Наталья Галкина - Пишите письма

• Название: Пишите письма
• Автор: Наталья Галкина
• Издательство: Коло
• Жанр: Современная проза
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-901841-47-1

---

— А маленького золотого как зовут?

— Петрик.

— Без отчества?

— Да ведь он еще ребенок, — сказал карлик. — Его недавно приняли, вместо дяди. Дядя, знаете ли, спился.

Лилипуты сидели вокруг костерка на ящиках, пили ликер из маленьких стопариков голубого стекла; тамадой, был, разумеется, их шпрехшталмейстер, тоже переодевшийся в партикулярное, однако отсутствие черно-золотой ливреи с немасштабной хризантемой в петлице важности и презентабельности ему не убавило ничуть. Он произносил тосты поставленным тускло-звонким голосом, раскатисто подчеркивая «р». «А сейчас поднимем бокалы, — и все подняли голубые стопарики свои, — за здор-ровье нашей очар-ровательной др-рессир-ровщицы Р-розочки!» — «И за моих собачек!» — «За собачек отдельно». Выпили и за собачек. Шпрехшталмейстер вынес из фургона (под аплодисменты) маленькую гитару («мне ее мастер из Сыктывкара из распиленных ружейных прикладов вишневого дерева выклеивал») и, картинно настроив ее, запел:

Где вы тепер-рь? Кто вам целует пальцы?
Куда ушел ваш китайчонок Ли?
Вы, кажется, потом любили пор-ртугальца,
А может быть, с малайцем вы ушли.

Старый клоун дядя Вася утер слезу.

— Красота… — шепнул он мне. — Ну, точно как на довоенных гастролях в саду «Александрия»!

В последний р-раз я видел вас так близко,
В пр-ролеты улиц вас умчал авто.
Пр-риснилось мне: тепер-рь в пр-ритонах Сан-Фр-ранциско
Лиловый негр-р вам подает манто.

— Браво, Иннокентий! — закричал старый клоун. — Если бы ты был с нами на гастролях по садам, ты бы пел непременно, специально репризу бы придумали! Народ бы валом валил тебя послушать. Почему ты не поешь на арене, кстати?

— Повода нет, — отвечал Иннокентий.

— Так найди!

— А что за гастроли по садам? Загородные? — спросила я.

— По всей стране, — старый клоун выпил перцовки из граненого стакана. — Раньше, дорогая моя медно-золотая головушка, в каждом уважающем себя городе имелся городской сад с названием, личным именем. Сад «Буфф», например, «Олимпия», «Александрия»…

— «Альгамбра»!

— О, это в Сибири, помню, помню! Начинал-то я в одесском саду пивоваренного завода, в саду «Енни». Музыкальная клоунада, три рубля за выступление, ситцевый фрак себе сшил в кредит. Таким успехом пользовался мой номер! А в Киеве в саду «Эрмитаж» я, увы, провалился; зато после провала отправился в свое первое гастрольное турне, пять рублей за вечер, Стародуб, Брянск, Вязьма, Ржев, Торжок, Вышний Волочок, Валдай, Старая Русса, Новгород. Про меня в афише было написано: «Непревзойденный клоун». Но, знаете ли, я всегда ждал конца зимнего сезона, чтобы получить ангажемент в один из летних садов. В Петербурге впервые выступал в Измайловском саду. Со мной в Измайловском тогда легендарный канатоходец Федор Молодцов выступал; он вызвал на соревнование иностранца Эмиля Блондена, перешедшего по канату через Ниагарский водопад: договорились перейти через Неву. И что же? Блонден перешел по канату через Неву против Кадетского корпуса, а Молодцов — в более широком месте — и победил! Публика прямо с ума сходила. Я с Молодцовым на пари взялся без тренировки в цирке по канату пройти, дурак; чуть не сорвался, могли оба разбиться, сетку Молодцов никогда не натягивал, да Бог спас. Потом зимой в цирк Чинизелли перешел и три года каждое лето, верите ли, в лучших садах Петербурга подвизался: «Аквариум», «Аркадия», «Помпей», «Ливадия», «Зоологический сад», «Олимпия» — все были мои! Сад «Аркадия» в Новой Деревне находился, в нем Шаляпин певал. Сад был регулярный, для семейной публики. Цыгане особым успехом пользовались; из цыган свел я знакомство с гитаристом-виртуозом Николаем Ивановичем Шишкиным. Бывало, поют с братом Дмитрием, слушаю, слезы текут, верите ли, хоть и сам музыкант — чудо!

— Что пели? — спросил шпрехшталмейстер деловито.

— «Троечку», «Я не хочу, чтоб снег узнал», «Размолодчиков», «Не вечернюю». Лучшие дни моей жизни в садах прошли. Фонарики цветные в листве так и вижу, вечер светлый. Вот только в Москве фортуны мне не было. В обоих московских варьете — «Максим» и «Омон» — отказали мне. А в цирке в Москве выступал, выступал, хорошие там были артисты: братья Танти, сестры Гамсахурдия; Козлов наездников-кошек на собаках показывал.

— Вы с юности в цирке работали?

— Можно сказать, еще и не родившись. В чреве матери с матушкой вместе на крупе лошади скакал. Родился в гримерной. А вместо колыбели положили меня в старую кормушку, изгрызенную конскими зубами да застеленную старым чепраком. Потому и старые городские сады помню. И люблю! Теперь таких садов нет. Актеров в садах не имеется, эстрады поснимали, цыгане не поют. Публика по аллеям, как потерянная, толчется.

— Небось это вы Мишке Иванычу про сады в ухо нашептали? То-то он в Парк Победы рванул.

Все хохотали, тоненькие голоса на особицу, Роза и Александрина Прокофьевна точно колокольчики.

Карлик пояснил мне:

— Лето было жаркое, дрессированный медведь привык на южных гастролях купаться, непонятно, как воду почуял, цепь сорвал, Московский проспект перебежал да в Парке Победы в «Очках» плескаться принялся. Купальщики его почему-то не испугались, так с ним рядом и бултыхаются, дрессировщик бежит — медленней медведя, милицейский свисток заливается, мальчишки улюлюкают.

— Вы сказали, «Альгамбру» помните; так вы и в Сибири были?

— Я, дорогая, всюду был. Омск, Томск, Иркутск, Минусинск, Алма-Ата, Ташкент, Самарканд, Бухара, Ашхабад, Казань (в Казани сад назывался «Черное озеро»…), Нижний Тагил, Витебск, Гомель, Могилев, Минск. В Минске был, когда война началась. Бомба в цирк попала. Мы животных выводим, а они не хотят. Морских львов к речке гоним, а они возвращаются. Выпьем за цирк!

Все встали, — и выпили мы за цирк стоя, как за английскую королеву.

Они пошли провожать меня.

У фонаря стоял на четвереньках пьяный, тщетно пытаясь оторвать руки от асфальта; посмотрев на нас, он закричал:

— Иван Ив-ваныч! Ив-ван Иваныч! Жди меня, я твой! Намедни на трахнутом проспекте Сталина мотал-мотал меня земной шар, крутил, как мог, а навстречу шли Белоснежка и семь гномов, хоть бы раз их качнуло. Крыша моя поехала, чердак обокрали! Вшей мне в жопу стекляшку от пьянства, встречай меня на станции, Ив-ван Ив-ваныч, еду, уже выехал, скоро буду, ежели подлая «хмелеуборочная» не заметет!

«Хмелеуборочной» именовался милицейский фургон, собиравший на улицах пьянчуг, дабы доставить их в вытрезвитель. Шпрехшталмейстер Иннокентий пояснил, что Иван Иваныч — известный всему Ленинграду психиатр, живущий на станции Ш., выводящий из любого запоя, целитель алкоголиков. По его словам, спившегося лилипута тоже к нему возили, да ампула, которую надо было бы ему подшить, была для его миниатюрного седалища великовата.

— У него это наследственное, — произнес карлик, смотревшийся рядом с Александриной Прокофьевной и Иннокентием необычайно крупным существом, — его папашка белой горячкой страдал.

Заговорили о родителях, выяснилось, что родители у лилипутов чаще всего — самые обыкновенные люди.

— Белоснежка! — орал нам вслед мученик вращения земного шара. — Ты почему такая рыжая?! И зачем среди твоих гномов девочки?

Единственно, что объединяло родителей, — тяга к редким именам. Розочку на самом деле звали Ермиония.

— Гермиона? — спросила я.

Имя маленького золотого божка, по малолетству не допущенного к застолью, было Лолий («настоящее имя, крестильное, в паспорте он Петр»).

— Неужели есть такое имя?

— Даже и в святцах есть. По-гречески Лолий — трава куколь.

— Вряд ли по-гречески, — усомнился карлик.

— Не все ли равно, по-каковски? — промолвил Иннокентий.

Александрина Прокофьевна устала, и вся компания собралась в обратный путь, стали прощаться.

— Я ведь тоже, как дядя Вася, в цирке с детства, — сказала уставшая розовая принцесса Суок. — Мне было семь лет, когда меня вывезли в Тамбове на манеж на спине слона. Я вцепилась в слоновью сбрую, было страшно из-за высоты, но я улыбалась, как велели, а прожектора слепили меня. Я была такая маленькая, что с женщиной в первом ряду случилась истерика.

Тут карлик поймал такси, лилипуты набились под мрачным взором шофера на заднее сиденье (карлик сел рядом с водителем) и укатили. Из заднего окна «Волги» махали они мне ручками, кто-то из дам белым платочком, махала и я.

Едва дошла я до парадной, хлынул ливень, лил, не переставая, всю осень, смыл шапито с фургончиками. Придя на цирковой пустырь, нашла я только темное пятно от кострища, оставшееся от лилипутской эпифании.

«Это мамашка, — вспомнила я слова важного маленького певца, — назвала меня Иннокентием, папашка хотел Епифанием назвать, — подумав, он добавил: — Как не спиться, ежели твое имя-отчество Лукиан Маврович, а росту в тебе всего ничего?» — «И не с такими именами-отчествами толпы дылд спивались», — сказал карлик. «А лечит-то Иван Иваныч!» — заметил шталмейстер, и в свете фар проходящей машины глаза его сверкнули, как драгоценные камни, зелено-голубой воды.