Михаил Шевердин - Набат. Книга первая: Паутина

• Название: Набат. Книга первая: Паутина
• Автор: Михаил Шевердин
• Издательство: Государственное издательство художественной литературы Узбекской ССР
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1958

Эта книга о борьбе с басмачеством в лихие 20-е годы прошлого столетия, когда ставленник англичан при поддержке местных контрреволюционных сил турецкий генерал Энвербей пытался создать на месте нынешнего Узбекистана и Таджикистана государство Туран, объединив в нем все мусульманское население Средней Азии. Но молодая Бухарская народная республика, скинувшая эмира, поднялась против несостоявшегося диктатора. При поддержке Красной Армии в жесточайших боях басмачи были разбиты и отброшены в Афганистан и Иран.

---

В помещении стоит тишина, нарушаемая монотонным бормотанием, кто-то плачет и стонет.

Никто не обернулся на скрип двери, никто ничего не спросил. Файзи постоял у порога, наслаждаясь охватившим его теплом.

Из полуоткрытой двери, ведшей в соседнее помещение, падал свет и доносились голоса. Файзи заглянул туда. Там какие-то люди возлежали на паласах вокруг небольшого возвышения, на котором изгибалась танцовщица. Вся она звенела и трещала ожерельями и украшениями из серебряных монет и побрякушек, на голой груди ее и щиколотках бесстыдно обнаженных ног мерцали дешевые украшения. Лицо, набеленное и накрашенное, кривилось в призывной улыбке. Посетители, глядя на размалеванную красавицу, возбуждали себя возгласами «дост!».

В углу сидел, сложив ноги по-турецки, с обрюзгшим от бессонных ночей лицом сам Абду Карим Хиобони.

Поразительно! Искра интереса вспыхивает в мозгу Файзи. Непонятно. Абду Карим Хиобони, придворный лекарь эмира, оказывается, в Бухаре. А ведь все говорили, что господин Хиобони не то бежал после революции, захватив свое золото, боясь гнева народа, не то его за всякие неблаговидные дела посадили и тюрьму. А смотрите, он преспокойно сидит и с хозяйским видом озирает свое заведение. А про Хиобони говорили разное. Ведь это у него вскоре после штурма Бухары накрыли заговорщиков, замысливших свергнуть молодую народную власть, ведь у него нашли оружие. Тогда даже прошел слух, что Хиобони будто бы расстреляли. В голове у Файзи все перепуталось.

— Что ж не заходите? — проговорил Абду Карим Хиобони, почти сразу заметив заглядывающего в комнату Файзи. — О, и вы к нам пожаловать соизволили, господин революционер… хэ-хэ… Заходите. Покурить райского снадобья захотелось?

— Нет. Я здесь посижу. Погреюсь.

— Понимаю, понимаю… Не при деньгах… Хэ-хэ… воевали… Раны за большевиков получали, а они вас, господин революционер, отблагодарили. Сыном пожертвовали, а теперь по улицам в драных штанах ходите… С вас, хэ-хэ, революционера, денег не возьму!

— Не надо… — с отвращением сказал Файзи. Но одна мысль неотступно сверлила его мозг, и он спросил Абду Карима Хиобони: — А вы, оказывается, в Бухаре?

— Хэ… хэ… а почему мне не в Бухаре жить… Хорошая власть сейчас, очень хорошая… для меня… Кому плохая, а мне хорошая. — Не дождавшись ответа или поощрения, он продолжал болтать: — Поймите, при эмире — пусть он живет счастливо — то налоги с нас за опиум брали, то поборы и взятки брали, то палками лупили, то головы рубили. Говорили, пророк, да славится его имя, не позволял правоверным получать удовольствие. О аллах, какое дело пророку до опиума! Все только себе в мошну хотели насовать побольше… Теперь — велик аллах и его пророк! — сам господин Рауф Нукрат смотрит на наши дела вот так. — И он распялил пальцы и прикрыл ими глаза. — Понимаете! Ну-ну, курите, дорогой революционер мой!

Многозначительно почмокав губами, Абду Карим Хиобони скрылся за дерюжной занавеской. Из-за нее доносились приглушенные голоса и щелкание. Там играли в кости.

Прислужник зажег небольшой светильник, положил на палас найчу, комочек опия и ушел к себе в угол.

Но Файзи не шевельнулся. Он смотрел перед собой, и что-то похожее на тошноту начинало подниматься в груди.

Ладони, шея, лицо стали липкими. Отвращение вызывало в нем бренчание ожерелий, и тяжелое дыхание накрашенной красавицы, и возгласы курильщиков.

Но странно, он не встал, не ушел.

Он сидел и смотрел пустыми глазами на найчу, на огонек светильника и напряженно прислушивался. Показалось ему или нет? Кто-то произнес несколько слов, помянул имя зятя халифа правоверных.

Взглядом он старался проникнуть сквозь липкие клочья дыма, медленно колебавшегося в воздухе и принимавшего то зеленоватый, то сиреневый оттенок. Вдоль плохо оштукатуренных, дышащих промозглой прелью стен сидели и полулежали в засаленных ватных халатах терьякеши. В первый момент в полумраке они казались все на одно лицо; но нет, тут сидели и смуглые кареглазые бухарцы, и горбоносые, с тонкими лицами туркмены, и круглолицые скуластые каракалпаки, и с пронзительным взглядом белуджи, и даже неведомо откуда попавший сюда китаец. По временам они прикладывались к ходившему вкруговую обыкновенному тыквенному, захватанному грязными руками чилиму.

Временами колеблющееся пламя лампочки — жестяной коробки с трубочкой, из которой торчал чадящий фитилек, — озаряло изможденное лицо курильщика. Лампочка была накрыта стеклянным колпаком с отверстием наверху для выхода жара. Курильщик, жадно бормоча, дрожащими пальцами заправил черный шарик опия в круглое отверстие в полом грушевидном наконечнике найчи — длинной, грубо вырезанной из дерева трубки.

Он поднес найчу к отверстию в стеклянном колпаке под струю жара. Откашлявшись, начал тянуть.

И все посетители задергались, болезненно заохали. Жмурясь и раздувая ноздри, они втягивали воздух, отчаянно стараясь не упустить ни капельки, ни крошечки дыма. Ведь многие из сидящих здесь, увы, не имели денег, чтобы купить себе опиумный шарик, сулящий божественные наслаждения. Он на вес золота. Они все подались вперед, издавая сдавленные звуки и умоляюще поглядывая на — курильщика. А вдруг он не станет докуривать шарик до конца.

— Скорее, скорее! — шепчут они.

Нет, они думают только об одном. Никто из них не мог произнести тех слов. Никому из них и дела нет до Энвера.

Курильщик расчетлив. Он медленно, неторопливо курит. Курение опиума — тяжелое дело. Оно требует напряжения всех физических сил, напряжения всех нервов. Оно требует к тому же больших денег. Опиекурильщик не оставит в трубке и крошки опиума, даже на медный чох.

Трубка-найча вываливается из ослабевших, разжавшихся пальцев. Ее мгновенно подхватывает самый жалкий, самый нищий и, весь трепеща, сует мундштук в свой беззубый рот.

— Отдай! — властно выхватывает трубку Абду Карим Хиобони и протягивает ее стоящему на очереди курильщику.

Файзи все прислушивается, но он почетный гость, его усадили отдельно. Перед ним поставили отдельный светильник… Он на виду. Если он не закурит, это может показаться подозрительным.

Несколько раз рука его тянулась к опиуму. Но снова и снова он отдергивал ее.

Словно что-то толкнуло Файзи. Ага, вот этот голос, вот эти слова. Он отодвинул от себя найчу. Огонек светильника потух.

— Сам зять халифа меня ждет, — прозвучал голос рядом. — Я больше не играю.

Пробираясь среди лежащих и сидящих опиекурильщиков, мимо Файзи проходили два человека. Разглядеть их лица в сумраке и туманных испарениях Файзи не мог. Очевидно, это были игроки в кости — кумарбозы, которые собирались в маленькой каморке позади чайханы.

— Ну, сыграем, — ныл, канючил один из проходивших. — Дай отыграться!

— Отстань… Не могу. — Человек остановился рядом с Файзи. — Понимаешь, болван, на рассвете мы уезжаем, приказ господина назира Нукрата. Сам зять халифа меня ждет, о! Понял? Сам зять халифа!

Они стояли в двух шагах и громко препирались.

— Зять халифа, ты понял? Он, ха-ха, — пьяно рассмеялся первый, — он на охоту едет. На охоту… ха-ха. Пусть большевики думают… Тсс! Только не болтай… Страшная тайна! На охоту. Знаю, какая такая охота. Он едет на войну с неверными. О, головы гяуров покатятся, точно арбузы… прыг… прыг. Хо-хо! Не веришь? Только мне сказали… мне доверили… Коты ждут у мышиной норки… Каршинской норки… Хэ-хэ… Не веришь… Так я и есть одна мышка! Не похоже? Хо-хо! Зубастая мышка.

Они ушли, громко разговаривая. Невольно Файзи напряг слух. «В сарае Поястона кони заседланы, все готово…» — расслышал он совершенно отчетливо. Файзи машинально потер лоб. Ведь караван-сарай Поястона не у Каршинских, а рядом с Самаркандскими воротами.

Испарина покрыла все тело Файзи. Он сидел и думал:

«Встать, пойти к русскому командиру… Ведь он тоже говорил об Энвере… Что он говорил об Энвере другому командиру? Хорошо, ну я пойду, а что я расскажу? Передам пустые слова двух игроков? Кто они, я не знаю».

Файзи сидел в сыром полумраке и думал, думал…

Громко споря, игроки шли по ночным улицам Бухары. Вскоре они добрались до караван-сарая Поястона близ Самаркандских ворот.

Ночные караульщики высунули из укрытий свои головы, завертели трещотками, забили в доски и прокричали истошными голосами:

— Вторая стража! Вторая стража!

Взвыли, залаяли потревоженные собаки, и все снова погрузилось в тишину. Игроки нырнули в узкий сводчатый проход и очутились на ярко освещенном дворе. Посреди него жарко горел гигантский костер. На большой террасе с колоннами стояла группа вооруженных людей и оживленно беседовала.

Из внутренних помещений вышел, кутаясь в волчью шубу, Энвербей.

На блестящих лаковых сапогах его звенели шпоры. Усы, как обычно, торчали стрелками.