Николай Корсунов - Мы не прощаемся

• Название: Мы не прощаемся
• Автор: Николай Корсунов
• Издательство: Жазушы
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1988
• ISBN: 5-605-00133-7

В книгу включены роман «Где вязель сплелась» и две повести: «Смотрины», «Мы не прощаемся». Все они затрагивают актуальные жизненные и производственные проблемы уральских сельчан шестидесятых-семидесятых годов. Произведения насыщены острыми коллизиями туго закрученного сюжета, отличаются ярким, самобытно сочным, характерным для всего творчества Н. Корсунова языком.

---

— Гладь, дочка.

— Большина-то какая! — повздыхала Фокеевна. — Граня как раз такая была, когда она у тебя нашлась... Уж Леонтьевич над Аграфеной — м-м! Души не чаял. — Лицо Фокеевны стало мягким, светлым, волосатые родинки ничуть его не безобразили, наоборот, придавали ему выражение доброты и мудрости. — В девятнадцатом годе, как сейчас помню, у Клавдеечки Столбоушиной вечерка была. Отворяется дверь, а в ней — красногвардеец отпускной, звезда на буденовке, шинель до шпор гремучих. «Дозвольте взойти, девушки?» — «Взойдите!» Кинул шинелку на кровать и прямо ко мне. Как прилип, так и не отстал до конца. Пляшет, а светлые кудерюшки-кудри и не шелохнутся, а зеленые глаза с меня не сводятся.

Фокеевна заметила, что на столе уже не шумит самовар, что хозяйка уже перетерла и убрала посуду.

— Поди, надоела тебе со своими баснями? Человек любит, чтобы его слушали. Всяк любит вспоминать прошлое, особенно молодость неворотную... Пошел он меня провожать и, стыдно вымолвить, грех умолчать, наотмашь: «Васюничка, вы меня извините, но я вас сейчас...» В лоскуты порвалась отбиваючись, а что сделаешь?! Да и ничего, двадцать два годочка любохонько прожили. Кому медовый месяц, кому — полумесяц, а нам пчелки всю жизнь мед таскали...

Из горницы выкралась Варя, в коричневом платье, в белом переднике с крылышками. В руке — портфель.

— Нарядная-то какая! — заметила Фокеевна. — Прямо как из сундука.

— Мам, я ухожу. — Конопатый нос высоко смотрит, в голенастой фигурке — важность, капелька неосознанного еще кокетства. — Обедать не хочу, мам, у меня полный живот витаминов.

— Ну, иди, иди, да смотри мне там!..

Варя повела острыми плечами и удалилась с таким видом, что можно было подумать: о чем речь, мама, ты же меня знаешь!

— Сто сот стоит девчонка, сто сот! — восхищалась Фокеевна. — Всегда поздоровается, поклонится... Глянь, пыль взнялась! Приехал кто, что ли?

Мимо окон мелькнула тень, и в кухне появился Савичев.

— Давно кошка умылась, а гостей насилу дождались. — Степановна обмахнула стул. — Садись, Кузьмич, чайку заварю нового...

Савичев отказался.

— Мне бы Андрюшку. Дома?

— В горнице. Разбудить?

— Я лучше сам.

Пока женщины строили догадки, зачем понадобился парень, мужчины вошли в кухню. Андрей растирал пролежень на щеке.

— На Койбогар съездим, — пояснил мимоходом Савичев. — Дело к Базылу есть.

— Так вы и меня! — засуетилась Фокеевна. — Меня возьмите...

— Это зачем?

— А как же! Гигиена в быту — залог здоровья. Проверю, посмотрю... Увидишь, Степановна, докторшу, скажи: уехала, слышь, санитарка.

В пятиместном «газике» их уже поджидали. Потеснив Осипа Сергеевича, Фокеевна и Андрей разместились сзади. Председатель втиснулся меж сиденьем и баранкой. По правую руку от него очень прямо сидел Заколов.

Роста Владимир Борисович был малого, возможно, поэтому он и кепку носил на самом затылке, искусно, даже щеголевато заламывая ее. «Кепка с заломом!» Андрей знал, что это шутливое прозвище Заколов получил не столько за манеру носить головной убор, сколько за неумеренную страсть к рисовке, особенно после избрания секретарем партбюро. Новую должность он связал с новыми причудами. Он обзавелся зеленым офицерским кителем. В нагрудный карман натыкал полдюжины карандашей и авторучек, их наконечники блестели, как газыри на черкеске. Даже в самые жаркие дни Заколов ходил при галстуке.

Выехали за поселок. Савичев прибавил скорость. Он весь подался вперед, прижимаясь грудью к баранке. На его стриженый затылок коробом насунулся пиджак.

«Почему они все молчат и не глядят друг на друга? — недоумевал невыспавшийся Андрей. — Точно судиться едут! А зачем я им понадобился? Павел Кузьмич даже не объяснил толком...»

Локоть Василисы Фокеевны больно давил в бок. Андрей отодвинулся к холодной металлической дверце и от нечего делать стал смотреть по сторонам.

Слева отступали, пятились распаханные поля. На вороной пашне сверкала паутина, тонкая и редкая, как седина в бороде Мартемьяна Евстигнеевича.

Внезапно машина въехала в барханы. Дорога завиляла между холмами песка, поросшими верблюжьей колючкой. Здесь можно двадцать раз пройти мимо чабанского зимовья и не увидеть его. При сильных ветрах песок-сыпун зализывает тропы, и они обрываются так же нежданно, как и возникают.

— Хороша загадочка, — промолвил Савичев, остро следя за дорогой. — Чтобы и овцы были целы, и волки сыты.

— Все будет в порядке. Зря волнуешься, Павел Кузьмич.

Андрей заметил, как после этого заколовского утверждения у председателя катнулись квадратные желваки.

— В копеечку обойдется это убеждение.

— Грачев тоже не без головы. Помогут в случае чего.

— Как в прошлом году. Продавали зернофураж по одной цене, а покупали — в четыре раза дороже. Помощь!

— Степан Романович из государственных соображений.

— Это так кажется.

— О чем речь-то? — не выдержала Фокеевна.

Никто не отвечал. Тогда она повернулась к Пустобаеву и повторила тот же вопрос. Осип Сергеевич изогнул брови, осмысливая, как бы половчее объяснить хитрую ситуацию.

— Видишь ли, с одной стороны, — он поднял глаза на зеленый тент «газика», будто хотел прочесть там нужные слова, — с одной стороны товарищ Грачев прав...

— А с другой стороны?

— Ты не перебивай. Понимаешь ли, нам запретили сдавать на мясо запланированный скот, запретили. Из этого исходит, что мы должны кормить это поголовье до января. А кормов у нас мало.

— М-м! Кто ж запретил и почему? — допрашивала Фокеевна.

— А вам-то не все равно? — раздраженно отозвался с переднего сиденья Заколов.

— Как ты сказал?! Ну-ка погляди сюда! Погляди, погляди!.. Вот так.

— Я бы на твоем месте, Павел Кузьмич, сделал проще... — вспылил Заколов.

«Знамо дело, — чуть не выскочило у Фокеевны, — если б лягушке хвост, она бы всю траву помяла!» А Заколов доказывал, что нужно поискать внутренние резервы, поставить их на службу животноводству. Ведь зато, говорил он, колхоз сдаст в январе тысячи центнеров мяса, половину годового задания выполнит! Триумф! Во всех докладах забродинцев будут хвалить...

— Одно нынче — лучше двух завтра! — отрезал Савичев. — Сам, что ли, в ясли ляжешь, когда кормить нечем будет? Во все доклады попадем, только с обратной стороны...

До самого Койбогара не было произнесено больше ни слова.

Барханы вдруг расступились, и глазам открылась степь, бесплодная, исконопаченная сусличьими бугорками. Сбоку все увидели низенькую мазанку с крохотными оконцами. Она прижалась к подножию бархана. Невдалеке от нее высились стены нового саманного дома. Трое колхозников ставили стропила. А в низине тянулась длинная кошара из плетня. Там же одноногий колодезный журавль уныло глазел в каменное кольцо сруба.

Базыла не было. Из мазанки вышла его мать. Поверх вельветовой куртки старуха надела долгополую зеленую безрукавку из плюша, застегнутую на большие серебряные пластинки. Из-под белой, насиненной юбки выглядывали мягкие козловые сапожки. На голове был намотан ситцевый белоснежный тюрбан.

Заложив сухую руку за согнутую спину, будто желая распрямиться, она долго всматривалась в гостей. Признав председателя, сказала что-то мальчугану лет пяти, и тот мгновенно скрылся за барханом. Вскоре прискакал на маштаке Базыл. Подошли колхозники, ставившие стропила.

Достав из багажника чемоданчик и ведро с хлоркой, Фокеевна тут же удалилась. Пустобаев влез на качнувшегося маштака: «Овцепоголовье осмотрю!»

Остальные опустились на песок. Он был теплый, мягкий — на нем хорошо бы уснуть, подставив лицо солнцу. Андрей лег на бок, подперев голову ладонью, Заколов стоял на коленях, чтобы казаться выше. Базыл сидел на корточках.

Андрей заметил, что и Савичев, и Заколов уклоняются от основного. Тяжело сказать человеку, что его многомесячный изнурительный труд, возможно, пойдет насмарку, что напрасно он откармливал валухов, ночей недосыпал из-за них, напрасно пекся в раскаленных солнцем барханах, мок в дожди и слякоть, надрывал поясницу, доставая ежедневно сотни ведер воды из колодца... Но тут уж как ни крои, а швы все равно наружу выйдут!

Базыл не поверил сказанному.

— Это какой порядок, председатель? — растерянно и тихо произнес он. — Это государственный порядок?

— Надо больше в собственных мозгах копаться, чем в государственных порядках! — Заколов решил разом осадить не только чабана, но и всех, кто попытается наводить неуместную, по его мнению, критику.

— Я зачем тогда принял пятьсот ярочек? — будто у самого себя спрашивал Базыл и теребил пуговицу воротника. — Зачем жена пасет ярочек, зачем я пасу валухов? Валухов сдавать надо, жирные валухи, восемьсот штук, шибко жирные. Как быть, скажи, председатель? Чем кормить, где держать? Мы рубим сук, на который сидим.