Аласдер Грей - 1982, Жанин

• Название: 1982, Жанин
• Автор: Аласдер Грей
• Издательство: Ред Фиш. ТИД Амфора
• Жанр: Современная проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-483-00115-X

Мощный полифонический роман о силе и бессилии, о мужчинах и женщинах, о господах и слугах, о политике и порнографии, принадлежащий перу живого классика шотландской литературы.

---

Лучше быть счастливым дураком, чем инспектором систем безопасности на грани самоубийства. (Ты не счастливый.)

Заткнись-ка, ты, тихий, еле слышный, вонючий голосок.

Глоток.

Вот тебе, глупый вонючий экскремент интеллигентского сознания.

Глоток. Еще глоток.

С такими темпами я тебя уничтожу, не пройдет и года.

Глоток. Еще глоток. И еще один.

Да, су-ударь, когда я оглядываюсь на пройденный путь, на десятки лет, отданные службе обществу, мне иногда кажется, что самыми счастливыми были дни, проведенные в сырой горной хижине, после того как мы с Купидоном объединились против Большой Мамочки. Там не было даже электричества, но моих скромных знаний хватило, чтобы переоборудовать старый велосипед в генератор. Когда он был готов, Мамочка захихикала и сказала Жанин:

– Тебе предстоит долгая дорога. Зато ночью будешь хорошо спать, крошка моя.

Я ухмыльнулся и покачал головой.

– Ты неправильно поняла, Мамочка. У этой девочки не хватит здоровья. А вот у тебя проблемы с лишним весом. Так что залазь в седло.

Она посмотрела на меня с надеждой, уверенная, что я шучу. И я действительно шутил, но шутил как раз над ней. Я медленно снял свой толстый кожаный ремень и несколько раз хорошенько хлестнул ее по заднице, пока она сама не попросилась в седло. Когда за окном стемнело, Мамочка генерировала электричество – светилась лампочка, а Купидон, Жанин и я долго с удовольствием играли в покер на раздевание. (Разве в покере должно быть не четыре игрока?) Заткнись. Здесь я устанавливаю правила. Жанин проигрывала медленно, мы специально давали ей это почувствовать. Следующий день выдался жарким и солнечным. Большая Мамочка была слишком утомлена, поэтому мы позволили ей отдохнуть на солнышке, чтобы с нее сошло еще несколько унций веса. Мы разложили ее голую в форме морской звезды и мучили на все лады, а в какой-то момент Купидон додумался натереть ей сиськи коричневым сахаром, нет, маслом, чтобы потешить комаров. Вот тогда она запела по-другому. (Разве в Америке есть комары?) Остолоп, комары есть ВЕЗДЕ, они неискоренимы, если их уничтожить, нарушится вся экологическая цепь, которая связывает птиц со зверями, цветы с фруктами, травы и мхи с деревьями и тундрой и со всеми, кто бродит по земле со времен потопа, комары НЕ МОГУТ быть уничтожены, ибо вместе с ними будет уничтожен и САМ ЧЕЛОВЕК, что это за бред я несу? Откуда у меня в голове эта научно-библейская галиматья? По радио услышал, что ли? Ничего не хочу, кроме, да…

Большая Мамочка, блестящая от масла и такая доступная, вся мокрая от слез, от пота, вся дрожит и стонет, потому что Купидон делает татуировки на ее заднице (мы ее перевернули), изображая вязь из всевозможных непристойностей и мерзостей, которые он отыскал в моем мозгу. Будучи Купидоном, я продолжаю уродовать ее зад, а будучи Хьюго, переворачиваю ее и затыкаю ей рот поцелуем, а манду – своим членом. На какое-то время я становлюсь для нее всем – единственным мужчиной во Вселенной. Я хочу и всегда хотел вообразить, что и ей гоже все это нравится. Но вот я кончил трижды, полностью освободив свои семенные железы в презерватив «Дюрекс», на который надет нейлоновый носок, а на него – шерстяной носок. Я никогда не оставлял пятен на пижаме или постельном белье, поэтому Хелен ни о чем не догадывалась. Слава богу, она всегда спала крепким здоровым сном. Тут у меня и случился приступ сенной лихорадки. Мое хрипение и бред разбудили ее, она сходила на кухню и приготовила мне чай с лимонным соком и коричневым сахаром. Я воспользовался ее отсутствием, чтобы избавиться от «Дюрекса» и сунуть слегка намокшие носки в корзину для стирки. Хелен всегда действовала безупречно в экстремальных ситуациях, делая все быстро и спокойно. Больше всего ее пугали банальности, а может, ей просто становилось скучно. Я так и не смог понять этого. Конечно, она испытывала постоянное напряжение. У нее было гораздо меньше реального секса, чем у меня, если только она не мастурбировала втихомолку. Хотя я сильно в этом сомневаюсь. Однажды я попытался завести с ней разговор на эту тему, но она тут же за ткнула уши. Мне до сих пор бывает жаль, что мы расстались. Забыть ее.

Большая Мамочка растянута и т. п., но она преображается на глазах, оковы падают с запястий и лодыжек, она стоит во весь рост, но выглядит теперь не такой толстой, как раньше, хотя по-прежнему очаровательно пухленькой. На ней джинсы, приятно обтягивающие зад, удобные, как раз по ее фигуре, простенькая, но сексуальная рубашка с короткими рукавами в тонкую красно-белую полоску, с двумя большими пуговицами. Трудно разглядеть ее лицо, но мне кажется, я хорошо ее знаю. Оно не печальное и не унылое, но и не слишком вдохновенное. Отлично. Слишком вдохновенное выражение лица всегда граничит с отчаянием. А это – просто лицо. Миллионы пятидесятилетних женщин выглядят так же. Она дружелюбно смотрит на меня, но я уверен, что никогда в жизни не разговаривал с ней.

Именно так выглядела бы сейчас Дэнни, если бы мы поженились тогда. Дэнни, надеюсь, ты все же была беременна.

ДЭННИ, ПОЖАЛУЙСТА, ПОЖАЛУЙСТА, УМОЛЯЮ, РОДИ НАМ РЕБЕНКА, ГОСПОДИ, СДЕЛАЙ ТАК, ЧТОБЫ ОНА РОДИЛА НАМ РЕБЕНКА, ПРОШУ ТЕБЯ хренов БОГ если ты, черт возьми, СУЩЕСТВУЕШЬ, едрить твою налево ПУСТЬ ДЭННИ РОДИТ НАШЕГО МАЛЫША, ПУСТЬ стоп ДЭННИ стоп РОДИТ прошу тебя, остановись МАЛЫША, ПОЖАЛУЙСТА. ПЕРЕСТАНЬ. БИТЬСЯ. ГОЛОВОЙ. ОБ. СТЕНУ. Дэнни, продолжай жить и роди нам малыша.

Не слишком ли я расшумелся?

Прислушаемся.

Звонков не слышно. За стенкой никто не ворчит. Может, в соседней комнате никого нет, сейчас у шотландских отелей мертвый сезон. Шагов не слышно. Никто сюда не идет, вряд ли я так уж громко орал и гремел. Так, голова разбита не очень сильно. Всего-то несколько красных пятен на стене. Бровь разбита, но кровь не течет. Завтра, наверное, будет небольшой синяк. Ложись. Не выпить ли еще? Вообще-то не стоит в таком состоянии. Вспомни, что было на прошлой неделе в пабе, после того как ты побывал под мостом. Я не могу вспомнить, что было на прошлой неделе в пабе, после того как ты побывал под мостом, но уверен, что скоро вспомню. Сегодня все, что я пытаюсь забыть, упорно возвращается. Я словно распадаюсь на куски. Больше всего в этом беспомощном одиночестве я боялся вспомнить Дэнни, носящую под сердцем нашего малыша. Единственное, что мешает мне сейчас достать пилюли из кармана плаща и проглотить их с остатками виски, – это мысль о том, что кусочек меня и Дэнни в эту минуту дышит и видит солнечный свет. Но почему? Не знаю, почему. И никогда не узнаю своего сына или дочь, хотя в такой маленькой стране путешественник вроде меня наверняка должен был встретить его или ее на улице хотя бы однажды. Если только я отец этого малыша. Но вероятность высока. Дэнни ведь никак не предохранялась. Я сам об этом заботился, но только до той памятной ночи, когда я приехал в Эдинбург. Тогда я был уверен, что у нее безопасный период. Жалкий лжец. Да я просто был пьян как свинья, не в состоянии о чем-либо думать. Спустя день, или неделю, или пару недель я подумал: «Может быть, эта маленькая сучка/шлюха/дрянь поймала момент и сделала меня отцом?» И, подумав так, я решил, что это достаточно веская причина, чтобы больше не встречаться с ней. Забыть ее. До сего момента Что там было дальше – трудно представить.

(Аборт?)

Маловероятно. Во-первых, незаконно. К тому же Дэнни жутко боялась любых физических вмешательств, банальный порез на пальце приводил ее в ужас. У нее не было никого, кто мог бы посоветовать сделать аборт, найти доктора, заплатить. Но во всем остальном Служба здравоохранения вполне на высоте. При нормальном течении беременности Дэнни вовремя уложили бы в больницу и обеспечили роды в прекрасных условиях.

(Усыновление?)

Возможно. У нее не было ни родителей, ни друзей, никого, кто мог бы помочь. Я испортил ей отношения с парой ребят, с которыми она дружила в общежитии. В ней было столько любви – и никого вокруг, кому ее можно было бы отдать. Поэтому не исключено, что она хотела воспитывать ребенка сама. Но какой-нибудь языкастый социальный работник мог запросто убедить ее, что у нее нет ни средств, ни условий, чтобы быть достойной матерью. И был бы, в принципе, прав. А Дэнни была из тех, кто легко поддавался влиянию образованных авторитетных людей. Так что, возможно, ребенка все-таки усыновили.

(Самоубийство?)

Никогда об этом не думал, о нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет, не плакать, я не плачу, ха-ха, со времен старого несчастного Хизлопа и этой пьяной толпы, которая пела О ЦВЕТУУЩАЯАА ШОТЛАААААНДИЯАААА, КОГДА УВИДИИИМ МЫ ТЕБЯААА СНОВАААА? Когда мы снова увидим тебя?

Дэнни была маленькая, но крепкая духом, вовсе не склонная к мыслям о самоубийстве. Вот я склонен к таким мыслям, и к бутылке меня толкает вовсе не страдание, а бешеная ярость. Суицид – это форма выражения гнева, убийство, обращенное на себя самого. А Дэнни была вообще не способна злиться. Она никогда не превращала свои страдания в драму и не вела себя вызывающе, чтобы привлечь внимание. Детские неудачи оставили в ней прочную уверенность, что гнев бессмыслен, поэтому она проглатывала свои страдания, как прилежная малышка, не выплевывала наружу и не выдавливала сквозь зубы, кусая себя за кисть. Такие страдальцы не способны наложить на себя руки. Лжец. Даже на детей иногда обрушивается больше страданий, чем они могут вынести. Отец лишь однажды говорил со мной о Первой мировой войне, но он упоминал Лес самоубийц – рощу из деревьев, на которых не было листьев и почти не было веток, где-то в безлюдных топях в районе р. Сомма, так он, кажется, сказал, хотя не исключено, что таких лесов было несколько, ведь линия фронта была довольно длинной. Когда не было никакой надежды, оставшиеся в живых солдаты уходили туда и вешались. В траншеях их ожидал враг – такой же безнадежно неподвижный, как они сами. По обе стороны были суровые огрубевшие люди, вмерзшие заживо в кошмар смерти, от которого кровь стыла в жилах и т. п. Позади их ждали стрелки, которые должны были стрелять в каждого покинувшего линию фронта и направившегося назад, а еще дальше были их матери/отцы/сестры/невесты/газеты/британская промышленность/капиталисты/ лейбористы/Церковь/закон/правительство/Королева/ Империя, которые говорили: «Вперед, парень! Это твой долг! Только ты можешь защитить нас от насилия и грабежа немецких ублюдков, лежащих в траншее напротив». Но эти парни давно уже не были крепкими. Им не хватало мужества, чтобы сунуть руки в лицо безумному учителю, бьющему их плетью, и сказать: «Еще!» Поэтому они уходили и вешались. «Им было по семнадцать-восемнадцать лет, – говорил отец, – а некоторым – по шестнадцать, их забирали на фронт, подделывая возраст в документах». После паузы он добавил: «Все мы были просто детьми».