, лицом к стене, предпоследним в шеренге из восьми заключенных. И ждал своей очереди предстать перед врачом. Я просто хотел увидеть людей. И получил свое. Староста застукал меня как раз в тот момент, когда я прошептал что-то Жуло по прозвищу Молоток. Реакция у рыжего маньяка была молниеносной — он оглушил меня ударом кулака по затылку, и я даже не почувствовал, что расквасил нос. врезавшись лицом в стенку. Брызнула кровь. Я поднялся с пола и встряхнулся, пытаясь понять, что произошло. И сделал слабый протестующий жест. Только этого и ждал громила. От удара в живот я снова повалился на пол, а он начал хлестать меня бичом, Жуло этого не вынес. Бросился на него, и они сцепились, как два пса. Жуло крепко досталось, он явно уступал противнику в силе, а два охранника спокойно стояли и наблюдали за происходящим. Я поднялся, никто не обращал на меня внимания. Огляделся в поисках какого-нибудь оружия. И тут заметил, что врач, перегибаясь через кресло, пытался разглядеть из кабинета, что происходит в коридоре. И еще на глаза мне попалась огромная эмалированная кастрюля с крышкой, распираемой паром. Кастрюля стояла на плите, обогревавшей кабинет. Пар, наверное, был призван очищать воздух.

Быстрым, почти неуловимым движением я схватил кастрюлю за ручки — страшно жгло, но я как-то умудрился не уронить ее — и одним движением выплеснул всю кипящую воду прямо в лицо старосте. Увлеченный избиением Жуло, он даже не заметил, как, я подкрался. Ужасный, душераздирающий вопль, и он покатился по полу, пытаясь сорвать с себя три шерстяные фуфайки, надетые одна на другую. И когда, наконец, добрался до третьей, то вместе с ней сошла и кожа. Фуфайка была с узким горлом, он содрал кожу с груди, части шеи и лица. Содранная кожа прилипла к шерсти. Его единственный здоровый глаз тоже получил ожог, и теперь он ослеп полностью. С трудом он поднялся на ноги, разъяренный, истекающий кровью, и тут Жуло, воспользовавшись моментом, врезал ему что было силы в пах. С ним было кончено. Два охранника, наблюдавшие за всей этой сценой, не осмелились нас тронуть, а вызвали подкрепление. На нас навалились со всех сторон, и дубинки так и загуляли по плечам. Мне повезло: я вырубился почти сразу же и перестал что-либо чувствовать.

Очнулся я двумя этажами ниже. Совершенно голый, я лежал в затопленной водой камере. Приходил в себя постепенно. Сначала ощупал ноющее тело. На голове обнаружилось минимум пятнадцать шишек. Интересно, сколько сейчас времени? Определить это было невозможно — здесь, в подземелье, всегда царила ночь, ни единого лучика света. И вдруг я услыхал стук в стену, похоже, он доносился издалека.

Тут, тук, тук... Стуком мы переговаривались. Мне следовало стукнуть дважды, что означало: «Готов вести беседу». Но чем? Кулаком бесполезно — звук получался глухой, практически неразличимый. А что здесь найдешь в темноте? Я двинулся туда, где, по моим предположениям, находилась дверь. Там было самую чуточку светлее. И больно ударился о прутья, которых не увидел. Шаря руками вокруг, я понял, что дверь находится примерно на расстоянии метра, но подступ к ней перегораживает металлическая решетка. Таким образом, любой вошедший в карцер, где содержится опасный преступник, может чувствовать себя в полной безопасности. С преступником в клетке можно разговаривать, протягивать ему еду, оскорблять, и все без малейшего риска. У него же только одно преимущество — его нельзя избить, потому что для этого пришлось бы отпирать клетку.

Стук периодически повторялся. Парень заслуживал ответа, ведь он дьявольски рисковал. Его в любой момент могли застукать за этим занятием. Передвигаясь по камере, я вдруг едва не упал, наступив на что-то твердое и круглое. Пошарил и обнаружил деревянную ложку. Теперь есть чем ответить! Я ждал, прижавшись ухом к стене. Тук, тук, тук-тук, пауза... Затем тук-тук. Тук-тук, — ответил я. Для пария, находившегося за стеной, это означало, валяй, я на проводе. И снова: тук-тук-тук... Буквы алфавита проскакивали быстро. Стоп! Он остановился на «п». Я ударил громко один раз: бум! Это означало: я принял букву. Затем последовали «а», «п» и так далее. Он спрашивал: «Папи, как ты? Тебе досталось. У меня сломана рука». Это был Жуло.

Мы проговорили часа два с лишним, не боясь быть застигнутыми врасплох. И страшно радовались, обмениваясь посланиями. Я сообщил, что у меня вроде бы ничего не сломано, только на голове полно шишек. Он рассказал, что видел, как меня волокли за ногу и как голова моя стукалась о каждую ступеньку. Сам он сознания не терял.

Три быстрых повторяющихся стука — это значило, что приближается опасность. Я затих. И действительно, через несколько секунд дверь распахнулась. Раздался окрик:

— Назад, скотина! К стене! Стоять смирно! Это был новый староста.

— Меня зовут Батон[4]. Это не прозвище, а настоящее имя, в самый раз для такой работенки. — Он осветил камеру и меня большим корабельным фонарем. — Вот тебе, накинь. И не рыпайся с места. Тут еще хлеб и вода. Только не жри все зараз. Здесь на сутки[5].

Он орал как оглашенный, но, когда поднес фонарь к лицу, я увидел, что он улыбается, причем не подло, а вполне дружелюбно. Затем он приложил палец к губам и указал на вещи, оставленные на полу. Должно быть, поблизости в коридоре находился охранник, а он хотел дать понять, что он не враг. И верно, под буханкой хлеба я обнаружил большой кусок вареного мяса, а в кармане штанов — Господи, целое состояние! — пачку сигарет и трутовое огниво. Подарки такого рода стоят здесь миллион. Две рубашки вместо одной и шерстяные кальсоны, доходящие до щиколоток. Никогда не забуду его, этого Батона. Он благодарил меня за то, что я убрал Потрошителя. Ведь до всей этой заварушки он был только его помощником.

А теперь сам стал большим человеком. Вот и благодарил на свой манер.

Теперь мы с Жуло чувствовали себя в относительной безопасности и обменивались посланиями целый день. От него я узнал, что отправка наша не за горами, через три-четыре месяца.

Два дня спустя нас вывели из карцера и, приставив к каждому по два охранника, проводили в кабинет начальника. За столом против двери восседало трое — своего рода суд.

— Так, вояки!.. Ну, что скажете?

Жуло был бледен. Глаза запавшие, он явно температурил. Ведь руку ему сломали три дня назад, и все это время он мучился от боли. Он тихо сказал:

— У меня рука сломана...

— Ничего, потерпишь, тебе это на пользу. Не думай, что я стану специально посылать за врачом ради такого подонка! Подождешь общего обхода, тогда и тебя посмотрит. А пока вплоть до особых распоряжений я приговариваю вас обоих к карцеру.

Жуло посмотрел мне в глаза. Взор его, казалось, говорил: «Как легко распоряжается чужими судьбами этот тип».

Я перевел взгляд на начальника. Он понял, что я собираюсь что-то сказать, и спросил:

— Ты чем-то недоволен? И я ответил

— Я доволен абсолютно всем, господин начальник. Единственно, чего мне не хватает для полного счастья, так это плюнуть вам в глаза. Но воздержусь. Слюну пачкать жалко.

Он совершенно растерялся, покраснел и, похоже, никак не мог переварить услышанное. Но старший охранник оказался сообразительнее и рявкнул:

— Взять его и проучить хорошенько! Чтоб ровно через час ползал тут на коленях и просил прощения. Мы его укротим!

Нет смысла рассказывать, что они со мной вытворяли. Достаточно упомянуть, что наручники не снимали с меня одиннадцать дней. Своей жизнью я обязан Батону. Каждый день он бросал мне в клетку положенную порцию хлеба, но поскольку руки были скованы, съесть его не удавалось. Я не мог откусить ни кусочка, даже когда прижимал буханку головой к решетке. Тогда Батон начал бросать мне хлеб мелкими кусочками, чтобы я не помер с голоду. Я подгребал их к себе ногой, ложился на пол и ел, как собака. Старался жевать аккуратно, чтобы не потерять ни крошки.

Когда на двенадцатый день с меня сняли наручники, оказалось, что сталь настолько глубоко въелась в плоть, что снимались они только вместе с мясом. Охранник перепугался, когда я потерял сознание от боли. Мен» привели в чувство и поместили в больницу, где обработали раны перекисью водорода. Санитар настоял, чтобы ввели противостолбнячную сыворотку. Руки так затекли» что никак не удавалось вернуть их в нормальное положение. Наверное, добрые полчаса мне втирали камфорное масло, прежде чем я смог, наконец, опустить их.

Меня вернули в карцер, и старший охранник, заметив на полу одиннадцать нетронутых кусочков, заметил:

— Ну вот, сейчас нажрешься! Одно странно, глядя на тебя, сроду не скажешь, что ты постился одиннадцать дней.

— Пил много воды, шеф.

— Ах, вот оно как... Понял. Ну, теперь можешь жрать от пуза. Восстанавливай силы.

И он ушел.

Ах ты, сукин сын, кретин поганый! Он и впрямь поверил, что я не ел одиннадцать дней, и думал, что теперь я немедленно наброшусь на еду и тут же сдохну. Нет уж, хрен тебе! К вечеру Батон принес табаку и папиросной бумаги. Я курил и не мог накуриться, выдыхая дым в трубу центрального отопления — она, разумеется, никогда не работала, так хоть какая-то от нее польза.