Владислав Смирнов - Ростов под тенью свастики

• Название: Ростов под тенью свастики
• Автор: Владислав Смирнов
• Издательство: ЗАО "Книга"
• Жанр: О войне
• Год: 2006
• ISBN: 5-87259-341-4

Книга представляет собой первое в отечественной литературе документальное описание жизни советских людей во время фашистской оккупации. В центре внимания автора большой южный город — Ростов-на-Дону, переживший две оккупации, о которых рассказывают очевидцы.

Многие фотодокументы публикуются впервые.

---

Владислав Вячеславович Смирнов Ростов под тенью свастики

Александре Андреевне Котляровой посвящаю эту книгу

Предисловие, Или глазами очевидцев

Первые рассказы о том, как жили ростовчане во время оккупации я услышал от матери моей жены Елены — Александры Андреевны Котляровой. Она работала санитаркой, муж Петр Стефанович — проводником на железной дороге. Жили в самом центре города, у Кировского сквера. А. Котлярова, а ей было к началу войны 28 лет, воспитывала двух маленьких дочерей. Старшей — 4 года, младшая родилась в августе 41-го. Маленькая квартирка в старом доме, построенном после упразднения крепости Димитрия Ростовского, крошечная зарплата. Семья Котляровых вынесла на своих плечах все тяготы войны. Она была типичной, поэтому рассказы Александры Андреевны о том, что она видела и пережила, когда фашисты хозяйничали в городе, были очень показательными, можно даже сказать «классическими».

Записав ее воспоминания, я вышел во двор дома. Женщины: С. Любимова, Е. Красильникова, Л. Шаболина — рассказали о других случаях, свидетелями которых они были.

И я понял: это — уникальный материал, и он должен быть собран и сохранен. Дальше — больше. Люди, пережившие оккупацию, давали мне адреса своих знакомых. И я стал постепенно записывать их воспоминания. Меня интересовало только то, что происходило в городе, как вели себя оккупанты, ростовчане…

Я записывал и известных людей: поэта Л. Григорьяна, журналистов А. Агафонова и В. Андрющенко, профессоров РГУ Л. Введенскую и Г. Хазагерова, художника В. Лемешева, доцента РИИЖТА М. Вдовина, инженера Ш. Чагаева… Записывал пенсионеров и домохозяек, воинов Красной Армии, принимавших участие в обороне и освобождении Ростова от фашистских захватчиков.

По мере этой работы, мои собеседники уходили из жизни, материал становился все более уникальным. Все меньше оставалось людей, бывших во время оккупации взрослыми. Приходилось записывать тех, кто был тогда подростком. Но у детей особая память и особенно острый взгляд, тем более, они были очень активными. Нередко, оставшись в городе без родителей, подростки вели самостоятельную жизнь, многим интересовались, не боясь опасностей, и поэтому видели значительно больше взрослых.

Я понимал: материал для такой книги надо было бы собирать раньше, если не по горячим следам, то хотя бы в 60-е годы — тогда живы были еще взрослые люди, по-иному видевшие и запомнившие все то, что происходило вокруг. К сожалению, в советские времена это была одна из самых закрытых тем. В анкетах существовала даже такая графа: был ли человек в оккупации. Казалось бы, зачем нужны эти данные? Но в годы строительства коммунизма в пропаганде, в организации различных сторон жизни ничего не делалось «просто так», все несло на себе знак идеологической заданности, все должно было играть определенную роль.

Дело в том, что во время оккупации фашистская пропаганда очень активно обрабатывала местное население, в разных захваченных регионах — по-разному, с учетом специфики этих мест. В Ростове выходила газета «Голос Ростова», расклеивались листовки и плакаты, наладили оккупанты и работу радиоузла, умело распространяли всевозможные слухи.

У фашистов была мощная армия, отработанная система организации военной, экономической, общественной жизни на оккупированных территориях. Причем формально пропаганда захватчиков мало чем отличалась от советской, к которой привыкли наши люди.

Фашистская пропаганда была очень изощренной, она использовала все, чего так боялась советская власть.

Главная идея, с которой завоеватели пришли в СССР и которую активно культивировали, внедряли различными способами — это освобождение народов СССР от большевизма. С точки зрения нашей пропаганды эта идея кажется абсурдной: как это так — советский народ монолитен, сплочен вокруг коммунистической партии и своего вождя — Сталина. Выходит, что пропагандистская идея фашистов была нелепой?

Нет, фашистские идеологи хорошо знали и о практическом положении дел в СССР, о настроении людей, различных национальных проблемах и т. д. Они обладали большими агентурными данными о том, что думают советские люди, а они, естественно, не думали все одинаково.

Антикоммунистическая идея была рассчитана на помощь и поддержку крупнейших империалистов Германии, буржуазии других стран, боящихся социализма и СССР, распространения идей большевизма в Европе. Но одновременно она была рассчитана и на тех, кто был недоволен советской властью. В определенной степени Отечественная война была частью, результатом, продолжением гражданской войны.

Здесь на Дону, на земле бывшего Всевеликого войска Донского гражданская война в свое время была наиболее непримиримой и кровопролитной. Многие казаки помнили те беды, которые обрушились на них в 20–30-е годы: расказачивание, раскулачивание, искусственный голод 1933 года.

Среди политических жертв сталинских репрессий в 50-е годы было много людей, преданных социализму, свято и глубоко верящих в идеи коммунизма. Но среди них были те, кто сомневался в правильности проведения в жизнь конкретной политики строительства социализма, отрицающих методы Сталина (особенно в 20-е годы). Они-то в основном и подвергались репрессиям. Те же, кто не принимал советскую власть, затаились. И они даже ждали начала войны с Германией. И с приходом оккупантов подняли голову: некоторые активно служили фашистским властям, сотрудничали с оккупантами в самых разных формах. Многие из этих людей после войны были осуждены, но некоторым еще долго удавалось скрываться от правосудия — об этом нередко пишет наша пресса. А некоторые, как я полагаю, так и ушли из жизни, избежав справедливого возмездия. Вообще тема коллаборационизма — одна из самых сложных в историографии о Великой Отечественной войне.

Но главное — отношение к тем, кто находился в оккупации, а это все население, которое не было организованно эвакуировано, не ушло с Красной Армией. И это отношение определялось тем, что эти люди знали то, что им не положено было знать о Советской власти. Фашистская пропаганда говорила о массовых репрессиях, проходивших в СССР, о голоде на юге страны в 1933 году, о насильственной коллективизации, о тех злоупотреблениях чиновничье-партийного аппарата, которые испытывали на себе миллионы простых советских людей. В ход пускалась статистика, факты, конкретные ситуации…

В этом смысле над советскими людьми, побывавшими в оккупации, волею исторических судеб был поставлен своеобразный «эксперимент». Только что они видели портреты одних вождей, пропагандистские плакаты, листовки, призывы, приказы — работала мощная машина советской идеологии. И вот в течение одного-двух дней все кардинально менялось. Одна тоталитарная система сменила другую. На улицах, в учреждениях, стенах домов вместо портрета Сталина появились изображения Гитлера, а вождь СССР представал в крайне карикатурном, уничижительном виде. Вместо плакатов, на которых рисовали красноармейца с надписью: «Не одной пяди своей земли врагу не отдадим!», появились плакаты с этакими «белокурыми бестиями». Вооруженный до зубов солдат вермахта давал пинка тщедушному красноармейцу. Как все это перевернулось и укладывалось в головах людей? Естественно, были люди, которые эту пропаганду воспринимали как вражескую, ложную. Но мне рассказывали, как женщины-колхозницы обсуждали: когда легче работать в колхозе при Сталине или при Гитлере? (Фашисты сохранили колхозную систему работы на земле). Конечно же, само собой разумеется, эти настроения были локальными, но они же были. И без них нельзя понять трагедию войны и трагедию оккупации. Каково было советским людям видеть полицаев, охранников, старост, осведомителей…

Постепенно, по мере сбора материала, стал складываться основной массив будущей книги, и стали проявляться некоторые важные тенденции. Когда я беседовал с людьми, давал установку: рассказывать о том, что они видели собственными глазами, что они слышали. Рассказы записывал на магнитофонную пленку. Во время беседы задавал основные вопросы, иногда использовал дополнительные, уточняющие. Когда расшифровывал звуковые тексты, старался ничего не править, кроме неточностей или речевых ошибок — максимально оставлял высказывания индивидуальными. Зачем я раскрываю эту, казалось бы технологическую кухню? Она важна для понимания и восприятия читателями, сказанного, а не написанного текста. Ведь текст литературный отличается от импровизированной речи не только особенностями грамматики, стилистики, но и своей тональностью. В нем больше эмоций, непосредственности. И по мере увеличения объема таких записей, нарастало качество содержания. Большую роль в этих непосредственных рассказах играют детали, подробности — именно они придают книге документальность, правдивость, искренность. Некоторые эпизоды повторялись в вариациях разных рассказчиков — они убеждали в правдивости рассказов. Так создавалась целостность, некий объем, характеризующий явление, и в то же время одновременно образуя «срез» событий.