Павел Далецкий - На сопках маньчжурии

• Название: На сопках маньчжурии
• Автор: Павел Далецкий
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1962

Роман рассказывает о русско-японской войне 1905 года, о том, что происходило более века назад, когда русские люди воевали в Маньчжурии под начальством генерала Куропаткина и других царских генералов.

---

Народ оцепенел. Казалось, все шло к гибели.

6

«Сякай Минсюто» послал Кацуми и Ханако в деревню. Восторжествовала точка зрения, что правильное революционное развитие страны возможно только в том случае, если в движение будут вовлечены крестьяне.

Дзинь-рикися, которые везли Ханако и Кацуми со станции железной дороги, были одеты в свои традиционные костюмы: синие рубашки с короткими, широкими рукавами, узкие полотняные рейтузы и варадзи; на головах сидели грибом белые шляпы. Оба бегуна часто останавливались и кашляли. На вопрос Ханако о причине нездоровья старший внимательно посмотрел на девушку и только махнул рукой.

Вдоль дорожки росли криптомерии, на скалах темнели одинокие разлапистые сосны. Когда поднялись на перевал, внизу светлой зеленью запестрели бамбуки, а склоны гор, изрезанные на небольшие прямоугольные площадки полей, казались отсюда гигантской лестницей.

Давно Кацуми не был в родной деревне. Деревня за эти годы еще более захирела. Домики из фанеры и бумаги выглядели плохо: то там, то здесь висели бумажные лохмотья стен; огороженные дворики с глиняными кура и садики — все это показалось Кацуми совсем крошечным, а ведь раньше представлялось значительным.

Прадед уже умер. Но мать и дед — вот они стоят у ворот!

Сын приезжает, как барин, — на дзинь-рикися!

Тощие куры бегут в разные стороны, встала из-под забора собачонка и тявкнула…

Мать постарела, но в домике такая же чистота. Деревянный пол отлично отполирован, циновки чисты, черные лакированные столики, прялка, печь-ро, которую они с дедом ставили, бочка-ванна!..

О чем разговоры за ужином? Конечно, о родных, знакомых, о городской жизни, а потом о войне.

Не сегодня-завтра Кацуми заберут в армию.

Мать и дед смотрят на него с тревогой. В деревне уже почти не осталось мужчин!

.. Домик дяди Кудару был самый крайний.

Кудару в углу двора плел из рисовой соломы корзину. Все в деревне, кроме своего крестьянского дела, занимались ремеслами: плели шляпы, корзины, циновки; выделывали из клена миски; зажиточные, обладатели тутовых деревьев, пряли шелк.

— Ну, что там у вас в городе? — спросил Кудару гостей, после того как прошли первые минуты радости от свидания с племянником и племянницей. — Были детьми, а теперь полюбуйтесь на них! Значит, в городе и едят и пьют? Впрочем, наш лавочник господин Нагано тоже ест и пьет. А вот чем мы встретим гостей? Конечно, ты, Кацуми, скажешь, что ты сыт, что мать встретила вас как полагается. Не знаю, чем она могла вас встретить. Конечно, у вас дома есть одно преимущество — дед-философ. Я всем недоволен, а он всем доволен.

Ханако и тетя стали приготовлять угощение. Тетя была значительно старше матери и уже начала лысеть. И ходила она слегка сгорбившись. Она разожгла печь, поставила на угли чайник. Ханако развязала корзинку с городскими подарками: мешочком рису, банкой сои и аккуратно увязанным в бумажные салфеточки бобовым пирогом.

Когда за чайными столиками разговор зашел о новостях, Кудару стал перечислять семьи, где имелись убитые.

Учитель Сиба, узнав об очередном убитом своем ученике, заказывал дощечку с его именем, вешал на стене школы и все выше поднимал голову. Он говорил всюду и везде: «Смотрите, скольких доблестных солдат я воспитал!»

Вчера по поводу последнего, одиннадцатого убитого он пригласил одиннадцать отцов в школу и поздравил их с тем, что сыновья их уже убиты. Он долго распространялся на тему о рыцарском духе, который теперь стал достоянием всех сословий Японии.

Кудару рассказывал все это монотонным, покорным голосом, как человек, совершенно согласный с учителем Сибой, но глаза его, умные, серьезные, говорили о другом.

Уголь тлел в хибати, тянуло терпким, приятным запахом чая, за дорогой тонко лаяла собачонка, подошел сосед Садзаки, почти родственник, потому что на дочери его должен был жениться ушедший на войну сын.

Что в городе известно по поводу увеличения налогов? — спросил Садзаки, принимая чашечку чаю и крошечный ломтик бобового пирога, — На прошлой неделе староста объявил: налог увеличивается вдвое, — война. Налог налогом, но и арендную плату Сакураги тоже намерен увеличить вдвое. Если бы сыновья были дома, они в свободные часы плели бы корзины. Отличные они плели корзины! А теперь я сижу один, Кудару сидит один! Много мы наработаем!

— Еще не вся сила пропала, — сказал Кудару. — Но вот что меня тревожит: дождей нет! — Он искоса взглянул на своих городских гостей. — В городах не любят дождей. Горожане распускают зонты, обувают гета и со всевозможными восклицаниями выходят на улицу… А в деревне, если вода с неба льется в нужное время, не знают большего удовольствия. Ручей, который питал наши поля, пересох. Не о полях уже приходится думать, а о собственной глотке. Каждое утро к ручью бегут с кувшинами, и каждое утро на берегах его ссорятся и дерутся, потому что воды на всех не хватает. Вчера пожилую почтенную Хаяси ударили кувшином так, что она до сих пор не может прийти в себя.

— Я помню, в тот год, когда у нас в последний раз лопнуло терпение, тоже была засуха, — заметил Садзаки.

Кудару набил трубку сушеными листьями.

— У меня и сейчас лопается. Кое-кто позабыл, что японские крестьяне, если их долго морить голодом, поднимают восстания.

— Какие там восстания! — вздохнул Садзаки. — Мало ты насиделся в тюрьме! Моего сына нет, твоего нет… умирать надо.

— Умирать, умирать! — пробурчал Кудару.

Момент был очень удобный для того, чтобы повернуть разговор в нужную сторону, и Кацуми осторожно повернул.

Он заговорил о том, что налог повышен и Сакураги, кроме того, вдвое повышает арендную плату. Если с первым обстоятельством трудно бороться, со вторым бороться можно. Как? Отнюдь не восстаниями. Нужно создать союз крестьян!

И он стал объяснять, как организовать союз и что должен делать такой союз.

Его слушали молча. Молчал Кудару, молчал Садзаки. Потом Кудару сказал:

— Союз крестьян! Эх-хе-хе, племянничек! — И снова стал набивать трубку сушеными листьями.

Вечером Кацуми отправился навестить учителя Сибу. Старого учителя, у которого он учился, давно уже не было. Тот, пожалуй, не радовался бы гибели своих учеников!

Но домик учителя, как и прежде, стоял на сопке под криптомериями. В саду росли уксусное дерево и два больших папельмуса. Кажется, из всех предметов учитель предпочитал географию: стены его комнат украшали географические карты. Европейская Россия, Сибирь, Китай, Маньчжурия. Много земель, много государств!

Сиба встретил молодого человека, отрекомендовавшегося журналистом, с живейшим удовольствием. Жена Сибы готовила ужин, доносился аромат бобового теста, жареной рыбы, тушеных овощей. Учитель, невысокий, худенький человек с плоскими зубами, тускло блестевшими при улыбке, мог говорить только о войне. Порт-Артур, Тигровая гора, Золотая гора, Голубиная бухта, Ташичао, Ляоян, названия стратегических пунктов и имена генералов так и сыпались с его уст.

— Я вообще мало сплю, — как величайшую тайну сообщил он журналисту, надеясь, что в статье Кацуми будет упомянуто об этом его чрезвычайном свойстве. — Вы знаете, я не сплю с тех пор, как обрел величайшее… — Он широко раскрыл свои глазки: — Господин журналист, величайшее заключается в том, что мы — японцы!

Кацуми кивнул головой.

Учитель продолжал восторженно развивать свою мысль, которая была обыкновенной официальной мыслью о том, что японцы выше всех наций не потому, что они обладают исключительными добродетелями, а только потому, что они — японцы. Эта нехитрая религия кружила ему голову.

Жена учителя внесла столики с ужином, Сиба мало интересовался голодом, грозившим деревне. Он держался той точки зрения, что люди все равно должны умереть, — почему же им не умереть от голода, который, являясь результатом взимания налогов, как ни странно, способствует силе новой Японии?

Потом он стал говорить о трудностях своей работы. Деревня в общем отвратительная: гнездо бунтовщиков! Делают вид, что примирились, на самом деле ни с чем не примирились!

Хотят равенства четырех сословий, и еще десяти тысяч вещей хотят!

Учитель ел сочные миканы, микан за миканом, бросая в корзинку около себя золотистые шкурки, потом принялся за морковь в сладком соусе.

— О «гнезде» тоже можно написать в статье, — говорил он, — но очень, очень осторожно, чтобы не портить общего впечатления.

Через два дня Кацуми и Ханако знали все, что делается в деревне. Знали, что в деревенском совете сидят старики, ставленники Сакураги, и что нет ни одного человека, который не задолжал бы Сакураги или лавочнику Нагано.

Положение неизмеримо ухудшилось с тех пор, как Кацуми батрачил у господина Сакураги.