Б. Дедюхин - СОБЛАЗН.ВОРОНОГРАЙ

• Название: СОБЛАЗН.ВОРОНОГРАЙ
• Автор: Б. Дедюхин
• Жанр: Историческая проза

В книгу вошли произведения, рассказывающие о жизни великого князя Василия II Тёмного.

---

Василий Косой-Слепец поселился уединённо в Угличе, родные братья напрочь забыли о нём, только Василий Васильевич один поминал его в своих покаянных молитвах.

Глава пятая 1435 (6943) г. ПЕТРОВКИ. ТАЙНЫ

1

С началом Петровского поста[86], как вошли в полный цвет травы, подули тёплые полуденные ветра, запахли луга свежим, ещё влажным сеном, вроде бы легче сделалось великому князю, словно бы стал он выздоравливать после долгой болезни, о которой знал только он сам да его духовник. Почувствовал Василий Васильевич и новую силу в теле, и мир, наступающий в душе. Хотя и сознавал, что тишина эта хрупкая, лишь до поры, уже привык он отовсюду ждать новых напастей, но всё же красные летние дни дали ему краткий отдых и согласие с самим собой. Словно бы заново увидал он, что и небо сине, и сад лилов от жарких густых теней, услышал, как горлинка воркует за окном на карнизе, просит: «Води-и-ич-ки… води-и-ички…» Вспомнил, что жена у него есть, и впервые за долгое время улыбнулся, глядя, как она водит под ручки годовалую дочку. От полу еле видать, а уже в епанче шёлковой, как правдошная девица, ест крыжовинку, губки кривит — кислая.

С Красного крыльца доносились голоса спорящих — постельничий Фёдор Басенок принимал челобитные, по коим не могли принять решения тиуны, надобен суд княжеский…

«Что есть судьба, — думал Василий, — и зачем у каждого она такая, а не иная? Я прожил всего двадцать лет, а сколько уже видел измен, перенёс унижений, познал страх и ненависть… И всё удивлялся, впадал во гнев, да вал волю ярости и сам делал много зла. А ведь хочу одного: чтобы лад был промежду всеми, хочу жить по законам, отцами заповеданным. Антоний всё учит: если тебе Бог чего-то не даёт, значит, оно тебя и не надобе… А что мне надобе?… Да, князей замирить силой. Но безопасие не одними битвами достигается, удача тут переменчива, во хитростию, искусным розмыслом, осторожностью и предвидением. Где взять? Кто сему научит?

Неясно всплыло в памяти лицо прозорливицы Фотиньи, её глубоко утопленные льдистые глаза. Заикнулся как-то о ней отцу духовному — тот сухо усмехнулся, погрозил пальцем: не впадай в прелесть, чадо, так и повредиться недолго. Самочинница она. Какие ещё бабьи пророчества! Может, и к ворожее пойдёшь, людям на посмех? Строг отец Антоний. На пять лет лишь старше, а говорит, будто во всём уже искушён: зла, говорит, нет в естестве, и нет никого злого от природы, Бог не сотворил ничего злого. Но когда кто с похотением сердечным вносит в себя образ зла, тогда оно начинает быть и в том виде, в каком возжелал его. Сильно и беспощадно бичуем мы себя, и самые суровые слова не могут выразить полностью падения нашей плоти с высоты жизни духовной.

Оно, конечно, без спору, однако высоты-то ещё суметь достичь… И кто скажет кротко, милостиво, как сказал Иисус блуднице, слезами умывшей ему ноги: «Прощаются тебе грехи твои?…»

Вошёл весёлый Фёдор Басенок, потный от жары, в расстёгнутой рубахе. Марья Ярославна с дочкой поспешно удалилась мелкой утицей на женскую половину.

— А тебе подарок, князь! — подмигнул Басенок, подавая Василию что-то, туго перепеленутое в холстину.

— За что честь и кто жалует? — так же шутливо вопросил тот.

— Только не надейся, что тайносердечие девическое! Старуха передала. Подошла меж просителями, в руки сунула — отдай, мол, великому князю. Я и не вгляделся, что за старуха. Кажется, из бедных. Ну, разворачивай дарение!

— А ты выйди на час, — сам не зная почему, сказал Василий.

— Втае хочешь глядеть, один? Всё скрытничаешь от слуги верного? — смеялся уходя Басенок.

С детским любопытством развернул Василий холстину, много раз крепко увязанную. Сердце его дрогнуло и замерло.

Софья Витовтовна любила первенькую внучку: как увидит, пряничком жалует.

— Матушка, а Василий Васильевич опять прозорливицу Фотинию поминал, никак видеть её хочет, про наше счастье узнать. — Марья Ярославна тоже взяла с блюда пряничек. — Она где? Старая княгиня пошевелила ковёр попутничком черёмуховым, который когда-то искусно испестрил резьбой для неё покойный боярин Всеволожский.

— Как ни таить, а придётся говорить, — усмехнулась Софья Витовтовна. — Я её в монастырь на севере заточила.

— Пошто?

— Пускай там пророчит и прозревает. Надоела она мне. Бредни да сплетни от неё.

Марья засмеялась, поправила малиновый повой:

— Матушка, скажи, пускай мне Василий Васильевич холодец укупит. У всех боярынь есть ароматы, а у великой княгини нету.

— Так попроси.

— Не смею. Он дразнит. Говорит, от меня салом пахнет.

— Скажу, — ласково пообещала Софья Витовтовна. — Вот ужо в Византию посольство будет, велю тебе скляницу греческую привезть, головка золочена будет. Хочешь?

— Я всё хочу. Не балует муж-то. — Голос невестки дрогнул обидою. — Не поярый стал. А я ведь молодая женщина. Детей ещё хочу.

— Устал он, — задумчиво сказала Софья Витовтовна, — Ты забыла, сколько пережили? Куда нас только с тобой не кидало! И всё одни. А он — по битвам. Не вздумай ты ещё ему перекоренье делать. Да и не в дорогих подарках счастье, любимушка моя. Мне вот первый подарок муж сделал, видишь? «Соколиный глаз» называется.

— Деше-евенький перстенёк! — протянула Марья Ярославна.

— А дороже его нету на мне колец. Василий Дмитриевич сам его выковал, когда у нас на Литве в плену был.

— Так вы его пленного там женили? Силком, что ль? — опять засмеялась Марья Ярославна.

— Не твоего ума дело! — оборвала её княгиня. — Тебе бы лишь муж поярый был. А наша женитьба из замыслов государственных произошла. Да и любили мы друг друга… Что смотришь?

Сияющий голубец омофора[87] на небесно-лазоревом воздухе, тёмного, дикого цвета заросли орешника и в золотистом прозрачном круге — изумительного письма лик Богородицы. Глаз не оторвать. Василий даже и не знал, что есть такой образ Божьей Матери. Где же он писан? Не древен… Как светла Дева! Какая синь надмирная! Взгляд в ней утопает и душа уносится. Но почему слеза прозрачная на кончике ресниц? Плачущая в орешнике… Не видывал никогда такого письма. А вдруг-явленная? Но тогда почему передана тайно? Холод благоговения стянул лицо Василия. О чём скорбишь, Заступница? О грехах наших? Страдания наши Тебе ведомы?

Перекрестившись, Василий истово приложился к образу… Кто же прислал его? Поднёс к лицу холстину — пахло ладаном. Из монастыря? Иль освящали недавно? Что означает сие дивное дарение?

— Царица небесная, помилуй, дай делами искупить грех мой перед братьями моими, я же раб недостойный, грешнее всех людей… Незрячи мои очи духовные. Просвети и наставь! Нету больше дяди Юрия, один сын его — Слепец, другой сын — в сыром погребе с крысами, цепями окованный. Он пришёл меня на свадьбу свою звать, Шемяка, в знак примирения, а я велел его — в железа и в поруб. Вот повержены и посрамлены все враги, и познал я греховную сласть победы над людьми. Но пред Твоим лицем, Превечная, веет мне сладость Духа Божия в сердце неощутимо и незримо. Дай победить сатанинский соблазн властвовать и тешиться сознанием силы, слушая слова ласкательныя. Не найти мне оправдания и не искупить вины без заступы Твоей, Милостивица! Сколь же отрадней человеческих почестей и похвал житие духа, пусть и стененное. Не отвергай меня!

Поставив икону в таибнице — горнице для секретных занятий, Василий скорым бодрым шагом прошёл в палату, где вершились дела, суда княжеского требующие. Встретившему его Басенку велел немедля мчаться в Коломну за Шемякой. Прикинул, кого бы послать за Фотинией, решил: самолично съезжу!

2

Великий князь Московский сидел в резном кресле царском неподвижно, с выражением бесстрастия на худом юношеском лице.

Фёдор Басенок доложил:

— Приехал Шемяка.

— Сам приехал? — спросил с недоверием Василий Васильевич.

— Без нужения, однако под приглядом пристава его Ивана Старкова. Велишь ввести?

— Не ввести, а впустить. Но повремени малость, пусть потомится и восчувствует, где находится.

Василий Васильевич оттягивал встречу, чтобы внутренне подготовиться к ней. Он хорошо помнил, какой тяжёлый взгляд у Шемяки — столь тяжёлый и подавляющий, что каждый раз становилось от него не по себе. Но сейчас нужно его выдержать, не сморгнуть, не отвести глаз в сторону. Даже перед самим собой не хотелось признаться в робости перед побеждённым соперником. Тем более не хотелось выглядеть оторопелым в глазах боярина, который стоял возле дверей в ожидании хозяйского повеления.

— Вот что, Фёдор, — сказал, натянуто улыбаясь, Василий Васильевич, — позови дьяка Фёдора Беду с прошлой крестоцеловальной грамотой, он знает, с какой. Сходи к владыке Ионе, скажи, мол, великий князь просил прибыть. Матушку тоже позови. А после этого зайди к сокольничьему, пусть готовится утром ехать на ловитву.