Виталий Тренев - Рассказы

• Название: Рассказы
• Автор: Виталий Тренев
• Жанр: История

---

Тренев Виталий Константинович Рассказы

БРИГ "МЕРКУРИЙ" (Русско-турецкая война 1829 года)

Фрегат "Штандарт", бриг "Орфей" и восемнадцатипушечный бриг "Меркурий" были посланы к Босфору от эскадры линейных кораблей адмирала Грейга, находившейся у Сизополя. Задачей этих дозорных судов было следить за движениями турецкого флота.

Вечерело. После жаркого и тихого майского дня потянуло холодком. С норда набежал ветер, и гладкое бледно-голубое море, весь день неподвижно дремавшее под горячим солнцем, зашевелилось и потемнело.

Крутая волна начала плескать в высокий темный борт "Меркурия". Паруса вздулись, натянулись снасти. Бриг накренился. Вдоль бортов, зашумев, побежали, пенясь и отставая, отвалы темно-зеленой воды. Судно прибавило хода. Вдали, почти на горизонте, лиловел далекий Анатолийский берег. Между ним и бригом неслись, как белые птицы, "Орфей" и "Штандарт". Корабли шли в виду берегов развернутым строем в миле друг от друга.

На "Меркурии" вахтенные матросы прятались от засвежевшего ветра между орудиями с наветренного борта. Капитан брига лейтенант Казарский и вахтенный начальник лейтенант Скарятин, поеживаясь, стояли на юте[1]. Казарский глянул на небо, стараясь угадать, какая будет ночью погода.

Небо было безоблачно и огромно. Солнце склонялось к потемневшему морю. Прозрачное тонкое стекло неба на западе плавилось и пламенело. В зените оно было еще темно-голубое, глубокое, почти синее, а на востоке прозрачно-зеленоватое, но тускнело на глазах, приобретая сумеречные сиреневые тона.

— Задувает свежачок, Александр Иванович, — сказал Скарятин. — Можно сказать, привет из любезного отечества.

— К утру уляжется, — коротко отвечал Казарский.

— Васютин, шинель! — крикнул Скарятин.

— Есть, ваше благородие!

Из-за пушки бомбой вылетел белокурый крепыш-матрос и стремглав бросился к трапу, стуча каблуками.

— Что вы, батенька, ведь май на дворе, — усмехнулся Казарский.

— Май-то май, а шинель надевай! — весело отвечал румяный, жизнерадостный Скарятин.

На ют поднялись лейтенант Новосельский, мичман Притупов и переводчик грек Христофор Георгиевич, три дня тому назад поступивший на бриг.

— Эка благодать, господи прости! — картавя, сказал Новосельский и набрал полную грудь влажного, терпкого морского воздуха. — А мы-то внизу сидели, как проклятые…

Лейтенант был не в духе. Он проиграл греку семь рублей. Христофор Георгиевич, не без пользы проводивший время в кают-компании, довольно щурился, раздувая ноздри, и шевелил черными огромными усами.

Бриг начало покачивать на нарастающей бойкой волне.

Казарский, высокий блондин со строгой осанкой и серьезным узким лицом, поглядел на переводчика.

— Качки не боитесь, Христофор Георгиевич? — спросил он.

— О! Нету, нету! — заторопился грек. — Ми много-много моря плавал. Ми море знаем. Наша Греция — куругом, куругом море есть.

— У них, в Греции, Александр Иванович, все капитаны, — подмигивая, сказал Скарятин.

Христофор Георгиевич с опасением глянул на лейтенанта, допекавшего его шутками. Казарский, пряча сдержанную улыбку на тонких губах, поднес к глазу зрительную трубу.

— Все шутить изволите, господин лейтенант, — недовольно процедил Новосельский, трогая мизинцем зуб, который начинал ныть.

— Смеяться, Федя, не грешно над тем, что кажется смешно, — отвечал Скарятин, кивая на коренастую фигурку переводчика.

— Вона! Вона! Эх! Эх! — закричал Притупов. — Господа, дельфины!

Все, кроме вахтенного начальника и Казарского, подошли к борту. От брига и высоких парусов на море ложилась тень. Вода там была темная, сине-зеленая, но прозрачная. Торопливые крутые волны, рассыпаясь белой пеной, одна за другой отставали от брига. Между ними мелькнул в воздухе черный круглый горб спины с острым плавником, сверкнуло белое брюхо.

Одна за другой проносились под водою быстрые тени. Гладкие, тугие тела вылетали на поверхность и уходили вглубь.

— Эвона! Эвона! Эх, эх! Красота! — восхищенно покрикивал Притупов.

— Кефаль, кефаль! Они кефаль гонят! — закричал грек, указывая вперед.

Серебром сверкающая кефаль стайкой прошла под киль брига.

Скарятин не выдержал, подошел глянуть за борт.

— Кефальчики, толстячки! — с умилением сказал он, причмокивая полными, яркими губами.

— Поохотиться бы, господа, а? — оживившись, сказал Новосельский, забывая про ноющий зуб. — Господин капитан, разрешите?

— Что ж, пожалуй, — отвечал Казарский.

— Васютин, ружья тащи! — радостно закричал Скарятин, но, вспомнив, что он на вахте, нахмурился и, отойдя к компасу, сердито закричал на вахтенных: — Вперед смотреть!

Расторопный Васютин, неистово топоча, уже тащил на ют ружья и заряды.

Притупов и Новосельский сделали несколько выстрелов. Движения дельфинов были очень быстры, а, кроме того, преломление света в воде обманывало, и офицеры промахнулись. Переводчик с вожделением поглядывал на стрелков, не решаясь попросить ружье.

— Мазилы! — не утерпев, сказал Скарятин. — Вы штурмана позовите. Он промаха не даст.

— Верно! — Притупов положил ружье. — Где он? Господин поручик! Прокофьев!

— Он письмо невесте пишет, — сказал Новосельский и, скривив красивое лицо, схватился за щеку. — Ой, проклятый зуб! Не даст мне спать сегодня чувствую, что не даст!

Лейтенант был мнителен и боялся боли.

Скарятин посмотрел вверх, на высоко к небу вздымавшиеся паруса, и засмеялся.

— Ох, любовь, ну и любовь! С каждой стоянки мешок писем отправляет. А предмет стоит того.

— Варвара Петровна — девица просто прелесть, — задумчиво сказал Притупов.

— Господа, господа… — укоризненно покачал головой Казарский.

Скарятин встрепенулся, покраснел и стал в подзорную трубу осматривать горизонт.

— Господин лейтенант, — решился наконец переводчик, — позвольте ружье, дельфина стрелять.

— Промахнетесь, любезный, — холодно сказал Новосельский.

— Пробовать надо!

Христофор Георгиевич взял ружье, и когда круглая, блестящая спина дельфина выскочила из воды, грянул выстрел. Дельфин ухнул в воду, вода запенилась от его судорожных движений и окрасилась кровью.

— Ого! — сказал Притупов, с уважением взглядывая на толстенького человечка, лицо которого покраснело и светилось гордостью.

— Довольно, господа, — сказал Казарский, — на фрегате сигнал. Что там, Нестеренко? — обратился он к сигнальщику.

— Прибавить парусов и держать линию, — отстаете.

Казарский густо покраснел и, отворачиваясь, сказал Скарятину:

— Распорядитесь, Сергей Александрович.

Парусов прибавили с быстротой почти волшебной.

Лейтенант Казарский, вступивший во флот волонтером тринадцати лет от роду, был образованным, опытным и заслуженным моряком, отличившимся при взятии Анапы и Варны. У подчиненных он пользовался уважением и безграничным авторитетом. Судно его было в идеальном порядке, команда натренирована и вышколена великолепно. Упрек командующего эскадрой глубоко задел лейтенанта.

По окончании маневра Скарятин подошел к командиру и сказал сочувственно:

— Конечно, "Штандарт" и "Орфей" лучшие во всем флоте ходоки, но и то надо принять в расчет, что "Меркурий" с самого построения не кренговали[2]. Под брюхом у нас небось борода фута на три. Какой тут может быть ход?

— Да, обросли изрядно. Это влияет на скорость, — отрывисто ответил Казарский.

Смеркалось быстро. В небе затеплилась первая робкая звезда. Ветер немного упал. Запад, только что горевший золотыми тонами, теперь сиял бледным серебром, а на востоке небо и море уже окутывал ночной сумрак.

Судно, с плеском и шорохом рассекая воду, резво шло прежним курсом. Высоко в небо над головой уходили ярусы парусов. На баке колокол пробил склянки.

— Охо-хо! — вздохнул Новосельский. — Пошли в кают-компанию, господа. Боюсь, как бы зуб не застудить.

Офицеры ушли. Ночь прошла без происшествий, если не считать, что два раза по сигналу с фрегата меняли курс. На исходе восьмой склянки на юте появился Новосельский, чтобы сменить Скарятина, стоявшего с двенадцати до четырех. Море, по которому бежали хлопотливые некрупные волны, было пепельного, серого тона. В небе еще виднелось несколько бледных, как будто сонных звезд. На востоке над горизонтом протянулись длинные темно-серые облака, и между ними и морем желтела узкая щель.

Казалось, что из нее и дует ровный, бойкий ветерок, изменивший за ночь направление. В этот сонный, предрассветный час море пахло особенно пряно и живительно.

Новосельский явился с завязанной щекой. Красивое его лицо было томно, и говорил он голосом, ослабевшим от страданий. Скарятин торопливо сдавал вахту. Он так и сиял, предвкушая отдых.