Андрей Упит - Северный ветер

• Название: Северный ветер
• Автор: Андрей Упит
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1969

«Северный ветер» — третий, заключительный роман первоначально намечавшейся трилогии «Робежниеки». Впервые роман вышел в свет в 1921 году и вскоре стал одним из самых популярных произведений А. Упита. В 1925 году роман появился в Ленинграде, в русском переводе.

Работать над этим романом А. Упит начал в 1918 году. Латвия тогда была оккупирована войсками кайзеровской Германии. Из-за трудных условий жизни писатель вскоре должен был прервать работу. Он продолжил роман только в 1920 году, когда вернулся в Латвию из Советского Союза и был заключен буржуазными властями в тюрьму. В тюрьме в основном он и написал этот роман. Это самое значительное в латышской литературе произведение о первой русской революции. В нем изображены революционные события в Латвии с ноября 1905 года по март 1906 года.

В романе, особенно в его начале, отражены многие достоверные наблюдения самого автора, который в те дни жил в Скривери (см. автобиографический очерк Упита «Моя жизнь и творчество», т. 1).

---

Его напускная, издевательская любезность терзает Альму больше угроз и брани. Она догадывается, что должно вскоре последовать. Съежилась, как от ударов.

Барон вдруг начинает истошно кричать, и лицо его то багровеет, то синеет. Ругает ее самыми мерзкими словами и, топая ногами, размахивает хлыстом. Называет ее шлюхой, бунтаркой — опрокидывает на ее голову, как из ушата, все самое грязное, циничное. И сквозь всю эту истошную ругань слышится одно — жалоба на нечто ужасное, рассказ о каких-то переживаниях, которых он никогда не забудет и которые требуют отмщения. Альма не все понимает, однако чувствует, что ей придется ответить за все. Дрожит от жара и озноба, волнами пробегающих по телу.

— Простите, господин барон… — лепечет она, присев на кровать и, как школьница, спрятав лицо в передник. — Я больше не буду так делать

Кажется, детская наивность действует на барона. Глаза его загораются еще яростней, а рот ехидно ухмыляется в предчувствии чего-то приятного.

— Верно! Больше ты не будешь так делать! Но ты сделаешь кое-что другое. Гуляньям с лесными братьями — конец… Одевайся!

— Смилуйтесь, чего вы хотите?

— Скоро увидишь. В подвале имения теперь просторно. Посидишь неделю, другую — пока не переловят всех твоих кавалеров. Тогда посмотрим… Надевай шубу.

Со стоном она вся сжимается в комок.

Но тут хлыст свистит в воздухе. Два раза больно врезается в покрытое тонкой блузкой плечо, в спину. Альма с криком вскакивает. Пошатываясь, мечась, она ищет полушубок и шаль. Плечо и спину жжет огнем. «Трусиха… трусиха!» — проносится у нее в голове. А ноги подкашиваются от ужаса перед тем, что ее еще ждет.

Барон, немного успокоившись, закуривает.

— Где твой кавалер Робежниек?

— Я не знаю, — еле слышно произносит она.

— А-а, ты не знаешь. Скоро узнаешь… Готова? Vorwärts![26]

Гонит ее во двор и толкает к саням. Она садится боком, свесив ноги; барон с одним из матросов — на сиденье, лицом к ней. Второй на передке за кучера. Так они выезжают на большак.

Альме сидеть очень неудобно. Не на что опереться спиной, и она вся сгорбилась. Твердые каблуки барона больно вдавливаются ей в тело, но она сжимает зубы и терпит. Предвидит, что придется вынести еще большее, гораздо большее. Убитая, растерянная, она отупела от муки.

Сворачивают к озолскому имению. Но ей безразлично. Она не в силах ни думать, ни рассуждать. Горькие и гнетущие предчувствия сдавили душу. Мелкой дрожью пронизывает все тело. И барон, наверно, замечает все… Он посмеивается, угощая папиросами матросов.

В озолское имение приезжают вечером. Сквозь голые вязы и каштаны, будто привидение, маячит обгоревший замок с черными проемами окон и провалившейся в одном конце крышей. Но в другом крыле, на верхнем этаже, виден свет. Плохо горят эти старые рыцарские замки с заплесневелыми стенами и толстыми дубовыми полами.

Альма не понимает, что с ней творится. Вот она поднимается по цементной лестнице, шагает по гулким, закопченным коридорам, где на стенах против выбитых окон кое-где фантастически мелькает в сумерках какая-нибудь намалеванная гирлянда роз или выглянет из тьмы наполовину покрытый сажей, закованный в латы грозный рыцарь с пышными перьями на шляпе.

Ее ведут через маленькую переднюю с забитым досками окном и прогоревшим в углу полом. У коптящей лампочки четверо матросов играют в карты. Это стража, которую с сегодняшнего утра прислали барону. Шесть человек теперь охраняют его жизнь… Альму снова ведут по узкому коридору мимо каких-то дверей, за которыми слышен треск горящих дров и звон кухонной посуды. Потом ее вталкивают в просторную, темную комнату. Дверь захлопывается. Поворачивается ключ. Холодные тени обступают ее со всех сторон и загоняют в более светлый угол.

Она сидит на полу, скрючившись и уткнувшись лицом в колени, закрыв глаза. Вокруг жуткая, холодная пустота. Но она слышит, как, шурша, передвигаются тени, наклоняются над ней и с тихой издевкой пытаются заглянуть ей в лицо. Влажное дыхание плесени обдает ее всю. Плечо и спина еще горят от баронской нагайки.

Но молодая, упругая жизнь слишком сильна, чтобы неожиданный удар мог ее окончательно пришибить. Холод и физическая боль постепенно проясняют сознание. Альма поднимается и, держась за стену, пробирается к окну. На дворе уже совсем стемнело. Заснеженный двор простирается внизу, и его, будто вал, дугой окружают вязы и каштаны.

За дверью слышится звон посуды. Барон ужинает. Раздаются голоса, его и какой-то пожилой женщины. Альма припоминает и узнает. Обитатели ближайших имений всем известны. Оттого, что поблизости женщина, становится как будто лучше и спокойнее. Возбуждение улеглось и уступило место рассудку.

Первая мысль о побеге… Но как убежать отсюда? Комната на втором этаже. Частый железный переплет оконных рам — как тюремная решетка. И они как будто совсем не открываются. Дверь на замке. Может быть, есть другой выход… Но в комнате теперь так темно. Плотная тьма пугает ее больше, чем тени в углах. Однако идти и ощупывать стены она не решается. Так и чудится ей, что кто-то здесь притаился, выслеживает, ждет. Чего ждет, она не знает, но чувствует: еще только начало, а впереди что-то жуткое… Стискивает зубы и силится сдерживать распирающее грудь дыхание.

Потом отходит от окна. Распрямляется, готовясь к борьбе. Добром она не сдастся. Ногтями и зубами…

Дверь отпирается. Прикрывая ладонью свечу от сквозняка, входит пожилая, высокая, сухопарая экономка озолского имения, которую Альма и раньше не раз встречала.

Взглянув мельком на Альму, она идет через всю комнату и ставит свечу на маленький столик. Столик, стул подле него, а у стены кровать, покрытая коричневым ватным одеялом. Ничего больше в комнате нет. Дверь только одна. Стены серые, в углах паутина. Потолок черный, с толстым крюком посередине. Больше ничего.

Тюрьма. Альма так и застывает на месте. Глаза ее, умоляющие, горящие отчаянием, обращены к женщине.

Та стоит спиной к Альме.

— Так!.. Свечу я оставлю… — Голос у нее скрипучий, как только что отворившаяся дверь. — Ты ложись спать. Когда понадобишься господину барону, он позовет.

Альма делает шаг к ней.

— Тетушка… — шепчет она. — Тетушка…

— Что еще? — сухо и скрипуче спрашивает та.

Альма сразу даже не знает, что сказать. Что она хотела сказать этой старухе? Ее бедная голова уже не в силах соображать. Мозг будто окован стельным обручем. Только когда старуха уже у дверей, она вдруг во весь голос кричит:

— Отпустите меня!

— Чего эта шлюха там визжит?! — доносится в приоткрытую дверь сердитый голос барона.

Старуха прикрывает дверь и возвращается.

— Цсс! Замолчи! — Ее шепот еще омерзительней, чем скрипучий голос барона. — Никаких скандалов! Запомни покрепче. Иначе всыплют тебе. Позову матросов — и так зададут, что сидеть не сможешь. И смотри, господину барону ни в чем не перечить. Чтобы шелковая была… — Шаркая по полу, она подходит вплотную к Альме и, тыча ей в лицо свой противный совиный нос, шепчет: — Чтоб без глупостей. Ты постарайся угодить господину барону, авось обойдется. Он не такой уж злой.

Костлявыми пальцами хватает она ее за ухо и больно дергает.

— Куколка… хе, хе!.. Такая белая да свежая… Бельчонок проклятый… — Тут ее лицо внезапно морщится. Совиный нос вытягивается будто еще длинней. — Шлюха! Шлюха!.. Чтоб ты сгнила, кукушкино отродье!

Дверь захлопывается. Щелкает замок.

Обхватив голову руками, Альма, пошатываясь, добирается до стула и валится на него.

Где-то рядом, за стеной или за дверью, слышен разговор. А еще подальше — будто колют дрова на твердом земляном полу. Со двора доносится какой-то шум — наверно, ветер качает голые верхушки вязов и каштанов. Но все это, едва касаясь ушей, как-то проходит мимо сознания Альмы. Как в черный омут, погружается она в свое несчастье и на какое-то время теряет способность осознавать и раздумывать. Только чувствует — вот-вот сердце разорвется в груди и наступит конец. Оборвется что-то в оцепеневшем мозгу, и она и все окружающее исчезнет в багровом вихре.

Но потом это проходит, и опять захлестывает ее отчаяние. Так, влекомая приливом и отливом чувств, она то погружается в небытие, то всплывает, изнемогая, пока наконец вновь не обретает способность связно мыслить и взвешивать.

Альма отнимает руки от лица и рукавом шубки вытирает щеки. Кажется, что вместе с неприятной прохладной влагой на щеках исчезают тяжесть и путаница в мозгу.

Теперь она понимает: сама виновата в несчастье. Зачем было рассказывать Мартыню Робежниеку? Как было не догадаться, что он выкинет что-нибудь отчаянное. Он так зол на барона. Она не знает, что именно случилось. Но что-то произошло, — заметно по поведению барона. Как могла она забыть, что вся власть в их руках. Шесть матросов здесь, а в другом имении их уйма… Сама виновата… сама виновата…