Олег Куваев - Избранное. Том третий. Никогда не хочется ставить точку

• Название: Избранное. Том третий. Никогда не хочется ставить точку
• Автор: Олег Куваев
• Издательство: Магаданское книжное издательство
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2000

В третий том, завершающий издание сочинений О. М. Куваева, вошли его путевые очерки, освещенные нежной любовью к Чукотке, ее природе и людям.

В книгу включены также отрывки из дневников и записных книжек писателя, его выступления, письма к друзьям.

Все эти материалы приблизят к читателю яркую, масштабную личность так рано ушедшего всесторонне одаренного человека.

---

„Серая река“ пошла сейчас в качестве названия. Плохо тр, что в оформленном на бумаге виде она теряет свой тайный смысл, более того, по отношению к роману приобретает некую двусмысленность даже.

Но! Это лучшее, что есть сейчас на руках.

Роман, видно, придется, еще раз переписать. Стал он техничен, но, придется все же переписать. Единственное, что мне всегда удается, это концовки. Концовка не подвела и на этот раз. Все остальное. Мозги бы откусить тому кретину, который придумал в литературе плановость. Во первых, из тебя помимо твоей воли делают хитрожопого гада. Еще в мозге-то ничего нет, а заявку пишешь. Во вторых, из тебя делают халтурщика. Ты должен сидеть и работать, зная, что скорость получения куска хлеба и величина его всецело зависят от качества твоей работы. Если ты сделал работу — ты должен быстро получить дивиденды. Вместо этого я встаю и, в некий в абстрактный план встав, вынужден работать по нему, не отвлекаясь на другое. И если даже считаешь не готовой — изволь сдать, если пришел срок; А им-то наплевать, что ты сдал. Был бы внешний декорум соблюден.

А ну его к черту. К счастью, для еще одной переписки время у меня будет.

Февраль 1974

Роман, Боря, в журнальном варианте получился у меня неплохой. Ну, значит, средний. Вот гранки прочел. Но назвать его хорошим я никак не могу. Все легкость проклятая, все недоработанность. Болты не закреплены, гайки не дожаты, части хлябают. И ввиду надвигающегося периода суеты и перемещений вряд ли я смогу дожать его в книжном варианте. Для этого надо еще полгода работы. Попробую сделать, что смогу.

Сентябрь 1974

Вышел роман „Территория“. Журнал „Наш современник“ № 4, 5 за этот год. Попал я после этого в популярку. Был пленум писательский, доклад делал Бондарев и объявил меня „надежой“. После этого меня сразу выпустили в загранку. Должен был отплыть из Риги на паруснике „Крузенштерн“.

Черт с ними. После этого уехал в Переяславль, на берега древних вод Переяславского озера, написал первые главы нового романа „Правила бегства“, сдал первый вариант сценария „Мосфильму“, поехал в Вятку, соорудил матери памятник, написал радиопьесу по роману и уехал в Полесье искать следы Олеси Куприна. Был в тех местах. Вот позавчера вернулся, закончил второй вариант сценария, выслал заявку на „Таджикфильм“ и живу.

Душа моя изнурена бессонницей и (всегда мучительными) размышлениями о Смысле жизни. По случаю статьи в „Комсомолке“, а потом в „Правде“ возникла около меня шобла.

Только хуже от этой „помощи“, пробовал, знаю. Но тут где-то я, видно, сознание потерял, она и вызвала. И случилось чудо: пришли двое умных, молодых ребят с хорошими лицами. Первым делом они осмотрели комнату, прошлись по книгам (профессионально — это чувствуется, как рука по корешкам идет у того, кто книги любит), осведомились о моей профессии и лишь потом подошли ко мне со словами: „Не боись, Олег. Пропасть мы тебе не дадим. Его зовут Гена, меня зовут Андрей. Тебя, если угодно, можем называть на „вы“ и Олег Михайлович. Слыхали, читывали“. И просидели они у меня пять часов с какими-то трубочками и пузыречками, из коих каплет. Потом пришли в 12 ночи, всадили в ж. снотворный укол, утром прислали коллегу (видно, был наказ: там парень один валяется, так ему надо помочь по человечески), потом опять зашел один, наволок таблеток, коих не продают, и — я уже кое-что смыслить стал — подружились мы. А дело оказалось простое: живут два парня, обоим по тридцать, сволочиться не могут, посему карьера не идет, дела, ради которого сгореть стоит, — не нашлось, на водку и баб не тянет. „И что остается, Олег Михайлович, — говорят, — книги да музыка. Так и живем“. А когда один признался, что после того, как прочел „Ночь нежна“ Фицджеральда, „год ходил ошалелый“, возлюбил я этих ребят, перешли мы „на ты“ и теперь они ко мне заскакивают чашку кофе хватнуть, о мирах минут десять потрепаться и бегут дальше по алкашам, астматикам и проч. и проч. Оклемавшись, побрел я на „Мосфильм“ — дело требовало, а законы кино жестоки. Умри, но появись, если надо появиться. Появился. Там сидят трое и эдак странно на меня смотрят. „Что, — говорю, — физиономия не нравится? Так я не актер, мое дело проза, вот в рукопись и смотрите“.

— Нет, Олег, — отвечают. — Ты со Шпаликовым дружил?

— Не было такого. Сшибла нас когда-то судьба на повести моей „Азовский вариант“. Обаятельный парень и башка, видно, светлая.

— А он тут позавчера был. Увидел на столе твой сценарий. Усмехнулся. Олег, говорит, в сценарии пошел. Зачем ему это? Он парень хороший. Ему в кино делать нечего.

— Ну спасибо. Передайте ему мой искренний привет и добрые пожелания.

— Не можем передать.

— Почему? — Повесился он вчера.

— Запой?

— Нет. Вотрезве.

— Извините, — говорю. Вышел я в шикарные и бездушные мосфильмовские коридоры, нашел пустой километр из них, закурил и вознес господу молитву за врачей Гену и Андрея. Не оказалось таких рядом со Шпаликовым, как не оказалось таких рядом с Есениным, Скоттом Фицджеральдом, Джеком Лондоном и имя им легион.

Ноябрь 1974

С писателями я, Боря, просто не знаком, с шоблой которая ходит под этим именем, ничего общего не имею и не желаю иметь, за исключением моих личных друзей типа Мифти, Юрки Васильева, так как ведь это не писатели, а мои кореша, будь они хоть дворниками, хоть директорами магазинов. Но ездить куда-либо я всё же предпочитаю сам или опять же с личными корешами. От всего же этого официоза типа выступлений, поездок, книжных магазинов, телевидения и проч. и проч. я отказался давно и наотрез. Еще в Магадане, и теперь лишь подтверждаю этот отказ. Прозаику ни к чему брать на себя функции актера, „блокнота агитатора“ или культурника из под Сухуми.

Любопытно одно — неожиданный (и незаслуженный объективно) успех „Территории“ продемонстрировал массу любопытных нюансов. Один из них — фокус под названием Шапошников — ты заметил. Есть и другие фокусы. Вот Леонид Леонов мне письмо прислал, Борис Полевой.

Боря, я не исхожу ядом» Просто я знаю цену прозе. И, если бог сподобит, роман «Правила бегства» я доведу до ума. Это ведь история о людях, выброшенных из жизни, о бичах, их бедах и горе, и о том, как рушатся попытки идеалистов их спасти. Бича спасет лишь сам бич. И, как недавно, сказал один старый крестьянин сван (я ездил в Сванетию, вернее, сходил туда пешком через перевал), — он сказал, держа в руке мутный стакан самогонки: «А этот тост, друзья, выпьем за тех людей, которые хотели жить. Но не сумели». Он был темный, сван трудяга. Но часто ли тебе приходилось сталкиваться с такой концентрированной мудростью? И хоть Борис Полевой написал мне о том, что «по видимому, у Вас доброе сердце и внимательный взгляд», не знаю, заметил ли бы он слова в этом тосте. Никто ведь их не заметил.

Это, Боря, о твоих рассказах о «маленьких людях, за чей счет все живут». Лучшего благословения для них, чем слова свана, не придумаешь. И твой приятель, бывший на пленуме, тебе посоветовал глупость: «Пользуйся, пока твой Куваев в „фаворе“». Ты же знаешь, Борька, в фаворе я или без оного, я не буду представлять в редакцию рукопись, в качество которой не верю или не верю в потенциальные возможности ее автора. При чем здесь фавор? И опять таки, слово мое всегда будет дешево стоить за кулисами, если даже мне дадут пять Нобелевских премий. Ибо я всегда чужой для тех, кто правит литературой. Моя же башка и время всегда к твоим услугам, и ты это знаешь и мог убедиться.

Кстати, я приготовил тебе для пересылки Глеба Горбовского. Это примерно то, чем должна была стать твоя повесть. Она, хоть и опубликована в достаточно авторитетном журнале, имеет те же недостатки, от которых тебе в первую очередь надо избавиться: ненужная броскость, пижонство, очень часто отсутствие главной сквозной идеи, главной боли — для чего ты пишешь, что хочешь крикнуть с колокольни. Я тебе посылаю в качестве примера: как тебе не надо писать.

Где-то в бесконечности, мировом хаосе есть твой стиль, твоя тема, где-то зашифрованы страницы, которые написал Боб Ильинский и никто другой. Найти их — удача и счастье. Я, Борька, кроме пятидесяти строчек, затерянных в семи моих книгах, не нашел и следов текста Олега Куваева. Может, и не найду никогда. Все это туфта. Все мои рассказы не стоят рассказа Казакова «Проклятый Север», а вся художественная советская литература об Арктике есть в одной тонкой тонкой книжечке Бориса Горбатова «Обыкновенная Арктика». Все мы из нее вылезли, и не лучшим образом.

А ты говоришь — успех.

Я искренне рад лишь одному, что ты железно стоишь. Что не забросил. Если человек стоит так — будет или хорошо, или никак.

Вот. Обнимаю тебя, и не пиши ты мне, ради бога, глупостей и не думай их обо мне. Ты когда-то увидел в башке проблеск света, вот и молись, чтобы он не гас, а горел, и я буду молиться Ему, чтобы сей проблеск горел в твоей башке и судьбе. Все же ясно и просто, Борька! Иначе — зачем?