Луи Повель - Мсье Гурджиев

• Название: Мсье Гурджиев
• Автор: Луи Повель
• Жанр: Самосовершенствование

Настоящее иссследование посвящено загадочной личности Г.И.Гурджиева, признанного «учителем жизни» XX века. Его мощную фигуру трудно не заметить на фоне европейской и американской духовной жизни. Влияние его поистине парадоксальных и неожиданных идей сохраняется до наших дней, а споры о том, к какому духовному направлению он принадлежал, не только теоретические: многие духовные школы хотели бы причислить его к своим учителям.

Луи Повель, посещавший занятия в одной из «групп» Гурджиева, в своем увлекательном, богато документированном разнообразными источниками исследовании делает попытку раскрыть тайну нашего знаменитого соотечественника, его влияния на духовную жизнь, политику и идеологию.

---

Хотя у Гурджиева было немало учеников во Франции и в Англии, но все же именно в Америке он обрел самых горячих своих приверженцев. Я поразился количеству людей, ходивших на его лекции, смотревших поставленные им танцы. Когда я, будучи в обществе, произносил имя Гурджиева, ко мне тут же подходил кто-либо из его воспитанников и принимался рассказывать очередную драматическую историю, свидетелем которой ему довелось быть. Эти истории освещались по-разному, в зависимости от личности рассказчика. Одни клялись именем Гурджиева, другие проклинали его; одни полностью ему доверяли, другие называли шарлатаном и буйнопомешанным, но все единодушно утверждали, что ему присущи некие сверхъестественные способности. Мне говорили, что кое-кто завещал Гурджиеву все свое состояние, чтобы помочь ему в его работе, что иные из его учеников были не в силах вырваться из-под его влияния и чувствовали себя счастливыми в его присутст­вии, даже если он оскорблял их. Часто его называли «одержимым» — довольно необычный эпитет для духовного наставника. И однако не может быть никакого сомнения, что человек, оказавший столь сильное влияние на своих учеников, успел утратить изрядную долю своей прежней притягательности. Противоречия, всевозможные увертки и фокусы, бывшие вначале лишь элементами сложной системы, стали теперь чертами его характера, частью его натуры. Когда мать Гурджиева скончалась в 1925 году в Фонтенбло, он поставил на ее могиле громадный камень с нижеследующей фантастической надписью:

Здесь покоится

мать того,

кто был подвигнут

этой смертью

на создание книги

«Курильщики опиума».

Госпоже Гурджиевой шел в то время девятый десяток. Ее кончина не была неожиданной и не могла понастоящему потрясти сына. Книга, на которую якобы его «подвигла» эта смерть, так и не была написана, о ней ничего никому не известно. Я неожиданно заметил, что среди учеников Гурджиева не осталось ни одного из тех, кто входил в его русскую довоенную группу. Это показалось мне тем более странным, что прежние почитатели не испытывали к нему ничего, кроме восторга, тогда как мнение теперешних было по меньшей мере противоречивым. С людьми, знавшими Гурджиева, я сталкивался не только в Нью-Йорке, но и во многих небольших городках, особенно в Калифорнии, где так легко приживаются любые метафизические теории. Там действовали группы, организованные Альфредом Ореджем и пытавшиеся теперь вникнуть в хаотическое учение Гурджиева. Даже потеряв всякий контакт с учителем, они загорались при одном звуке его имени. Его неукротимая натура завораживала тех, кто давно с ним расстался.

Мне было ясно, что Гурджиев и не думал толком отвечать на мои вопросы, полагая, что я обращусь к нему снова. А я не представлял себе сколько-нибудь серьезного разговора в шумной атмосфере ресторана на Пятой авеню. Да и возможное присутствие незнакомых мне учеников Гурджиева не способствовало успеху моего предприятия. Тем не менее однажды вечером я решился. Грек сидел у столика неподалеку от входа. Одетый в темный костюм, он выглядел куда банальней, чем во время первой встречи. Покуривая сигарету, он что-то черкал в записной книжке. Слова, как я пригляделся, были английскими, почерк — крупным и довольно корявым. Другая страница была покрыта экзотическими письменами — уж не армянскими ли? С первого взгляда Гурджиев не узнал меня, и мне пришлось объяснить, кто я такой. Он пригласил меня присесть к столику, за которым пристроился один из его учеников.

Я попытался напрямик задать ему несколько вопросов относительно его учения. Такой подход сберег бы время, не дав ему возможности ограничиться общими словами. Но едва я кончил говорить, как он встал и направился к какой-то даме, которая давно уже так и пожирала его взглядом. Выражение ее лица было точь-в-точь как у того молодого человека в гостинице. Когда он вернулся к нашему столику, я снова попытался с ним заговорить. В этот момент к нам подсел человек средних лет, еще один ученик Гурджиева. Мы пожали друг другу руки и представились. Гурджиев тем временем заказал кофе с лимоном. Мне такое сочетание показалось несколько странным, но официантка не выразила ни малейшего удивления и тут же вернулась с подносом. Гурджиев выжал сок в чашку и бросил туда выжатый лимон. Минут через десять появилось еще несколько учеников, они подвинули к нашему еще три или четыре столика, за которыми разместилась вся компания. Гурджиев то и дело вставал и направлялся к двери, чтобы поздороваться со вновь прибывшими. О любой серьезной беседе следовало забыть. И тем не менее в этот раз он мне поправился куда больше, чем в первый. Он выглядел не таким взвинченным, не таким агрессивным. Что-то человеческое проглядывало в нем, даже его английский звучал куда более грамотно, и я подумал, уж не нарочно ли он так коверкал слова в прошлый раз. И уж не составляло ли это кривлянье часть его метода, способного вызвать у собеседника «аутентичные реакции»?

Я примирился с тем, что говорить нам придется только о его планах создания новой школы, о публикации книг и прочих литературных деталях. Но, даже и обращаясь к этим темам, он отвечал уклончиво и туманно. Воспользовавшись его очередной отлучкой к дверям, я заговорил с сидевшим напротив меня человеком. Он показался мне правой рукой Гурджиева; мои вопросы, обращенные к мэтру, явно раздражали его.

— Мне кажется, что вы выбрали не лучший способ общения с Гурджиевым, — сказал мне он. — Ваши точно сформулированные вопросы ставят его перед необходимостью отвечать вам «да» либо «нет». А он не привык к этому. Я не думаю, что таким образом вам удастся что-нибудь вытянуть из него. Вы хотите за двадцать минут добиться того, чего другие добиваются долгими годами. Никто здесь не решился бы задавать ему такие вопросы.

Поблагодарив его, я сказал себе, что все мои усилия и впрямь бесполезны. Я не собирался следовать примеру учеников Гурджиева, через несколько дней мне предстояло покинуть Америку, и, смирившись с неудачей, я собрался было уходить, но тут меня поразило выражение неподдельного страха на лицах всей компании и внезапно воцарившаяся тишина, когда Гурджиев обратился к одному из них, — и то и другое, право же, стоило насыщенной беседы. Ученики не старались скрыть своего отношения ко мне. Я, разумеется, не казался им наглецом, но ничего хорошего в моем появлении тоже не было. С самого начала вечера они посматривали в мою сторону с подозрением, словно прикидывая, уж не хочу ли я набиться в ученики, ведь новый ученик подчас пользуется особой благосклонностью учителя. Успокоившись на сей счет, они принялись выражать свое неодобрение тем, как я обращаюсь к их идолу. Они, конечно же, ожидали, что я буду лебезить перед ним, а я и не подумал этого делать, чем сильно их разобидел. Ни один из них не улыбнулся мне, ни один не помог разобраться в том своеобразном английском, на котором изъяснялся Гурджиев. Но может статься, что их враждебность была вызвана самим присутствием учителя, диктовавшим полное забвение элементарных форм вежливости по отношению к чужаку. Мой визит и без того затянулся, пора было уходить. Никто не удерживал меня, Гурджиев не произнес ни слова. Я поблагодарил его, откланялся всем присутствующим и через несколько секунд уже вдыхал бодрящий воздух осеннего Нью-Йорка.

Приехав в Лондон, я заглянул к одному старому адепту Гурджиева. Это был достаточно умный человек, с которым мне уже приходилось беседовать. Я поведал ему о своих нью-йорк­ских встречах.

— Ваш рассказ, — сказал он, — нисколько меня не удивил. Я часто слышал о подобных приемах. Мне самому остаются необъяснимы некоторые стороны натуры Гурджиева, хотя я «давно присмотрелся к экстравагантным методам мэтра. И тем не менее должен сказать, что именно он, а не кто-либо другой, ближе всего подвел меня к истине. Благодаря ему я преодолел извечный разлад между духом и чувством. Хотя большинство фраз Гурджиева лишено всякого смысла, он может нежданно-негаданно сказать что-то такое, в чем вы найдете ответ на давно мучавшие вас вопросы. Просто диву даешься, как точно он угадывает, что именно беспокоит вас в данный момент и созрели ли вы для давно ожидаемого ответа. Иным из нас приходится ждать годами, без конца удивляясь тому, что Гурджиеву доподлинно известно, сколько сомнений нас одолевает. О нем нельзя судить по обычным человеческим меркам. Есть в нем какая-то широта, позволяющая совершать поступки, которые с нашей точки зрения считались бы предосудительными. В некотором смысле он напоминает мне бога Шиву.

— Бога Шиву? воскликнул я с удивлением.

— Да, Шиву, бога-разрушителя индусской Триады, во всей широте его проявлений, покровителя музыкантов и, не забывайте, бога танца.

Эта беседа лишь укрепила меня в убеждении, что любой наставник может быть источником блага для одних и в то же время ничего не давать другим. Методы Гурджиева помогли сотням людей, даровав им просветление, тогда как сам я огра­ничился простым любопытством.