Мартин Бубер - Два образа веры. Сборник работ

• Название: Два образа веры. Сборник работ
• Автор: Мартин Бубер
• Издательство: Республика
• Жанр: Философия
• Год: 1995
• ISBN: 5-250-02327-4

В издание включены наиболее значительные работы известного еврейского философа Мартина Бубера, в творчестве которого соединились исследование основ иудаистской традиции, опыт религиозной жизни и современное философское мышление. Стержневая тема его произведений - то особое состояние личности, при котором возможен "диалог" между человеком и Богом, между человеком и человеком, между человеком и миром. Эмоционально напряженная манера письма и непрестанное усилие схватить это "подлинное" измерение человеческого бытия создают, а его работах высокий настрой искренности. Большая часть вошедших в этот том трудов переведена на русский язык специально для настоящего издания.

Книга адресована не только философам, историкам, теологам, культурологам, но и широкому кругу читателей, интересующихся современными проблемами философии.

---

И еще есть два рода одиночества, в соответствии с тем, к чему оно обращено. Если одиночество — это место очищения, необходимое и тому, кто пребывает в обоюдной связи, чтобы вступить в Святое-святых, и необходимое ему среди всех его забот и предприятий, между неизбежными неудачами и восхождением к удостоверенности, то без такого одиночества нам не обойтись: оно свойственно нам. Если же одиночество — оплот разобщения, где человек ведет диалог с самим собой не ради того, чтобы себя проверить и исследовать перед встречей с тем, что его ожидает, но в самоупоении созерцает формирование своей души, то это — настоящее падение духа, его скатывание в духовность. И это падение может усугубляться вплоть до последней бездонности, когда человек в своем самоослеплении мнит, будто имеет Бога в себе и говорит с Ним. Но, хотя 'поистине Бог объемлет нас и обитает в нас, мы никогда не имеем Его в себе. И мы говорим с Ним только тогда, когда в нас уже не говорится.

* * *

Один современный философ полагает, будто каждый человек непременно верит либо в Бога, либо в "идолов", то есть в какое-то конечное благо — свою нацию, свое искусство, власть, знание, обогащение, "все новое покорение женщины", в такое благо, которое сделалось для него абсолютной ценностью и встало между ним и Богом; нужно лишь доказать ему обусловленность этого блага, "сокрушить" идолов, и ложно направленный религиозный акт сам собой обратится к соответствующему объекту.

Это воззрение предполагает, что отношение человека к тем конечным благам, которые сделались его "идолами", в сущности, ничем не отличается от его отношения к Богу, разница лишь в объекте; ибо только в этом случае простая замена ложного объекта подлинным может спасти заблудшего. Но отношение человека к тому "особенному Нечто", которое завладело высочайшим престолом ценностей его жизни и вытеснило вечность, всегда направлено на приобретение опыта и использование некоего Оно, некой вещи, некоего объекта наслаждения. Ибо только это отношение может лишить нас лицезрения Бога, заслонив Его от человека непроницаемым миром Оно: тогда как подлинное отношение, говорящее Ты, вновь и вновь открывает Его. Тот, над кем возобладали идолы, которых он стремится приобретать, иметь и сохранять, тот, кто одержим жаждой обладания, тому нет иного пути к Богу, кроме возвращения, который есть изменение не одной только цели, но и способа движения. Одержимого исцеляют, пробуждая и взращивая его для обоюдной связи, а не тем, что его одержимость направляют на Бога. Когда некто остается в состоянии одержимости и больше уже не называет имя демона или какого-либо существа, которое видит в столь искаженном свете, что и оно приобретает в его глазах демонические черты, но призывает Бога, что это означает? Это означает, что теперь он кощунствует. Когда низвергнутый идол упал за алтарь, а лежащую на нем жертву, оскверненную и нечестивую, приносят Богу, — это кощунство.

Тот, кто любит женщину, осуществляя в своей жизни ее жизнь как присутствие в настоящем, тому Ты ее глаз позволит узреть луч вечного Ты. Если же некто вожделеет ко "все новому покорению", не рассчитываете ли вы утолить его страсть, предложив ему призрак вечного? Когда человек служит своему народу, сгорая в пламени необъятной судьбы, то он, предаваясь ему без остатка, служит Богу. Если же нация стала для кого-то идолом, которому он хочет подчинить все, поскольку, возвеличивая образ нации, в нем он возвеличивает и свой образ, — не тешите ли вы себя надеждой, что надо лишь внушить ему отвращение к этому идолу — и он узрит Бога? И что, собственно, означает, что с деньгами, этим олицетворенным не-сущим, обращаются так, "словно это Бог"? Что общего между сладострастием наживы и накопительства и радостью от присутствия настоящего? Может ли слуга маммоны сказать деньгам Ты? И как приступить ему к Богу, если он не умеет сказать Ты? Он не может служить двум господам — даже если он служит сначала одному, потом другому; прежде всего он должен научиться служить иначе.

Ставший обращенным посредством замены объекта своей веры теперь "обладает" призраком, которого именует Богом. Но Богом, вечным Настоящим, никому не дано обладать. Горе одержимому, который возомнил, будто он владеет Богом!

* * *

О "религиозном" человеке говорят как о таком, которому нет нужды состоять в отношении к миру и существам, поскольку ступень социального, которое определяется извне, преодолена здесь благодаря силе, действующей единственно изнутри. Но в понятии социального смешивают две вещи, в корне отличные друг от друга: общность, вырастающую из отношения, и скопление лишенных отношения человеческих единиц, ставшую очевидной лишенность отношения, столь характерную для современного человека. Однако светлое здание общности, к которому приводит освобождение даже из темницы "социальной жизни", есть создание той же силы, которая действует в отношении между человеком и Богом. Но последнее не является одним из отношений наряду с другими; это всеотношение, в которое впадают все реки, не иссякая при этом. Море и реки — кто вознамерится здесь разделять и устанавливать границы? Это только одно течение от Я к Ты, течение все более бесконечное, один безграничный поток Действительной Жизни. Человек не может распределить свою жизнь между действительным отношением к Богу и недействительным Я-Оно-отношением к миру — обращаться с истинной молитвой к Богу и использовать мир. Тот, кто знает мир, как подлежащее использованию, тот и Бога не может знать по-другому. Его молитва — это некий прием, приносящий облегчение; она падает в пустоту, которая к ней глуха. Он — в отличие от "атеиста", который среди ночи в тоске взывает из окна своей каморки к Безымянному, — лишен Бога.

Далее утверждают, что "религиозный" человек предстает перед Богом как единичный, как единственный, как обособленный, поскольку он перешагнул и ту ступень, где находится "нравственный" человек, над которым еще тяготеет повинность и долг перед миром. Об этом последнем говорят, что он еще обременен ответственностью за деяния действующего, поскольку он полностью определен напряжением между бытием и долженствованием, и в гротескно-безнадежном самопожертвовании он бросает в этот невосполнимый провал свое сердце, отрывая от него часть за частью. Между тем для "религиозного" человека это напряжение упраздняется, поскольку он переходит на другой уровень, где имеет место напряжение между миром и Богом; здесь господствует заповедь, повелевающая, чтобы он снял с себя заботу об ответственности, а также о тех требованиях, которые он к себе предъявляет, здесь нет своей воли, есть лишь подчинение Провидению, здесь всякое долженствование растворяется в безусловном бытии, а мир, хотя и существует еще, но уже не имеет значимости; в нем надо исполнить свое, но в этом как бы нет жесткой необходимости, учитывая ничтожность всякого деяния. Но утверждать подобное означает полагать, будто Бог создал свой мир иллюзорным, а человека сотворил себе на усладу. Бесспорно, тот, кто предстал пред Лицом, вознесся над повинностью и долгом, но не потому, что удалился от мира, а в силу того, что истинно приблизился к нему. Долг и повинность бывают лишь перед чужим: к близким питают любовь и расположение. Кто предстает пред Лицом, тому в полноте настоящего мир становится всецело присутствующим, осиянным вечностью, и он может Одним Речением сказать Ты сущности всех существ. Здесь больше нет напряжения между миром и Богом, есть "лишь Одна Действительность. Он не освободился от ответственности: вместо боли конечной ответственности, идущей по следам действий. он обрел мощь бесконечной, могучую силу рожденной любовью ответственности за всю неисследимую глубину происходящего в мире. за глубокую включенность мира в Божий лик. Нравственную оценку он, вне всяких сомнений, устранил навсегда: "злой" — это лишь тот, кто вверен его глубочайшей ответственности, кто особенно нуждается в любви; но он всегда должен будет сам принимать решение в безднах спонтанности вплоть до самой смерти, невозмутимо вновь и вновь решаться на праведное деяние. Здесь деяние не ничтожно; оно подразумевалось, оно было возложено, в нем нуждаются, оно принадлежит Творению; но это деяние больше не навязывает себя миру, оно вырастает в нем и растет из него, как если бы оно было недеянием.

* * *

Что есть вечный: присутствующий в Ныне и Здесь прафеномен того, что мы именуем Откровением? Это когда человек выходит из момента наивысшей встречи, не будучи тем же самым, каким он входил в него. Момент встречи не есть "переживание", которое рождается и обретает блаженно округлую форму в восприемлющей душе: здесь нечто происходит с человеком. Порой это как дуновение, порой — словно схватка, все равно нечто происходит. Человек, выходящий из сущностного акта чистого отношения, имеет в своем существе некое Еще, нечто приращенное, о котором он прежде не знал и происхождение которого он не может объяснить. Пусть ориентация в мире, основанная на науке, в своем неизбежном стремлении выстроить непрерывную цепь причин и следствий включает сюда происхождение Нового: нас, кого волнует действительное созерцание Действительного, не может устроить ни подсознательное, ни какой-либо иной механизм душевной жизни. Действительность — это когда мы восприемлем то, чем прежде не обладали, и восприемлем так, что знаем: это дается нам. Словами Библии: "Те, кто уповают на Бога, взамен получат силу". Словами Ницше, который в своем повествовании еще остается верен действительности: "Берешь, не спрашивая, кто здесь дает".