Павел Далецкий - На сопках маньчжурии

• Название: На сопках маньчжурии
• Автор: Павел Далецкий
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1962

Роман рассказывает о русско-японской войне 1905 года, о том, что происходило более века назад, когда русские люди воевали в Маньчжурии под начальством генерала Куропаткина и других царских генералов.

---

— Насчет винчестера или винтовки? — спросил Аносов. — Дело это весьма и весьма сурьезное.

Он сидел в своем магазине. На полу, на прилавке, на полках водка, спирт… бочки, банки, бутыли, бутылки…

— Без этого в Уссурийском крае не живут, — сказал Аносов. — Употребляешь?

— Не больно часто.

— У нас научишься.

— Ну, как сказать… что я не люблю, то не люблю.

Более скромное место, чем водка, занимали в магазине штуки мануфактуры, мыло, табак, спички, топоры, гвозди. Отдельно лежали дробь, порох, охотничьи ножи.

Ножи Леонтию не понравились: сталь жестка и рукоятки неудобны.

— Американские?

— Из Америки, первый сорт…

— Первый, да не тот! Порох тоже американский?

— Не из Тульи же везти! Два рубля пятьдесят копеек фунт.

— Так вот, Еремей Савельич, насчет винчестера…

— Дело это, брат, сурьезное, — повторил Аносов, — винчестер могу достать. Но, во-первых, я не знаю, какой ты охотник… уток ты мне таскаешь, но ведь за уток винчестера я тебе не дам. Винчестер идет в сто рублей! За него надо расплачиваться мехами, пантами, тигром… А разве ты понимаешь, как добывать панты? Ты здесь человек новый.

Голубые глазки Аносова поблескивали, острая светлая бородка торчала над воротником.

— Чего не знаем, тому научимся, Еремей Савельевич. Но за винчестер ты спрашиваешь сто рублей… Это в каком же смысле?

— Сто рублей клади на стол, Леонтий Юстинович!

— Спасибо за соседскую услугу. Как ты думаешь, Еремей Савельевич, зачем я пришел на Уссури?

— А этого я уж не могу знать. Твое дело.

— Пришел потому, что не люблю неправды. Здесь привольно. Почему же ты хочешь богатеть неправдой?

Аносов прищурился.

— Это сто-то рублей за винчестер — неправда? Уморил, уморил! С виду человек обстоятельный — жена, сын, а уморил… Богатству моему завидуешь, ей-богу! А и все-то богатство — гвозди да табак.

Он стал серьезен.

— Богатство от бога, — сказал он назидательно. — У кого много — тому прибавится, у кого мало — у того отнимется. Бедным-то и церкви не построить. Что бедный? Тьфу!

— Не о бедности я, а о справедливости!

— Беспокойный человек! Ведь я рискую: какой ты охотник, мне неведомо! Должен же я на риск накинуть?

Леонтий пошел из лавки.

Он шагал широким гневным шагом. «Какой ты охотник, мне неведомо!»

Хлебников чистил во дворе винтовку. Глаша подшивала к ичигам кусок кожи.

Лицо у Глаши круглое, а взгляд темных глаз пристальный, как у отца. Она была хороша не столько лицом, сколько всеми своими повадками, разговором, движениями, улыбкой.

— Ну что? — спросил Хлебников. — Купил?

— Дай-ка стрельнуть из твоего разок… Бьет как?

— Бьет точно.

— Ну, раз бьет точно… — Леонтий приложился.

Он сбил птицу, кружившуюся над двором. Желтоперый коршун камнем падал вниз.

— Отец! — крикнула Глаша. — Дядя Леонтий тебя, гляди, обстреляет!

Леонтий облегченно вздохнул: «Вот какой я охотник!»

— Такую цену, понимаешь, заломил — сто рублей!

— С нового берет. Он еще мало с тебя спросил!

— Ну его к черту, сам сварю винтовку. Дай только осмотреться.

На следующий день после разговора о цене винчестера Аносов повстречал Леонтия у реки и подмигнул ему:

— Долго на меня не серчай, понадоблюсь тебе.

— На тебя, Еремей Савельич, серчай не серчай — как с гуся вода…

Осенью Леонтий и Семен валили и разделывали деревья для избы. В тайгу на охоту не ходили, охотились по опушке на птиц и козуль…

4

До Владивостока было девяносто верст тайгой, через осыпи и кручи, по трудной тропе; но зимой, когда замерзал Амурский залив, дорога была легка.

Ехал Леонтий вместе с Аносовым и Новаком. Снег ровно прикрывал двадцативерстную ширину залива и мягкие невысокие горы на западе. Новак содержал почтовые станции от Посьета до Раздольного. Станционные избы у него крепкие, пятистенные, крытые тесом. Лошадей на каждой станции по две пары, работники, кухня для проезжих.

— Цена лошади сорок пять — пятьдесят рублей, — говорил Аносов. — Вот и посчитай… Он еще и капустным промыслом занимается… продает в Шанхай. Морскую капусту собирают для него китайцы.

Новак ехал впереди в небольшом возке.

Возок остановился. Новак вышел размяться, краснощекий, с глазами навыкате, в шапке с длинными собольими ушами.

— Заедем к Седанке, господа хорошие…

— Кто это Седанка? — спросил Леонтий.

— Манза, китаец, седой… Вот и прозвали его Седанкой.

Розвальни и возок свернули в узкую долину по снежной пелене речки. Фанза Седанки стояла под гранитной стеной, укрытая от северо-восточных ветров.

На шум голосов вышел высокий китаец в стеганой ватной куртке, в желтых широких улах. Он был сед, однако не стар.

— Знакомые приехали! — улыбнулся он. — Один знакомый — хорошо, два — шибко хорошо.

В фанзе маленькие оконца, нары, накрытые шкурами, пучки сухих трав по стенам, — должно быть, это их терпкий запах перешибал запах дыма. На круглой кирпичной печке кипел медный чайник.

— Соболевал нынче? — спросил Аносов.

— Мало-мало.

— Ну, тогда показывай, что есть. — Аносов подмигнул Новаку.

— Соболя нет, никакой мех нет, — сказал Седанка, вынимая из печи пампушки.

— Как нет, что́ ты, друг! — недоверчиво воскликнул Аносов. — Су Путину, что ли, продал?

У Седанки действительно не было ничего.

Десять лет назад он пришел сюда, на эту небольшую речку, впадающую в Амурский залив. На родине ему грозила смертельная опасность: он потребовал справедливости у сильного человека! В неравной борьбе Ван Дун лишился имущества и должен был потерять жизнь, но бежал в уссурийскую тайгу.

Десять лет Ван жил спокойно, летом возделывал около фанзы небольшое поле, осенью, до снегов, соболевал. Край отошел к России, и маньчжуры — сборщики податей — не появлялись в китайских зверовых фанзах, в нанайских и удэйских стойбищах. Однако в этом году сборщик появился снова, сам маньчжурский начальник Аджентай!

Ван даже глазам не поверил, увидев Аджентая, расстегивавшего меховую шубу, чтобы показать свою куртку военного начальника. Солдаты рассыпались по двору.

— Что ты смотришь на нас так неприветливо? — усмехнулся Аджентай. — Радоваться должен: свои пришли!

— Случились какие-нибудь важные изменения? — осторожно спросил Ван.

— Случились, случились! Давай пушнину.

Солдаты обыскали фанзу и положили перед начальником все, что нашли.

Потом варили Ванову чумизу, ели его редьку, капусту и копченую кабанину. За день они съели почти все запасы, заготовленные охотником на зиму.

Утром Аджентай уехал.

Сейчас у Вана русские. Сидят Новак, Еремейка и с ними незнакомый высокий, чернобородый человек.

— Кушай чай, кушай пампушка.

— Пампушки я люблю, — сказал Аносов, — как просфора, честное слово, крута и не посолена.

— С соленым маслом ее, — посоветовал Новак.

— Что же мне делать с тобой, — сказал Аносов, — я тебе товары привез… Больно хороша материя, у тебя же все штаны прохудились.

Он вынул из мешка штуку синей материи, развернул.

Это была гнилая реденькая даба, которая сейчас же поползла под пальцами Леонтия.

— Хороша, хороша, лучшей не найдешь, не сомневайся, Леонтий. Пяточек соболей я тебе, Седанка, припишу за четыре аршина. Берешь?

Седанка взял.

— Только уж смотри, по божескому закону, — никому ни волосинки! В землю зарой, а мне!

Напившись чаю, Аносов и Новак растянулись на нарах и заснули. Леонтий и Седанка вышли во двор. Здесь не было ветра, светило солнце, и, как всегда на юге Уссурийского края, солнце в укрытом от ветра месте растопило снег, земля была черна и мягка. Январь месяц, а будто конец марта!

Из слов Седанки Корж понял, почему тот покинул родину.

Рассказывал Седанка неторопливо, с достоинством, не улыбаясь, и Леонтий почувствовал к нему симпатию.

— Моя не могу машинка! Шибко плохо. Так живи не могу. Лучше кантами! — он выразительно провел ребром ладони по шее.

Солнце поднялось высоко. Скажи ты пожалуйста, январское солнце, а как высоко! Леонтию было приятно, что январское солнце здесь высокое и теплое. Потом разговаривали о тайге, об охоте. Седанка показал свое старенькое, плохонькое ружье.

— Хорошо стреляет, говоришь? Да, если привыкнешь, можно и из топора стрелять.

В город раздольнинцы приехали утром. Залив широко раскрывался у города, охватывая остров Козакевича и соседние с ним острова Римского-Корсакова и Желтухина.

Территорию порта, усыпанную стружками и щебнем, окружал забор. Из обширных сараев неслись стук и лязг.

Начальник мастерских, офицер с мягким, мятым лицом и короткими усиками, разговаривал с капитаном Босгольмом, приземистым белобрысым человеком в нерпичьей куртке и такой же шапке.