Юрий Коваль - Воробьиное озеро (авторский сборник)

• Название: Воробьиное озеро (авторский сборник)
• Автор: Юрий Коваль
• Издательство: Малыш
• Жанр: Детская проза
• Год: 1991
• ISBN: 5-213-00708-2

Владимир Набоков считал, что есть три составляющие писателя: рассказчик, учитель и волшебник.

Юрий Коваль вписывается в эту формулу идеально. Его книга «Воробьиное озеро» — это лирические миниатюры о природе, о мире вокруг нас. Дети и взрослые увидят здесь совсем разные образы: для детей — это лошадки, грачи, бабочки, рыжие коты и фарфоровые колокольчики, для взрослых — притчи, в которых открывается волшебный мир поэзии и тонких духовных вибраций.

Полные жизни, местами лиричные иллюстрации Галины Макеевой к замечательной детской книге.

Для младшего школьного возраста.

Издательство «Малыш». Москва. 1991.

---

— Правильно я сделал, что разбудил тебя? — волновался Николай.

В избушке они светились точно так же, как на улице. Они не освещали ничего, не грели, но хотелось смотреть и смотреть на них.

Ночью

— Да вставай же ты, проснись!

Я проснулся.

— Выходи на улицу.

Я подумал: что-то случилось. Схватил со стены ружьё, сунул ноги в мокрые со вчерашнего дня сапоги и выскочил из избушки.

— Смотри, смотри, ты должен это увидеть.

Николай стоял под навесом у порога. Была промозглая и тихая глубокая ночь. Легчайший мелкий дождик шелестел в лиственницах.

— Видишь?

Я не видел и не понимал, куда надо смотреть.

— Не вижу, — сказал я.

— Прямо под ногами.

Я глянул под ноги и увидел слабые светящиеся звёздочки на земле. Так, бывает, светятся звёзды небесные через облачную пелену.

— Это гнилушки, — сказал Николай. — Видишь, они светятся…

От порога до костра тянулась светящаяся тропинка. Днём жгли мы гнилое бревно и, пока тащили его к костру, насыпали на землю трухи.

— Это гнилушки, — говорил Николай. — Они светятся. Ты должен это увидеть, поэтому я тебя и разбудил.

Мы стояли рядом и смотрели на землю, по которой был рассыпан спокойный и тихий, очень простой свет.

Скоро мы продрогли, собрали самые крупные светляки, унесли в избушку.

Орденские ленты

Орденские Ленты живут в берёзовых лесах. А я и не знал.

Но вот пошёл в березняк за подберёзовиками, и вдруг — стаями, стаями — стали взлетать передо мной Орденские Ленты.

Хотел было гоняться за ними, да не стал. Глупо это как-то, за Орденскими Лентами гоняться.

Орденские Ленты — ночные бабочки. Днём они прячутся в берёзах, а уж ночью свободно летают по всей земле.

Однажды ночью пришла к избушке Орденская Лента. Я увидел её через окно.

Открыл форточку и поставил свечку на подоконник, чтоб поближе её подманить. И она подманилась.

Плавными кругами, колеблясь и вздрагивая, подлетела она к избушке. Села на подоконник.

Она глядела на свечу, а я думал, что лучшего ордена на свете не может быть. Для моей избушки.

Озеро Киёво

Белым-белы, говорят, были воды озера Киёво.

Даже и в безветренные дни шевелились и двигались они, и вдруг — белою волной — взмывали в небо.

Чайки-чайки — тысячи чаек — жили на озере Киёво. Отсюда разлетались по ближайшим рекам. Летели на Москву-реку, на Клязьму, на Яузу. Все чайки, которых мы видели в Москве, выводились на озере Киёво.

Вначале озеро было далеко от Москвы. Но потом оно делалось всё ближе, ближе. Озеро-то не двигалось, но рос огромный город и его огромный пригород. Дома и домишки стеснили озеро, наступили на его берега. Ржавые железки и погнутые трубы объявились на берегах.

Ссохлось озеро Киёво. Морщины островов и заливов раскололи водное зеркало. Многие чайки ушли жить на вольные места.

«Киёво» — это, конечно, необыкновенное слово. Слово ещё осталось.

Остались на озере и чайки.

С последними чайками остались и мы.

Заячий букет

Зайцы вообще-то не собирают букетов. Зачем зайцу букет? Все полевые цветы над ушами у русаков, все лесные за хвостами у беляков. Да и сам-то заячий хвост называется «пых» или «цветок». Так говорят про заячий хвост старые охотники, а они своё слово знают.

Но вот объявился, глядите, заяц, который собрал букет. Всякого в букет понатыкал: и клевер, и жабник здесь, и кашка, и ромашка.

Вот ходит с букетом и не знает, кому его подарить. Зачем лисе или волку заячий букет? Им не до цветов.

Медведь цветы любит, но не в букетах. Ему бы малины куст.

А барсуку? Только поздней ночью выбирается он из норы, и если ему на лесной тропе вручить, простите, букет, он может и по шее накостылять.

Не знаю, как и быть с заячьим букетом. Он собран и должен быть кому-то вручён.

Ладно, отдадим барсуку и поглядим, что будет.

Снегири и коты

Поздней осенью с первой порошей пришли к нам из северных лесов снегири.

Пухлые и румяные, уселись они на яблонях, как будто заместо упавших яблок.

А наши коты уж тут как тут. Тоже залезли на яблони и устроились на нижних ветвях. Дескать, присаживайтесь к нам, снегири, мы тоже вроде яблоки.

Снегири хоть целый год и не видели котов, а соображают. Всё-таки у котов хвост, а у яблок — хвостик.

До чего ж хороши снегири, а особенно — снегурки! Не такая у них огненная грудь, как у хозяина-снегиря, зато нежная — палевая.

Улетают снегири, улетают снегурки. А коты остаются на яблоне.

Лежат на ветках и виляют своими яблочными будто хвостами.

Серая ночь

Стало смеркаться. Над тайгой, над сумрачными скалами, над речкой с плещущим названием Вёлс взошёл узенький лисий месяц. К сумеркам поспела уха.

Разыскавши в рюкзаках ложки, мы устроились вокруг ведра, выловили куски хариуса и отложили в отдельный котелок, чтобы хариус остывал, пока будем есть уху.

— Ну, Козьма да Демьян, садитесь с нами!

Длинной можжевёловой ложкой я пошарил в глубине ведра — рука по локоть ушла в пар. Выловил со дна картошки и рыбьих потрохов — печёнки, икры, — потом зачерпнул прозрачной юшки с зелёной пеной.

— Ну, Козьма да Демьян, садитесь с нами! — повторил Лёша, запуская свою ложку в ведро.

— Садитесь с нами, садитесь с нами, Козьма да Демьян! — подтвердили мы.

Но в наших городских голосах не было уверенности, что сядут за уху Козьма да Демьян, а Лёша сказал так, будто они его слышат.

Костёр мы разложили на низком берегу Вёлса. Наш берег весь завален грязными льдинами. Они остались от половодья — не успели потаять. Вот льдина, похожая на огромное ухо, а вот — на гриб груздь.

— Кто же это такие — Козьма да Демьян? — спросил Пётр Иваныч, который в первый раз попал в уральскую тайгу.

Уху Пётр Иваныч ест осторожно и почтительно. Голова его окутана паром, в очках горят маленькие костры.

— Это меня старые рыбаки научили, — ответил Лёша. — Будто есть такие Козьма да Демьян. Они помогают хариуса поймать. Козьму да Демьяна на уху звать надо, чтоб не обиделись.

По часам уже полночь, а небо не потемнело, осталось ясным, сумеречным, и месяц добавил в него холода и света.

— Это, наверно, белая ночь, — задумчиво сказал Пётр Иваныч.

— Белые ночи начнутся позже, — ответил Лёша. — Они должны быть светлее. Для этой ночи названья нет.

— Может быть, серебряная?

— Какая там серебряная! Серая ночь.

Подстелив на землю лапника, мы разложили спальные мешки, прилегли. Я уткнулся головой в подножие ёлки. Нижние ветки её засохли, на них вырос лишай и свисает к костру, как пакля, как мочало, как белая борода.

Неподалёку, за спиной у меня, что-то зашуршало.

— Серая ночь, — задумчиво повторил Пётр Иваныч.

— Серая она, белая или серебристая, всё равно спать пора.

Что-то снова зашуршало за спиной.

Уха так разморила, что лень повернуться, посмотреть, что это шумит. Я вижу месяц, который висит над тайгой, — молодой тоненький, пронзительный.

— Бурундук! — вдруг сказал Лёша.

Я оглянулся и сразу увидел, что из-за ёлки на нас смотрят два внимательных ночных глаза.

Бурундук высунул только голову, и глаза его казались очень тёмными и крупными, как ягода гонобобель.

Посмотрев на нас немного, он спрятался. Видно, на него напал ужас: кто это такие сидят у костра?!

Но вот снова высунулась глазастая головка. Легонько свистнув, зверёк выскочил из-за ёлки, пробежал по земле и спрятался за рюкзаком.

— Это не бурундук, — сказал Лёша, — нет на спине полосок. Зверёк вспрыгнул на рюкзак, запустил лапу в брезентовый карман. Там была верёвка. Зацепив когтем, он потянул её.

— Пошёл! — не выдержал я.

Подпрыгнув к ёлке, он вцепился в ствол и, обрывая когтями кусочки коры, убежал вверх по стволу, в густые ветки.

— Кто же это? — сказал Пётр Иваныч. — Не белка и не бурундук.

— Не знаю, — сказал Лёша. — На соболя не похож, на куницу тоже. Я такого, пожалуй, не видал.

Серая ночь ещё просветлела. Костёр утих, и Лёша поднялся, подбросил в него сушину.

— Зря ты его шуганул, — сказал мне Пётр Иваныч. — Он теперь не вернётся.

Мы смотрели на вершину ёлки. Ни одна ветка не шевелилась. Длинные искры от костра летели к вершине и гасли в светлом сером небе.

Вдруг с вершины сорвался какой-то тёмный комок и раскрылся в воздухе, сделавшись угловатым, четырёхугольным. Перечеркнув небо, он перелетел с ёлки на ёлку, зацепив месяц краешком хвоста.

Тут мы сразу поняли, кто это такой. Это был летяга, зверёк, которого не увидишь днём: он прячется в дуплах, а ночью перелетает над тайгой.