Андрей Упит - Северный ветер

• Название: Северный ветер
• Автор: Андрей Упит
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1969

«Северный ветер» — третий, заключительный роман первоначально намечавшейся трилогии «Робежниеки». Впервые роман вышел в свет в 1921 году и вскоре стал одним из самых популярных произведений А. Упита. В 1925 году роман появился в Ленинграде, в русском переводе.

Работать над этим романом А. Упит начал в 1918 году. Латвия тогда была оккупирована войсками кайзеровской Германии. Из-за трудных условий жизни писатель вскоре должен был прервать работу. Он продолжил роман только в 1920 году, когда вернулся в Латвию из Советского Союза и был заключен буржуазными властями в тюрьму. В тюрьме в основном он и написал этот роман. Это самое значительное в латышской литературе произведение о первой русской революции. В нем изображены революционные события в Латвии с ноября 1905 года по март 1906 года.

В романе, особенно в его начале, отражены многие достоверные наблюдения самого автора, который в те дни жил в Скривери (см. автобиографический очерк Упита «Моя жизнь и творчество», т. 1).

---

— Да, люди болтают… Говорят, значит, что драгуны сюда идут…

— Да? Откуда?

Робежниек разводит руками.

— Не могу сказать. Ах, да! Они уже в Стукманах, так говорят…

— В Стукманах… — задумчиво повторяет Мейер и погружается в размышления. Потом долго шепчутся.

Немного спустя Робежниек начинает торопливо искать что-то в комнате. Все навалено, раскидано, трудно что-нибудь найти. Расшвыривая тряпье и хлам, он проклинает всех на свете. Наконец находит то, что искал: исцарапанный осколок зеркала и ножницы для стрижки овец. Бритвы у него нет. Прихватив кое-что из одежды, он вновь скрывается в каморке.

В сумерках оттуда выходит высокий, выбритый, сухопарый старик в треухе. На нем залатанный полушубок и полусуконные штаны с продранными коленями. Штаны узки и коротки, но в постолах под онучами это не бросается в глаза.

— Ну, Робежниек, я пойду, значит. Надеюсь, мы еще увидимся.

— Помогай вам господь, барин.

— Дай-ка мне еще твою палку. Так. Спасибо. — Опираясь на палку, сгорбившись, он делает несколько шагов по комнате. — Шубу мою ты спрячь хорошенько. Я скоро вернусь. А если кто-нибудь спросит — ты ничего не знаешь… Кто был, куда ушел — ничего.

— Будьте спокойны, барин. Легче огонь высечь из ободранной липы, чем от меня хотя бы одного слова добиться.

Вытирая слезящиеся глаза, он долго провожает взглядом сгорбленную фигуру, которая постепенно тает в темноте.

— Не беспокойтесь, барин. Храни вас господь.

6

Железнодорожные пути замело, но специальное приспособление перед колесами счищает с рельсов снег и отбрасывает в стороны. Паровоз прицеплен к составу задом наперед. Тендер впереди. На груде угля сидит драгун в оранжевом дубленом полушубке. Обеими руками сжимая винтовку, он пристально глядит вперед. Прямо к паровозу прицеплен единственный пассажирский вагон третьего класса, обе его площадки забиты драгунами. Идущие следом четыре товарных вагона также битком набиты людьми. Сквозь отодвинутые двери виднеются синие мундиры и рыжие полушубки. Торчат дула винтовок, сверкают медные кольца на ножнах шашек. Задние вагоны закрыты. Только кое-где сквозь щели мелькнет вдруг заиндевелая лошадиная морда с клочком сена в зубах.

Поезд еле тащится. А на подъемах идет так медленно, что можно сойти и опять сесть. Паровоз дышит тяжело. Дым черными клубами валит из трубы и стаей огромных, чудовищных птиц далеко тянется над озаренным солнцем снежным полем.

Дорога на крутом повороте незаметно поднимается в гору. Потом спускается по ложбинке, обсаженной с обеих сторон елочками. До станции недалеко. Драгун на тендере уже видит опущенную руку семафора и мелькающие сквозь густые деревья белые и желтые пятна станционных построек. В лучах утреннего солнца какое-то окно вспыхивает так ярко, что слепит глаза. И часовой не видит ни утоптанного снега на полотне, ни следов человеческих ног по обе стороны насыпи. А если бы он хорошенько вгляделся, то увидел бы, что прямо впереди в одном месте правый рельс отвинчен и отогнут в сторону. Но пламенеющее окно слепит глаза, он ничего не замечает.

Под уклон поезд идет заметно быстрее. Ритмично постукивают колеса, гремят замерзшие буфера, а толстые, обвисшие цепи взвизгивают, как голодные псы. Снегоочиститель врезывается в сугроб, и перед тендером вздымается снежный вихрь.

Вдруг раздается страшный грохот, и паровоз, резко качнувшись, накреняется. Тендер с лязгом и грохотом проскакивает через несколько шпал и валится набок. Снег, смешанный с гравием и гнилыми щепками, взлетает в воздух по обе стороны насыпи. Паровоз становится на дыбы. Скрежещет железо, стекла с треском лопаются. Взрыв заглушает адское дребезжанье и лязг. Из трубы, вместе с искрами, вылетают комья черной копоти. Оседают они наземь, смешиваясь с тлеющей золой и шипящими струями пара. Вмиг паровоз и налетевший на него пассажирский вагон исчезают в шипящем облаке.

Страшные, нечеловеческие вопли разносятся из конца в конец по всему поезду. Люди спрыгивают с площадок и открытых товарных вагонов. Лошади храпят и брыкаются. Все сливается в сплошное месиво дыма, пара и искр. Поезд извивается, корчится, словно раздавленный стоногий червь.

Еще мгновение, и где-то поблизости раздается треск и хруст, как от внезапно вспыхнувшего костра. Оторопевшие солдаты сперва не понимают, в чем дело. Но потом кое-как начинают приходить в себя и замечают: в ельнике, в стороне от насыпи, мелькают ружейные дула, из которых вылетают белые облачка. Стреляют из винтовок и револьверов. Пули буравят стены теплушек, но отскакивают от обитого железом вагона.

Раздаются крики гнева, страха и замешательства. Упавший с тендера солдатик, весь измятый и перепачканный, приподнимается с сугроба и попадает в занесенную снегом канаву. Машинист с черным, закопченным лицом, словно пьяный, нашаривает одной рукой покореженные ступеньки паровоза, а другой безуспешно силится протереть засыпанные золой глаза.

Драгуны, припав на колени за тендером и колесами вагонов, торопливо отстреливаются. Минут десять слышится треск, будто разгораются в костре сухие еловые ветки. Разгоряченные стрельбой, солдаты не замечают, что там, наверху, за ельником выстрелы становятся все реже и реже. Дула винтовок постепенно скрываются, и если где-нибудь вспыхивает дымок, то это лишь взвихренный их же пулями снег. Падают срезанные выстрелами еловые ветки, жужжат в воздухе пули…

Будто издалека, как бы из-под земли, доносятся слова команды. Сперва никто их не слышит или не придает им значения. Но вот в разбитое окно пассажирского вагона просунулась голова в офицерской фуражке. Ясно и отчетливо слышится приказание. Голова исчезает, но солдаты уже знают, что им делать.

Храбрецы первыми взбираются на насыпь и видят, что за нею никого уже нет. Лишь следы ног по снежному полю ведут к ближайшему ольшанику и показывают, куда скрылись нападавшие. Солдаты наугад стреляют по кустам. Кое-кому кажется, что там еще мелькают черные согнувшиеся фигуры.

По другую сторону насыпи — возня. Там, на пригорке за елками, нашли убитого революционера. Совсем юный, светловолосый паренек, без бороды и усов. Как припал на колено, так и уткнулся ничком в снег, стиснув обеими руками старую охотничью двустволку. Два драгуна тащат его за ноги. Остальные, чертыхаясь и сжимая кулаки, идут следом. Пинают ногами и тычут прикладами еще не остывшее мертвое тело.

Потом кидают его так, что ноги торчат поперек рельсов, а голова свешивается в канаву. Один из солдат хватает ружье убитого за ствол и бьет им о колесо вагона.

От паровоза, прихрамывая и задыхаясь, бежит, весь красный от злобы, коренастый рябой солдат с коротко подстриженными усами.

— Собака паршивая! — Он выхватывает шашку и рассекает лицо убитого. Кровянится глубокий разрез. От красной раны, пересекшей нос, лоб и рот, молодое, женственно-нежное лицо мгновенно преображается. Из воротника теперь торчит бесформенный ком мяса.

Поеживаясь от утренней прохлады, натягивая на руки белые перчатки, пружинящим шагом подходит молодой, стройный офицер.

— Бросьте, ребята, — успокаивает он разъяренных солдат. — Обыщите его хорошенько.

С убитого сдирают пиджак и жилетку, разрывают старую фланелевую фуфайку и пропитанную кровью рубашку. Из кармана вываливается горсть патронов, нож, варежки, два ржавых гвоздя и шнурок. Опустившись на колени, солдат шарит по карманам брюк, выворачивая их наружу. Ему попадается кошелек с несколькими кредитками и мелочью. Офицер перелистывает выпавшую записную книжку. Записи на латышском языке ему непонятны. Он достает фотографию молодой девушки и с интересом рассматривает ее. Солдаты заглядывают сбоку и цинично подшучивают. Там же в книжке и паспорт.

— «Андрей Вимба…» — читает офицер. — Ага! — зло цедит он сквозь зубы, как будто это имя может помочь ему выловить остальных и расправиться с ними. Кладет фотографию в паспорт и бережно прячет в карман…

К полудню вся окрестность кажется вымершей. Нигде ни души. Даже собаки заперты, чтоб не лаяли.

На станции суматоха и шум. Подошел поезд. Машинист с помощником возятся около паровоза, что-то подвинчивая и постукивая молотками. Драгуны носятся по пустой платформе, будто ищут или ловят кого-то. Жандарм, только что возвратившийся на станцию, уже расхаживает по перрону и с надменной улыбкой заглядывает в окно вокзала, где долговязый телеграфист, опустив голову, молча наклонился над своим аппаратом. Драгунский офицер сидит за столом в позе повелителя и допрашивает начальника станции. Отвечая, тот испуганно трясет седой бородой.

Два драгуна с шашками наголо ведут помощника начальника в вагон. Этот молодой человек в форме путейца идет с гордо поднятой головой, засунув руки в карманы. У солдат такие лица, будто они готовы в любую минуту броситься на арестованного, если он вздумает увернуться. Машинист с молотком и куском проволоки в руках опасливо сторонится.