Игорь Поль - Знакомьтесь — Юджин Уэллс, Капитан

• Название: Знакомьтесь — Юджин Уэллс, Капитан
• Автор: Игорь Поль
• Жанр: Боевая фантастика

Третья, и, кажется, завершающая книга цикла «Ангел-Хранитель». Продолжение эпопеи отставного летчика Юджина Уэллса и его второго "я". Старого знакомого под номером 320.

Жанр этой книги я пока определить затрудняюсь. В какой-то мере это и триллер, и детектив, и боевик, и любовный роман, и социальная фантастика. Так уж вышло.

---

— ...ЮДЖИН! — громом разносится в темноте.

— ЮД-ЖИН! — рокотом и свистом отзывается дымная пропасть.

— Смотри на меня, Юджин, — слышится шепот. Ай да наушники! Я верчу головой. Ловлю взгляд гитариста. — Я Щипач. Когда буду кивать — можешь петь. Не стремайся, пипл схавает, можешь просто читать. Никаких брейков. Голая основа. Если кому припрет — я кивну. Тогда жди, тряси хайром и дави улыбку. Поперек не лезь. Въехал?

Я киваю. Въехал. Отчего ж не въехать. Удивляюсь себе — никакого страха. Хочется спрыгнуть с края сцены в заманчиво мягкую дымовую перину. Прожектора укачивают меня.

— ЮД-ЖИН-СЛА-БАЙ!! — и я легко вскакиваю на ноги. “Давлю улыбку”, подняв руки, как это делал басист до меня. Господи, где ж я был все это время! Мое место тут, в этом бедламе! Я люблю вас всех, чертовы придурки!

Звук обрушивается, словно лавина. Двоится. Идет одновременно снаружи и через наушники. Гитарист легонько кивает. Я начинаю. Слегка отстаю от ритма. Темп немного непривычен. Быстро приноравливаюсь. Мандраж отпускает меня ко второму куплету. Кажется, я вспоминаю слова сам, без помощи Триста двадцатого. Группа приноравливается ко мне. На втором припеве бэквокалистки, несмотря на незнакомый язык, уже уверенно выдыхают вслед за мной окончания.

— Will you, won't you, do you, don't you wanna go to bed? What a bringdown! — выкрикиваю я.

— ... down, — вибрируют женские голоса, простеньким приемчиком добавляя глубины моему голосу.

— ВА-А-А! — отзывается зал.

И невидимые нити тянутся ко мне. Соединяют всех вокруг в большую сеть. Словно соревнуясь с мельканием стробоскопа, команда подтанцовки в бешеном темпе выделывает замысловатые па. Мы бьемся в паутине звука, как припадочные. Молодняк снова наваливается на цепь охраны. В темноте мелькают лица и кулаки. Свалка. Слем.

There's a tea-leaf about in the family,

Full of nothin' their fairy tale.

There's a tea-leaf a-floatin' now for Rosalie,

They'll believe in ding-dong bell,

— восторженно кричу я.

И гитарист делает пару шагов. Кивает едва заметно. Вибрирующее соло скачет по головам. “Понеслось”, — мелькает в голове. И только легкий страх, смешанный с нетерпеливым ожиданием — не пропустить, когда эти взрослые дядьки с манерами капризных детей наиграются в свои игрушки.

— ВА-А-А! — ударник подхватывает эстафету. Перепады звука. Звон тарелок. Кажется, у меня перепонки не выдержат, так беснуется зал.

— ВА-А-А! — клавишник горбится над губной гармоникой, оборванные хриплые звуки, вмешиваясь в грохот камнепада, постепенно превращают его в редкий перестук камней по склону.

И я понимаю — парни просто отрываются. Они не работают — они живут на сцене. И радость пополам с гордостью — меня пустили в святая святых, в свою душу, — выхлестывает из меня с едва заметным кивком прикусившего губу гитариста.

Take a butchers at the dodginesses of old Bill.

Aristotle's orchestra are living on the pill.

One of them gets very-very prickly when he's ill.

And you know what you know in your head.

Will you, won't you, do you, don't you wanna make more bread?

What a bring...

— ... down! — визгливо выдыхают из дымной пелены крутобедрые дивы.

И я растерянно умолкаю под вой толпы. Слова кончились. Джаз плавит воздух. Труба, гитара, ударные — все сплетается в тугой упругий шар, что летит с высоты и никак не может упасть. Все замирает в ожидании. Звук все длится и длится. Ближе. Ближе. И вдруг, с последним ударом колотушки по “бочке”, обрушивается тишина. Это так неожиданно, что целое мгновенье я слышу, как тяжело дышит в наушниках кто-то из группы. А потом обвал накрывает нас.

— Вы еще живы, чертовы дети? Юджин Уэллс! — кричит бас-гитарист, вновь вытягивая ко мне свою сияющую руку. — Не слышу! Что за сборище слабаков! Не слышу!

Он играет с темнотой до тех пор, пока рев из зала не становится подобен корабельному гудку. Интересно, через сколько таких концертов у музыкантов отказывает слух?

— Поклонись! — шипит в наушниках голос гитариста. — Улыбка, улыбка!!

И я киваю в цветной дым, щурясь от света, вызывая новые спазмы восторга. Дождь монет, пивных банок, таблеток, зажигалок сыплется на головы охраны, не долетая до сцены.

— Это было круто, чувак, — Триста двадцатый подливает масла в огонь. — Это все ваша дурь, или люди сходят с ума, когда их много?

— Откуда мне знать? Это же ты у нас ходячий справочник.

— Давай еще сбацаем?

— Я что, я не против. Только мы чужой хлеб едим. Этим парням тоже работать надо.

— Жаль. Мне понравилось. Такой смеси эмоций я никогда не видел. Интереснейший материал... Ты уверен, что это чувство не любовь? Ты называл его именно так.

— ЮД-ЖИН-СЛА-БАЙ!

— Извини, понесло, — шепчет гитарист.

— Еще орать будешь? — склоняется ко мне трубач, вытираясь большим платком. В свете прожекторов платок переливается ядовито-сиренево-синим.

— А можно? — удивляюсь я. И понимаю ответ до того, как он дойдет до ушей. Меня приняли!

— Нужно, чувак, — вздыхает трубач. — Давай к Седому, темы обжуй. Мы тут пока без тебя побуяним.

И все идет, как тогда, на старой развалине под названием “Будущее Земли”. В темном обшарпанном отсеке “Два-ноль-восемь”, где люди любили собираться в свободное от вахт и авралов время. Седой Варвар — черный вислощекий толстяк за жуткого вида инструментом, с седыми курчавыми волосами и седой же щетиной на щеках, спрашивает меня, чего знаю. И чего люблю. И я скидываю ему несколько вещей. Первых на ум пришедших. Очень он удивился, этот клавишник, тем, что я в себе такую аппаратуру таскаю. Брови поднял уважительно.

— Как вы под это играть будете? Голоса сможете вычистить? — спрашиваю я. И вижу, что глупость сморозил. Седой Варвар на меня, как на щенка слепого смотрит.

— Ты, чувак, знай себе скворечник разевай. А уж за нами дело не станет.

— Как скажешь, Седой Варвар.

— Подвел нас Фил. Выручай, брат. Голос у тебя, правда, — что твоя телега. Но я и похуже дилетантов слушал. Зато фишку чуешь. И темы у тебя чудные. Погоняло есть?

— Погоняло?

— Кликуха.

— “Позывной”, — синхронно переводит Триста двадцатый.

— А, это. “Красный волк”.

— Не слабо! — восхищается толстяк. — Все, двигай. Слушай Щипача. Без команды не начинай. Замочим этот городишко!

— Замочим!

— На, закинься.

Я послушно сую под язык очередную таблетку. И снова взлетаю. Что значит джаз!

Я исполняю “Дом восходящего солнца”. Потом “Лихорадку” Бадди Гая. “Деревенского парня” Джонни Ли Хукера. “Лето в городе” Би Би Кинга. “Слепого” Дженис Джоплин. Не передать словами, что это за люди — подвижный, как ртуть, Щипач, тучный Седой Варвар, Иван с резиновыми щеками, длиннорукий Торки-деревенщина, здоровяк Крошка Фрэнки, черный до синевы Чертополох. Однажды, когда в очередной раз влезал в пилотский скафандр, я понял — люблю профессионалов. Людей, которые на своем месте. Тех, которым можно довериться, как самому себе. Которые любят свое дело так, будто каждый их день — последний на этом свете. Так вот, эти разбитные отвязные парни — профи в квадрате. В кубе.

Варвар начинал с партии клавишных. Давал остальным присмотреться к теме. Потом постепенно подключались остальные. И не одного фальшивого звука! Импровизировали все так гладко, вроде бы только что от нотной тетради оторвались. Такой самозабвенной музыки я и представить себе не мог. Иногда Варвар сначала давал запись, а потом уже постепенно все вступали. И на блюзах моих публика совсем сбесилась. Кажется, в зале даже плакали. Охранники проклинали день, когда выбрали эту работу. И меня понесло. Я обнимал трубача, декламируя слова. И трубач жмурился сытым котом, подыгрывая мне. Я поворачивался спиной к залу, наблюдая, как Торки, склонив голову набок, терзает барабаны. Я кривлялся на пару с Щипачом, когда он заходился в своем фирменном вибрирующем соло. Я садился на край сцены, свесив ноги в дым. Швырял обратно в зал пустые банки. Танцовщицы вертелись вокруг меня, словно ошпаренные. Я никак не мог их ухватить. Я сходил с ума от счастья. Я купался в волнах звука. Я хотел умереть. И Триста двадцатый потрясенно молчал, поглощая мои бешеные всплески.

И когда я сходил к Варвару еще пару раз, снова и снова скидывая любимые мелодии; и публика уже не могла кричать, потому как напрочь обессилела; и когда голос мой стал ломаться от хрипа, а во рту пересохло; когда я решил — сейчас лягу у ног бэквокалисток и испущу дух; тогда все кончилось. Из меня как пробку вынули. И я сдулся, как дырявый мяч.

— Антракт, троглодиты! Антракт... — скорбно сообщает в зал Крошка Фрэнки. Голос его тонет в буре свиста. — Антракт...

Под скандирование толпы меня волокут за кулисы. Вбегаем в стафф. Большой такой зал с кучей постороннего народа. По углам — невесть как просочившаяся сюда тусовка. “Камай сюда... клевый сейшн... я тащусь... отвали, герленыш... а прикид-то мэновый... нет, ну бридж улетный...” — громко перекрикиваются разноцветные фаны, в надежде, что кто-то поддержит их треп, но на них никто не обращает внимания. Как на старые афиши на стенах. Пахнет кофе и табачным дымом. Журналисты, распорядители, охрана. Дурацкие вопросы. Суета. Жужжащие в воздухе камеры-жуки. Вспышки фотографов. Похлопывания по плечу. Умоляющая скороговорка седого подтянутого дядьки. Чего-то просит. Бормочет про спасательный круг и про какой-то “аншлаг”. Называет меня “сэром”. Я мычу и мотаю головой, как оглушенная рыба. Какой-то человек деловитого вида толкает меня на жесткий стул и быстро протирает мое лицо влажным полотенцем. Дает воды. Я жадно пью. Девушка, замаскированная под медсестру, берет меня за руку. Неумело щупает пульс, снимая меня спрятанной в пуговице халата камерой. Плевать.