Самуил Маршак - Статьи, выступления, заметки, воспоминания

• Название: Статьи, выступления, заметки, воспоминания
• Автор: Самуил Маршак
• Жанр: Русская классическая проза

---

Но детская повесть должна открывать широкие перспективы, должна быть способна к обобщениям больше, чем книга для взрослых.

А у нас выходило одно из двух: либо неверовское "горе горькое", либо романтически бесшабашная удаль очень популярных в свое время бляхинских "Красных дьяволят" {62}, которые взяли в плен аж самого батьку Махно! Где-то в промежутке между "Ташкентом - городом хлебным" и "Дьяволятами" оказались повести Сергея Григорьева "С мешком за смертью" и "Тайна Ани Гай" {63}.

В этих книгах тоже есть теплушки, и голод, и мешочники. Но постепенно темп повести все ускоряется, и вот уже вместо скучных теплушек перед нами мелькают таинственные автомобили заграничных авантюристов. На наших глазах совершается загадочное похищение героини повести. Ее спасает благородный шестнадцатилетний бандит. Повесть о революции незаметно превращается в традиционный детектив с примесью идиллического детского романа о мальчике и девочке, разлученных и ищущих друг друга.

Но Сергей Григорьев - писатель, а не случайный человек в литературе. У Сергея Григорьева есть книги, в основу которых положен более подлинный материал - такие, как "Мальчий бунт", "Берко-кантонист", "Красный бакен". Поэтому даже авантюрная его повесть не могла докатиться до прямой бульварщины.

А вот Остроумов в своем "Макаре Следопыте" {64} ухитрился перещеголять самого Пинкертона.

Пинкертон в свое время изготовлялся по заграничным образцам. Поэтому он был несколько суховат и по-своему лаконичен - ему отпускалось не больше десяти страничек на каждый подвиг. Никакой психологии, никакой лирики!

А в пухлых книжках Остроумова хватает места для всего: и для лирических сцен, в которых участвуют красный разведчик Макар и позабывшая свои классовые интересы дочь помещика Любочка, и для сцен бытовых с участием патентованных корчмарей-евреев, которые визжат и цепляются за полы барских кафтанов. Это уже напоминает не Пинкертона, а одно из приложений к старинному черносотенно-мещанскому журналу "Родина" {65}.

Старая рутина долго тяготела над детской литературой. Наши повести либо скатывались в унылый натурализм, и тогда у них не было ни задачи, ни размаха, ни чувства времени; либо взлетали в лжеромантические туманы, теряя всякую почву, всякое подобие материала и фактов.

А нужна была другая книга, сочетающая смелый реализм с еще более смелой романтикой, книга, которая бы не боялась неизбежных в наши дни суровых фактов, но умела бы поднимать их на такую оптимистическую высоту, откуда они не были бы страшны.

Такие книги у нас стали появляться. Конечно, мы еще не можем успокоить себя сознанием того, что наши читатели-дети подучили от художественной литературы все, что нужно для их роста, для воспитания их убеждений, интересов и вкусов. До этого еще очень далеко.

Но какие-то принципиальные позиции у нас уже нащупаны и постепенно завоевываются.

У нас есть смелые, поэтические и в то же время не оторванные от реальности повести Гайдара, о которых мы уже говорили. В дореволюционной детской литературе была бы немыслима такая книга, как "Республика Шкид" Г. Белых и Л. Пантелеева.

Написали ее еще юноши, только что сами вышедшие из школы, где воспитываются беспризорные. Казалось бы, они легко могли потонуть в куче мелких наблюдений, превратить свою повесть в бесформенный дневник. Но этого не случилось. "Республика Шкид" - одна из первых книг о перевоспитании человека в нашей стране. Не экзотический быт беспризорных, не "блатная музыка" - главное содержание повести (а ведь мы знаем, как соблазнительны для молодых писателей причудливый быт и причудливый язык).

Пожалуй, больше всего любят ребята эту книгу за то, что в ней есть пролог и эпилог, начало и конец.

История ее героев начинается на заросших травой питерских улицах, на барахолках, у вокзалов, где толпятся в ожидании мешочников мальчишки с тележками. А кончается история вступлением в жизнь ребят, воспитанных новой школой и советской жизнью, возмужавших и полных надежд.

Все эти герои встречаются друг с другом на последних страницах книги. Один из них появляется в длинной серой шинели и новеньком синем шлеме. Он командир РККА. Другого своего товарища авторы, которые и сами служат героями повести, находят за кулисами заводского театра. Он - режиссер. Третий вваливается, когда его совсем не ждут, в непромокаемом пальто и высоких охотничьих сапогах. Он - агроном и только что приехал из совхоза,

Я думаю, что далеко не все писатели из литературы для взрослых оценят такой простой и наивный конец повести.

"Ну что ж, - скажут они, - это очень традиционно".

Совершенно верно, это очень традиционный мотив, встречающийся в самых разнообразных литературных произведениях, посвященных школе, - в том числе и в стихах Пушкина о лицейской годовщине. Вспомните "19 октября 1825 года":

Сидишь ли ты в кругу своих друзей,

Чужих небес любовник беспокойный?

Иль снова ты проходишь тропик знойный

И вечный лед полуночных морей?

Счастливый путь... С лицейского порога

Ты на корабль перешагнул шутя,

И с той поры в морях твоя дорога,

О, волн и бурь любимое дитя...

. . . . . . . . . . . . . . . .

Ты, Горчаков, счастливец с первых дней,

Хвала тебе - фортуны блеск холодный

Не изменил души твоей свободной:

Все тот же ты для чести и друзей.

Нам разный путь судьбой назначен строгой;

Ступая в жизнь, мы быстро разошлись:

Но невзначай проселочной дорогой

Мы встретились и братски обнялись.

Царскосельский лицей - это, конечно, не "ШКИД", не школа имени Достоевского на Петергофском проспекте.

Молодой блестящий дипломат князь Горчаков - это не Цыган, агроном из совхоза. И, наконец, лирическое послание Пушкина к друзьям - это совсем не то, что детская повесть, написанная двумя начинающими писателями ровно через сто лет после пушкинских стихов.

Но есть в этой суровой и шершавой советской повести что-то напоминающее ту гордость, с которой Пушкин говорит о своих друзьях, которые, "ступая в жизнь", разошлись по разным путям.

Уж не потому ли это, что юноши нашего времени, питомцы любого детдома, любой окраинной школы и фабзавуча, видят перед собой такие же открытые дороги, какие лежали когда-то только перед немногими баловнями судьбы?

Вступление ребят в жизнь, в борьбу, в работу - это главное содержание наших лучших детских повестей.

"Швамбрания" Кассиля - талантливая повесть, в которой рассказывается о том, как революция ворвалась в комнатный мирок интеллигентской семьи и вынесла оттуда на широкую дорогу советской жизни двух маленьких гимназистов - двух "швамбранов", жителей выдуманной страны; "Тансык" Алексея Кожевникова {66} - книга о казахском юноше-кочевнике, которого перевоспитал Турксиб, и, наконец, маленькая повесть Пантелеева "Часы", в которой рассказана история о том, как золотые часы, зарытые Петькой Валетом во дворе детского дома, неожиданно оказались под штабелями березовых дров и вынудили маленького бродягу остаться в детдоме до тех пор, пока он не стал настоящим человеком, гражданином Советского Союза, - во всех этих книгах говорится о юном человеке, который находит свое место в жизни.

И даже в повести, где герои лежат прикованные к койкам туберкулезного санатория, и там главная тема - участие ребят в той созидательной жизни, которая идет за стенами санатория. Я говорю о повести К. Чуковского "Солнечная".

Если бы книга на такую тему была написана кем-нибудь из дореволюционных детских писателей, в ней были бы грустные, лирические размышления, белые розы на могиле всеобщего любимца и счастливый отъезд его краснощекою маленького друга, который нехотя покидает добрых докторов и ангелоподобных сестер милосердия.

6. О кораблях и караванах

Революция поставила перед нами требование говорить с детьми без ложной сентиментальности, без фальшивых идиллий, говорить с ними о реальной жизни, суровой и радостной.

Эта реальная жизнь, в которой столько еще незнакомых людей и столько трудных, заманчивых дел, всегда привлекала и привлекает подростка, который заранее примеряет на себе судьбы самых разных героев, обязанности и задачи самых различных профессий.

Но о реальных судьбах и о настоящих профессиях наши старые детские книги говорили мало. И вот ребята чуть ли не с десяти лет набрасывались на авантюрную литературу, на пестрые номера какого-нибудь "Мира приключений" {67}.

Тут, по крайней мере, были капитаны, водолазы, летчики, изобретатели, таинственные адские машины, альпинисты, охотники и цирковые наездницы. А в детских книгах и не пахло морской солью, - там держался нагретый комнатный воздух и пахло манной кашей.

Наша советская литература для детей еще молода, еще мало у нас книг, открывающих детям ворота в серьезную и ответственную жизнь. Но уже стало ясно, что легковесной, полунаучной, полубульварной литературе, в которой нельзя отличить геолога-разведчика от частного сыщика, - не место в Советской стране. Недаром хиреют у нас всякие "Всемирные следопыты" {68} и другие журналы, пытающиеся возродить рыночную литературу сильных ощущений.