Бернард Маламуд - Идиоты первыми

• Название: Идиоты первыми
• Автор: Бернард Маламуд
• Издательство: Ex libris Издательство совместного советско-британского предприятия Слово/Slovo
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1993
• ISBN: 5-85050-324-2

В книге Бернарда Маламуда (1914–1986) изображаются главным образом судьбы еврейских иммигрантов в США. Типичный герой трагифарсовых новелл Маламуда — «маленький человек», неудачник, запутавшийся в грустных и смешных перипетиях современности. Один из самых выдающихся прозаиков послевоенного поколения, Маламуд был удостоен за свои книги рассказов ряда престижных литературных премий, а также Золотой медали Американской академии искусств и литературы.

---

Обуреваемый тревогой, он писал в темном колорите. Картина почти не изменилась, мальчик каким был, таким и остался, непостоянное материнское лицо каждый день менялось, и каждый день он счищал его под доносящиеся из кухни Эсмеральдины стенания: она различала шуршанье мастихина по холсту. Тогда-то Фидельмана и осенило: попробовать написать маму с девчонки. Пусть ей всего восемнадцать, ну а вдруг, если написать маму в молодости с живой натуры, ему это поможет, хотя мама, когда Бесси сфотографировала ее, была уже в годах, ну и по характеру нисколько не походила на Эсмеральду, а вот поди ж ты, в искусстве такие парадоксы не редкость. Эсмеральда согласилась, разделась догола, но художник-сурово велел ей одеться: он собирается писать ее лицо. Она повиновалась и позировала ему терпеливо, покорно, с отсутствующим видом, безропотно, часами, и он перебарывал себя, потому что привык писать в одиночестве, и сызнова пытался вообразить лицо матери. Я выжал из воображения все, что можно, а уж из снимка и подавно. И хотя в конце дня Фидельман под причитания натурщицы счистил лицо, ему удалось ее успокоить, сказав, что его осенила новая мысль: писать не себя с мамой, а «Брата и сестру», заменив маму на Бесси. Эсмеральда рассмеялась: «Тогда ты перестанешь таращиться на снимок». Но Фидельман ответил: «Не совсем так», он по-прежнему не может обойтись без снимка — иначе ему не определить их соотношения, «как пространственно, так и психологически».

За ужином, когда они наворачивали спагетти, девчонка справилась: всем ли художникам приходится так туго.

— В каком смысле туго?

— Они что, тоже годами пишут одну картину?

— Кто — да, кто — нет. Что ты хочешь этим сказать?

— Ну, не знаю, — ответила она.

Он брякнул вилку на стол.

— Ты, подстилка, ты что, не веришь в мой талант?

Она встала, ушла в gabineto.

Фидельман валялся на кровати, черные мысли точно подушка навалились на него.

Чуть погодя Эсмеральда подошла к нему, поцеловала в ухо.

— Я не сержусь на тебя, tesoro[76], мне хочется, чтобы тебе повезло.

— Так и будет! — выкрикнул он и вскочил с кровати.

На следующий день Фидельман соорудил себе мальчишеский костюм — рубашонку, штанишки до колен — и встал в нем к мольберту в надежде глубже проникнуться духом прошлого, но и костюм не помог, и Фидельман снова писал Эсмеральду и каждый вечер снова счищал ее лицо.

Жить, писать картины, жить, чтобы писать картины, — и он вынужден был вырезать мадонн, но раздражение сказывалось, и он брался за них все более неохотно. Когда Эсмеральда объявила, что у них остался лишь соус, а спагетти они съели, он в три дня, не мешкая, вырезал мадонну и не мешкая отнес ее Паненеро. Но, увы, резчик не взялся ее пристроить.

— Мои подмастерья, — и он пожал плечами, — строгают мадонн пачками. По правде говоря, подражают вам во всем вплоть до мелочей и работают споро. Вот что сталось с искусством в наше время. Поэтому у нас мадонн навалом, а туристов до весны не предвидится. Покуда бранденбурги и lederhosen[77] доберутся к нам из-за Альп, маэстро, еще много воды утечет. И все-таки только ради вас и вашего искусства, а я от него в восторге, предлагаю две тысячи лир — хотите берите, хотите нет. У меня сегодня много дел.

Фидельман ушел, не говоря ни слова, и лишь некоторое время спустя неожиданно задался вопросом: чьи это желтые перчатки валялись у Паненеро на прилавке? Проходя по берегу Арно, он швырнул мадонну в реку. Взметнув золотистый фонтанчик, она упала в зеленую реку, ушла под воду, затем всплыла, повернулась на спину и заскользила вниз по течению, уставив глаза в голубое небо.

Позже он вырезал еще две мадонны, весьма искусные, и предпринял попытку продать их сам в лавчонках на виа Торнабуони и делла Винья Нуова. Куда там. Статуэтки святых стояли на полках впритык, правда, один лавочник предложил ему шесть тысяч лир за Мэрилин Монро, желательно нагишом.

— Мне такого рода вещи не удаются.

— Как насчет Иоанна Крестителя в косматых шкурах?

— В каком смысле?

— Дам пять тысяч.

— Мне он не представляется интересным как фигура.

Потом продавать статуэтки вызвалась Эсмеральда. Фидельман не разрешил ей отнести их к Паненеро, и девчонке пришлось торчать на пьяцца дель Дуомо, держа в обеих руках по Богоматери; в конце концов она продала одну за тысячу двести лир неохватному немецкому священнику, другую уступила за восемьсот лир вдове в глубоком трауре у Санта-Мария Новелла. Узнав об этом, Фидельман заскрежетал зубами и, хотя она умоляла его быть благоразумным, поклялся, что не вырежет больше ни одной статуэтки.

Он брался за любую работу, как-то раз нанялся в прачечную, но так там ухайдакивался, что вечером не мог писать. А однажды утром принялся копировать Рафаэля — рисовал мелками мадонну в синем одеянии с младенцем на тротуарах перед крещальней, Санта-Кьярой и Центральным вокзалом — там его чуть не арестовали. Прохожие останавливались, смотрели, как он работает, но стоило ему протянуть шляпу, они поспешно удалялись. Кое-кто бросал мелкие монеты на лик Богоматери, Фидельман подбирал их и переходил на другое место. Монах в коричневой сутане и сандалиях следовал за ним по пятам.

— Почему бы тебе не заняться каким-нибудь полезным делом?

— Советы — товар дешевый.

— И твои картины не дороже.

Он отправился в капеллу Бранкаччи и остаток дня провел там, созерцая в полутьме фрески Мазаччо[78]. Гениальные творения творят гении. А если у тебя нет великого дара, тебе предстоит нелегкий путь и шедевр родится разве что чудом. И все равно, так или иначе, чудеса в искусстве не редкость.

Фидельман занял удочку у жившего по соседству художника и стал ловить рыбу, затесавшись в ряды удильщиков на мосту Тринита. Он примотал удилище к гвоздю в перилах, поплавок подпрыгивал, а он ходил туда-сюда, то и дело кидаясь назад — проверить, не клюнуло ли. Ничего не поймал, но старик, удивший рядом, — он наловил восемь рыб, — подарил ему одноглазого хилого угорька. Ноябрьское небо затянули тучи, потом пошел дождь, на потолке мастерской проступили пятна сырости. Рога изобилия протекли. В доме было промозгло. Но раньше декабря Фабио нипочем не затопит. Согреться никак не удавалось. Зато Эсмеральда сварила из хилого угорька вкусный суп. На завтра она изловчилась занять пригоршню кукурузы и приготовила ужин — кипящая кукуруза с треском лопалась. На следующий день они пообедали черствым хлебом с луком, по половине луковицы на брата. Зато в воскресенье Эсмеральда подала на ужин отварное мясо, зеленые бобы и салат из свекольной ботвы. Фидельман что-то заподозрил, спросил, откуда взялось это изобилие, и она призналась, что перехватила несколько сот лир у Лудовико.

— А как, спрашивается, мы будем отдавать ему долг?

— Еще чего, он мне больше должен.

— Никогда у него не занимай.

— Я его не боюсь, это он меня боится.

— Не по душе мне, что он сюда шляется. Среди непорядочных людей я и сам становлюсь непорядочным.

— Не доверяй ему, Артуро. — Она всполошилась. — Он тебя зарезал бы, если бы мог.

— Так я ему и дамся.

Позже она спросила:

— Чего бы тебе не вырезать мадонну-другую? Получить время от времени пару тысяч лир нам бы не помешало. И потом, режешь по дереву ты просто замечательно.

— Не хочу я резать за такие деньги. Мое время стоит дороже.

К ним без стука ворвался обмотанный черной шалью домовладелец, раскричался — требовал заплатить за квартиру.

— Я напущу на вас муниципалитет, он вышвырнет вас обоих, и puttana[79], и тебя. Вы позорите мой дом своими незаконными делишками. Ваш приятель сообщил мне, чем вы тут занимаетесь. Я располагаю всеми необходимыми сведениями.

— Засуньте эти сведения сами знаете куда, — сказал Фидельман. — Не будь нас, ваша квартира пришла бы в упадок. Она шесть лет пустовала до того, как я сюда вселился, и если я съеду, вам ее нипочем не сдать.

— Ты не флорентиец, — вопил Фабио. — Даже не итальянец.

Фидельман раздобыл плохо оплачиваемую поденную работу в мастерской резчика, но не у Паненеро. Он вкалывал с утра до вечера, вытесывал изящные, сужающиеся книзу ножки к старинным столам, а живопись забросил. На улице, по дороге с работы и на работу, он обшаривал глазами мостовую: вдруг кто-нибудь обронил монету. Выключал свет, едва Эсмеральда кончала мыть посуду после ужина, следил за тем, что она готовит, что ест, и скудно выдавал ей деньги на расходы. Однажды она, чтобы купить себе теплое белье, продала свои волосы, целых пятнадцать сантиметров, мешочнику, который постучался к ним в дверь.

В конце концов ее терпение лопнуло.

— Что ты собираешься предпринять?

— Чего только я не предпринимал, что еще я могу предпринять?

— Не знаю. Хочешь, чтобы я вернулась к своему прежнему занятию?

— Я так не говорил.

— Иначе ты всегда будешь таким. Ты такой и есть, когда не пишешь.