Вячеслав Хотулёв - Клавдия Шульженко: жизнь, любовь, песня

• Название: Клавдия Шульженко: жизнь, любовь, песня
• Автор: Вячеслав Хотулёв
• Издательство: Олимп, Русич
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1998
• ISBN: 5-7390-0520-5; 5-88590-822-2

Народная артистка СССР Клавдия Ивановна Шульженко долгие годы была невероятно популярна. И в то же время ее личная жизнь оставалась тайной «за семью печатями»…

Книга рассказывает об очень непростом творческом пути великой советской певицы, о ее мужьях, увлечениях и страстях… И конечно, о ее песнях, которые неразрывно связаны с этапами жизни нашей страны.

---

Глава 4

Грустно было покидать Ленинград. Ведь с ним было связано более пятнадцати лет жизни. Шульженко, как большинство женщин, боялась резких перемен. Да, Москва ее признала, основные творческие силы собраны в Москве, там проще решать организационные задачи, но после того, как они с Коралли остались без оркестра, по их же инициативе, ее пугала неизвестность. Она чувствовала, что стоит на пороге нового поворота в своей творческой судьбе, но каков он, что ее ждет в Москве — она не знала и потому очень переживала.

Распался не только оркестр. Семейные узы тоже стали ослабевать. Ведь теперь каждый из них был предоставлен самому себе. Коралли понимал, что его ждет: выступления в сборных концертах. Это он уже проходил, а новой формы, где могло быть содружество с его женой, ставшей необыкновенно популярной, этой новой формы не было. Она так и не появилась. Правда, он продолжал быть, говоря современным языком, ее менеджером, ибо Шульженко всегда оставалась крайне непрактичной в делах.

После переезда в Москву (сначала они жили в районе Таганки, а позднее получили хорошую квартиру на улице А. Толстого, ныне Спиридоновка) Владимир Филиппович посвятил много времени на поиски не просто аккомпаниатора, но и хорошего музыканта. Некоторое время Шульженко работала с Раисой Брановской, ученицей Г. Нейгауза. Однажды Клавдия Ивановна даже спела песню, сочиненную Раисой. Но потом они расстались. Расстались по-дружески, без скандалов. Обе женщины поняли, что каждой нужно что-то другое.

Первые ее сольные концерты в сопровождении фортепьяно состоялись в конце лета 45-го года. Сопровождал ее пианист их оркестра Л. Фишман. На гастролях по волжским городам Шульженко узнала, что ей присвоено звание заслуженной артистки РСФСР. Это было в конце сентября 45-го года, когда Клавдия Ивановна прожила ровно половину того срока, который ей был отпущен на земле судьбой и Господом Богом.

И вдруг ей, 39-летней женщине, показалось, что жизнь только начинается. И все самые страшные невзгоды позади.

В начале 46-го года снова стали раздавать награды направо и налево. На артистов посыпались звания, лауреатство. Шульженко считала, что так государство благодарит творческую интеллигенцию за ее беззаветное служение народу в годы войны. А Владимир Филиппович не на шутку перепугался, так как помнил историю с награждениями в 37-м году. Как-то, сидя за столом в их небольшой коммунальной комнатке на Таганке и просматривая списки награжденных, среди которых было много знакомых, он мрачно заметил, что надо ждать беды, и приложил палец к губам, мол, тихо! и так лишнее сболтнул.

В марте они очень весело отметили сорокалетие Шульженко. У нее с Утесовым дни рождения стояли совсем рядом. 24-го — у Шульженко, 26-го — у Леонида Осиповича. Пришла открытка со сдержанным поздравлением и подписью «Г. Е.». Коралли подшучивал над таинственным «Г. Е.». Клавдия Ивановна обижалась и назло мужу открытки от Г. Е. складывала отдельно.

Оказалось, что Коралли умеет заглядывать в будущее. Летом 46-го года вышло постановление ЦК ВКП(б) о фильме Л. Лукова «Большая жизнь» (2-я серия). Надо сказать, что первая серия была отмечена Сталинской премией. Это постановление открыло цепь других постановлений, в которых подвергались разгрому литература (о журналах «Звезда» и «Ленинград»), музыка (об опере Мурадели «Великая дружба»), кинематограф (вторая серия «Ивана Грозного» С. Эйзенштейна). Солдаты и офицеры, с победой возвратившиеся домой, увидели, как живет, вернее, жил Запад. Сталин и правящая верхушка решили, что необходимо в первую очередь ударить по творческой интеллигенции, чтобы в зародыше задавить гипотетическое вольнодумство, чтобы не думали, будто кошмары 30-х годов канули в Лету. Чтобы боялись.

Музыку к фильму «Большая жизнь» написал Никита Богословский. Всем творческим коллективам надо было отреагировать на постановление. А как же иначе? Таких храбрецов, как Сергей Эйзенштейн, — считанные единицы. Да и не таких обламывали. Рассказывают, когда Сталин смотрел вторую серию «Ивана Грозного», где гениально показана трагедия страны, которой управляет человек, имеющий неограниченную власть, «великий вождь всех народов» спросил:

— Товарищ Эйзенштейн, это — то?

Эйзенштейн ответил:

— Это то, товарищ Сталин, но не про это…

Картину закрыли, положили на полку. Эйзенштейна выгнали из ВГИКа, где он вел курс режиссуры. Сердце не выдержало, и он в пятидесятилетием возрасте умер. Проблема с Эйзенштейном отпала сама собой.

Зощенко объявили «литературным подонком». Ахматову и того хлеще. Но странное дело — их не посадили. К счастью.

А пока на всех собраниях в хвост и в гриву ругали Леонида Лукова. Композиторы осенью 46-го года собрались на свой пленум и дружно, всей стаей набросились на бедного Н. Богословского. Тут уже ему вспомнили и «Шаланды, полные кефали», и «Темную ночь» из фильма «Два бойца» того же Л. Лукова… Дело в том, что постановление ЦК ВКП(б) «отметило порочность песен Н. Богословского на слова А. Фатьянова и В. Агатова. Эти песни проникнуты кабацкой меланхолией и чужды советским людям». Дунаевский как профессионал с трибуны съезда разложил по косточкам песни Богословского из фильма «Два бойца», доказав, что они — действительно кабацкие. А Д. Кабалевский критиковал в свою очередь Дунаевского за то, что в песне «Сердце, тебе не хочется покоя» слышится «чистейший блюз» — влияние гнилого Запада. В решении пленума было записано: «Пленум отмечает большое количество песенной макулатуры и пошлятины, псевдонародных песенок и мещанской кабацкой музыки. Этими настроениями проникнуты творчество Н. Богословского, М. Фрадкина, О. Строка и др. Композиторы продолжают увлекаться преимущественно разработкой лирических и интимных тем».

Громили Д. Шостаковича, С. Прокофьева…

Было зачитано покаянное письмо Н. Богословского. Полагаю, что оно никоим образом не бросает тень на замечательного советского композитора, ибо его надо воспринимать в контексте времени: «С глубокой горечью должен признать, что в этой работе я потерял чувство творческой ответственности перед народом и проявил крайнее легкомыслие (в 46-м году Богословскому было 33 года. — В. Х.), действительно написав песни, проникнутые кабацкой меланхолией, чуждой советскому народу. Я не имел права преуменьшать свою вину тем, что порочный характер всего фильма, а также пошлые ситуации, при которых эти песни поются, усугубили мои ошибки, так как я хорошо знал сценарий фильма». Как же надо было унизить и растоптать человека, чтобы он мог подписать такое письмо!..

Об этом пленуме я пишу столь подробно, потому что его итоги больно ударили по Клавдии Шульженко. Вышло пятнадцать постановлений Всесоюзного гастрольно-концертного объединения о чистке эстрадного репертуара. В результате большинство песен, исполняемых Шульженко, были запрещены. В черный список попали «Синий платочек», «Давай закурим», «Руки», ну и так далее. Откликаясь на решения пленума, композиторы наперебой стали предлагать свои сочинения: о Сталине, о партии, о борьбе за мир. Очевидно, в этой тематике было спасение для слабых душ и робких борцов за мир. И опять — ни слова упрека. А только свидетельства — в назидание потомкам. Однако, как показывает опыт, история ничему не учит. А пока суть да дело, композитор В. Захаров, сочиняющий «под народ» руководитель хора имени Пятницкого, написал народную песенку, там есть такие слова:

Это Ленин нам дорожку проложил
Это Сталин нам дорожку проторил…

Я помню эту песню, ее частенько исполняли по радио в конце 40-х годов. Но особенно умиляют частушки: жанр, где автор, как правило, анонимен:

Я сидела вечерком
Радио включала,
Слышу, Сталин говорит,
Сердце застучало,

Колосится рожь густая
На колхозном полюшке.
За то Сталину спасибо,
Что живем на волюшке.

Вот уж действительно: простота хуже воровства!

Шульженко пребывала в растерянности. Возвращаться к «пафосным» песням она не могла. Поздно, да и жанр не ее. Итоги чистки 46-го года были весьма плачевные. Мало того что они остались без оркестра, певица осталась без репертуара, А ведь не девочка — разменяла пятый десяток. Решила посоветоваться с Василием Павловичем Соловьевым-Седым.

Тем временем Коралли выступал, и не без успеха, в сборных концертах, танцевал чечетку. Решив обновить свой репертуар, стал читать пародии на известных артистов. Но однажды он перестарался, прочтя эпиграмму на Н. П. Смирнова-Сокольского:

Козьма Прутков был честных правил,
Оставил нам в наследство бант.
Не знаете ль, кому оставил
Он сатирический талант?

Уже много лет подряд Н. Смирнов-Сокольский выступал в сценическом образе — черная бархатная куртка и огромный белый бант. Николай Павлович в то время возглавлял эстрадную секцию ВГКО. Кроме того, он прославился как прекрасный знаток книг, собиратель и коллекционер. Очень образованный и начитанный человек. А здесь, когда ему рассказали услужливые доброхоты про эпиграмму, он страшно обиделся, чувство юмора начисто отказало. И он не нашел ничего лучшего, как стал клеймить на всех собраниях Владимира Филипповича за халтурный репертуар. Заодно попало и Клавдии Ивановне за низкопоклонство перед Западом, каковое выразилось, по его мнению, в вызывающей одежде, на западный манер.