Андрей Кураев - ТРАДИЦИЯ. ДОГМАТ. ОБРЯД

• Название: ТРАДИЦИЯ. ДОГМАТ. ОБРЯД
• Автор: Андрей Кураев
• Жанр: Религиоведение

Местами этот труд исправлен и сокращен Епископом Александром

---

А потому сегодня и самого католичества как целостного феномена уже не существует. Католическая церковь раздроблена на множество богословских школ, традиций, кружков. Есть группы людей и богословов, с симпатией и ностальгией оглядывающихся на Восток и на времена Неразделенной Церкви. Но еще больше людей, озабоченных поиском примирения с протестантским миром, да и с другими религиями.

Последний вопрос: “Спасутся ли католики?” В качестве “католиков” — вряд ли. В качестве просто христиан — возможно. Их спасет не то, что есть в латинстве “специфического,” их спасет не вера в папскую непогрешимость, в чистилище или Filioque. Их может спасти то, что осталось в западной церкви от древнего ее православного наследия. То есть — западный христианин может быть спасен именно вопреки тому, что он “римо-католик.”

Искушения традиции

Наше пребывание в православном Предании не есть гарантия нашей защищенности от ошибок и затмений. Страсть везде найдет для себя пищу — в том числе и в церковной жизни. Иногда в нашем восприятии Предание из слова, обращающегося к Богу, сводится к свидетельству о себе самом. Иногда оно становится непрозрачным, и сквозь него не видно ни Евангелия, ни Христа…

Как поражает нас эта болезнь слепоты?

Первое искушение — это поверхностное восприятие Церкви. Характерный пример такого восприятия описал Юрий Самарин: “Вообще, можно сказать, что мы относимся к Церкви по обязанности, по чувству долга, как к тем почтенным, престарелым родственникам, к которым мы забегаем раза два в год, или как к людям, с которыми мы не имеем ничего общего, но у которых, в случае нужды занимаем деньги. По нашим обиходным представлениям, Церковь есть учреждение — божественное, но все-таки учреждение. Это понятие грешит тем самым, чем грешат почти все наши ходячие представления о предметах веры: не заключая в себе прямого противоречия истине, оно недостаточно. Есть книга, называемая Уголовным кодексом, а есть книга, называемая Священным Писанием.”

Некоторые соприкасаются с внешней оболочкой церковной Традиции в поисках национальной идентичности или культурного наследия. Последнее выражение замечательно выдает структуру восприятия Церкви “культуро-поклонниками”: ведь наследие — это то, что остается после умершего. И разговоры о “культурном наследии русского православия” по большей части ведутся людьми, которые так никогда и не причастились Живому Богу. Ищут “энергий,” здоровья, гарантий, успехов, ищут подтверждения своим представлениям — скажем, по книжкам Рерихов составляют представление о “русской духовности.”

И, конечно, самое распространенное — “это наш русский обычай такой.” Среди нынешних разговоров об “отеческой вере,” о возвращении к “вере отцов” как-то забылось, что в древней Церкви подобного рода суждения не принимались. Святой Григорий Богослов предлагает “избегать служения отечественным богам.”[214] Не менее неуместны они и сегодня, когда те же аргументы предлагают и “русские язычники.” Во всяком случае, апелляция к “древности” не должна быть самодовлеющей. И в каждом храме сегодня не помешало бы вывесить слова Тертуллиана: “Христос назвал себя истиной, а не обычаем.”[215]

Иначе все это “второе крещение Руси” кончится повторением гневных ангельских слов, сказанных небесным вестником мученику Петру. Во время эпидемии в Александрии многие крестились из страха, а не от веры. О тех из них, кто после этого все же умирал, и сказал Ангел священнику: “доколе вы будете посылать сюда пустые, без всякого содержания мешки?”[216]

В конце концов Традиция, завещанная нам “Святой Русью,” это не освящение куличей и не катание яиц, а всецелого принятия Христа в своем сердце. Если мы не расслышали этого, самого главного ее увещания — к нам относится предупреждение Жана Дюшена: “От посещения храма по воскресеньям не становишься христианином.”[217] В христиане не “записываются,” ими становятся через труд духовного перерождения.

Искушение традиционализмом.

Но есть свои искушения и у людей, всерьез принявших веру, но которые так плотно застряли в слоях православных преданий, кто никак не дошли до Евангелия. В богатстве наших преданий мы можем потерять из виду Того, к Кому они нас ведут. Об этом предупреждал митр. Антоний: “Что мне кажется еще страшнее, это то, что можно называться христианином и прожить всю жизнь, изучая глубины богословия, — и никогда не встретить Бога. Участвуя в красоте богослужения, будучи членом хора или участником служб — никогда не прорваться до реальности вещей… Вот мне всегда поражает душу наше богослужение на Страстной. Вместо креста, на котором умирает живой Человек — у нас прекрасное богослужение, которым можно умиляться, но которое стоит между грубой, жуткой трагедией и нами… В каком-то смысле красота, глубина нашего богослужения должна раскрыться, надо прорвать его, и через прорыв в нашем богослужении подвести каждого верующего к страшной и величественной тайне того, что происходит.”[218]

У. Джеймс, описывая многообразие религиозного опыта, приводит историю одного обращения: “Я увидел, что нагромоздив перед Богом мои благочестивые подвиги, посты и молитвы, я за это время ни разу не подумал искренне о Боге”[219]…

Вот православный священник: “Так легко навстречу мятущейся и кричащей от боли душе человека, живой и подвижной, выдвинуть стену закона, камень обряда и высоту отвлеченной истины, и отойти, и даже не смотреть, как будет биться душа о холодные, твердые камни. Обряд и закон удобнее, чем человек, они бесстрастны и безжизненны. Тогда нет нужды жалеть человека, уходящего от церкви, тогда незачем считать себя ответственным за этот уход, тогда можно веровать в Бога и искренне считать себя христианином, не исполняя учения Господа. И мы преклонились перед обрядом и законом; около них движется наша мысль, наша борьба. Мы чутки к обидам, которые им наносятся. К обидам же, наносимым человеку, слепы и глухи” (свящ. С. Щукин).[220] [221]

Суть церковной жизни проста: Бог Сам приходит и дает Себя в дар. Традиция помогает расслышать стук в дверь и подготовить “вечерю.” Однако одно из самых болезненных и распространенных искажений Традиции — это забвение в хлопотах по приготовлению вечери, о том, Кто должен прийти и о том, что Он желает встретить человека и его сердце, свободно тянущееся к истине, а не фарисея, гордого тем, что он исполнил некую ритуальную функцию.

Очень легко забыть о том, что обряд ведет человека к Богу, а не к своему исполнению, и что ведет он именно человека.

Только ли в силу общего закона редкости таланта в наших священниках далеко не часто встретишь искреннего и зажигающего проповедника или даже просто сочувствующего и понимающего пастыря? Или же наше молчание, столь громогласное и скандальное сегодня, в дни, когда Россия ждет слова пастырского, а слышит лишь призывы сектантов, есть следствие каких-то непреодоленных наших собственных искушений, каких-то особенностей нашей церковной жизни? Причину нельзя указать лишь в “политическом” или “культурном” климате. Здесь сказались — усиленные историческими обстоятельствами — внутренние искушения традиции.

На каждой службе человек слышит прошение, которое завершает собою каждую ектению: “Весь живот наш (всю жизнь нашу) Христу Богу предадим.” Когда я только пришел в Церковь, это церковнославянское прошение я на свой язык переводил просто: “Господи, помоги мне поступить в семинарию!” Но вот человек переступает порог семинарии. Вот позади и посвящение и монашеский постриг. И эта, главная, молитва становится все более и более непонятной уму: чего Тебе еще надо от меня, Господи? Я и так всю жизнь уже отдал Тебе, я стал церковнослужителем, я работаю только для Твоей Церкви! Что же еще могу я принести Тебе?

Те дела благочестия, которые помогали расти душе в пору ее мирской жизни, оказываются уже недостаточны. Студент, соблюдающий пост в университетской столовой, каждый раз совершает выбор и упражняет волю. Для семинариста, вкушающего постные обеды в своей столовой, пост почти теряет свое духовное значение, становясь лишь полезным физиологическим подспорьем. Молитва и Литургия становятся частями привычного и обязательного распорядка дня. Евангелие из книги жизни превращается в учебник и источник цитат…[222] В общем, именно внешнее благополучие духовной жизни может исподволь готовить внутренний обвал.

Не случайно среди монахов почти не бывает детей духовенства. Для последних Церковь и Литургия слишком привычны, радикализм Евангелия притерт. И в житиях святых не так уже часто встретишь основателя нового монастыря, выросшего в священнической семье. Преподобный Серафим приходит из купцов, преподобный Сергий — из бояр, среди оптинских старцев можно было встретить бывших офицеров… Если на эти “детали” обратить внимание — нетрудно заметить, что чаще всего монашеский аскетизм обновлялся в истории Церкви воспитанниками мирских, а не священнических семей. Из среды мирян вновь и вновь вставали те “неучи,” что, по слову Августина, “похищали Небо.”[223]