Майя Улановская - История одной семьи

• Название: История одной семьи
• Автор: Майя Улановская
• Издательство: Инапресс
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2003

Для нее это «Дело» до сих пор не закрыто. При аресте им — членам «Союза борьбы за дело революции» — было от 16 до 21. Трое из них — Евгений Гуревич, Владлен Фурман и Борис Слуцкий — были расстреляны, остальные получили по 25 или 10 лет лагерей.

Свои воспоминания Майя Улановская начала писать в начале 70-х годов, в 1973 году они были опубликованы анонимно в «Вестнике РСХД» (Русского студенческого христианского движения). А в 1982 году в Нью-Йорке вышла книга «История одной семьи».

---

Мы шли в полицай-президиум в назначенное время, и нам было немного не по себе. Уже в гостиницу заходил шпик, выяснял, кто мы такие. Всё-таки, наверное, вид у нас был подозрительный. В Ревеле оставаться было нельзя. И вот — получаем два паспорта, да каких великолепных!

Единственное место, куда можно было приехать без визы, был вольный город Данциг. Решили — едем в Данциг, там будем добиваться визы. Мы гигантскими шагами продвигались вперёд. Были молодыми, восприимчивыми. Из опыта моей поездки «назад в Россию» поняли, как важно обзавестись знакомствами, и у нас это очень легко получалось. Мы успели приодеться. У Алёши было такое открытое лицо и приятный голос. Я тоже располагала к себе. Люди к нам хорошо относились.

Приехали в Данциг. В воскресенье отправились за город. Познакомились на пляже с молодыми людьми, плавали наперегонки, угостили их и выяснили, где находится немецкое посольство. Пошли туда, и Алёша повторил свою историю. В посольстве, вероятно, в первый раз слышали о зверствах большевиков: чиновники рассказывали обо мне друг другу. Чтобы получить визу для поездки на лечение, нужно было заключение врача. Я никогда в жизни у врачей не бывала, не знала, на что жаловаться. Алёша сказал, что я плохо сплю, плохо ем, вялая безразличная, а была такая хохотушка. Главное, у меня головные боли. На это, я решила, всегда можно жаловаться — как проверить? Врач посмотрел на меня, хитро прищурился и говорит: «Хотите, я её вылечу?» Оказывается, он гипнотизёр. Посадил в кресло, стал делать всякие пассы и бормотать по-немецки. Ничего не помогло, вероятно потому, решил доктор, что я не знаю немецкого. «Ладно, хотите ехать на курорт — езжайте» И нам без затруднений выдали заграничную визу.

Мы беспокоились, что опоздали, что все наши — шесть человек, кроме нас — давно приехали. Как мы оправдаемся? В первый же день в Берлине мы просмотрели объявления в газете «Руль» и ничего не нашли. Пошли в редакцию и сами дали объявление: такой-то разыскивает своего брата поручика, прилагает адрес. Поселились не в гостинице, а у рабочего-синдикалиста, адрес которого нам дали Александр Беркман и Эмма Гольдман. Муж, жена и трое детей жили в трёхкомнатной квартире на Луизенштрассе, по нашим советским понятиям и даже по дореволюционным — прекрасно. В гостиной стояла обитая бархатом мягкая мебель. Работал один муж, но обед у них всегда состоял из трёх блюд. Правда, мясо они ели только рубленое, но по вечерам ходили в «локал», где брали по кружке пива. Нас они встретили, как товарищей. Предоставили нам для жилья гостиную-«штуб», так что тратились мы только на еду. Ценности, зашитые в пояс, предназначались для «дела», и пользоваться ими надо было осторожно. Поэтому мы ели тот же маргарин, что и наши хозяева.

В один прекрасный день пришли из полиции — хозяева ведь были анархистами: «У вас живут иностранцы, они должны зарегистрироваться». Алёша, как светский человек, угостил чиновника сигарой и говорит: «Мы — муж и жена, снимаем здесь комнату». Чиновник рассматривает наши великолепные паспорта: «Как же так? Тут написано „Ройтятя“, а тут „Раю“. Почему у вас фамилии разные?» Алёша находчиво объясняет: «Дело в том, что у эстонцев, если фамилия мужа Раю, то фамилия жены будет Рой, а Тятя — её девичья фамилия». Немцы подивились: «Как всё на свете сложно!» И оставили нас в покое.

Твой отец — ты его не знала молодым — внушал к себе абсолютное доверие. Его всегда все обожали. Эти самые чиновники, с которыми он имел дело, всегда ему улыбались: какой симпатичный! Ужасное чувствовали к нему расположение, всем всегда хотелось сделать ему приятное. Но чтобы получалась такая обаятельная улыбка, надо ведь самому верить, что ты поступаешь правильно. Он тогда и верил. И я тоже. Помню, как я сказала одним милым американцам — был разговор о шпионах — что советский человек чувствует себя лучше, честнее других. Всё он делает бескорыстно, ничего — ради денег. И у него не может быть чувства вины. Поэтому он внушает доверие.

Через наших хозяев мы встретились с известным анархистом Рокером. Алёша с ним познакомился в 1913 году в Лондоне после побега из ссылки. Рокер издавал тогда анархистскую газету на идиш. Он был типичным немцем, толстым, светловолосым, выпивал массу пива, а жена — длинноносая худая еврейка. Их сын, мальчик лет тринадцати, был такой же длинноносый, как мать. С Рокерами мы выезжали за город в Ванзее.

Мы тщетно ждали условленного объявления в газете. Через полтора месяца Алёша решил пойти работать, чтобы не жить на народные деньги. В Берлине было невозможно утроиться, пришлось поехать в Рурскую область, где всегда была работа на шахте. В это время я научилась говорить по-немецки, потому что была целый день дома с детьми. Единственной моей задачей было просматривать газету «Руль», я продолжала это делать безо всякой надежды, всё равно читать нечего: в доме, естественно, не было ни одной русской книги. Алёша мне успел выслать недельный заработок. И вдруг — обнаруживаю нужное объявление! Я не поверила своим глазам, но отправилась по адресу. Наш начальник Николай жил с женой в прекрасной гостинице. Была установка, против которой безуспешно боролся Алёша — жить за границей по-буржуазному. Я им рассказала про нашу эпопею, они только плечами пожали: «Поехал в Рур работать шахтёром? Но у вас же есть деньги!» А жена начальника, между прочим, в собольем палантине, который им дали в качестве ценности, объясняет: «Приходится изображать из себя буржуазную даму». Договорились, что я вызову Алёшу телеграммой. Перед моим уходом Николай сказал: «Больше в таком виде сюда не приходите. Надо купить приличную одежду». А я-то считала, что моё платье, красное с синим воротником и пояском, которое я купила, когда мы приехали в Берлин, вполне годится. Я поняла, что наши акции — в профессиональном смысле — страшно упали.

Оказалось, что других членов группы по дороге арестовали. Пришлось связаться с подпольными адвокатами, потратить огромные деньги. Николай с женой смотрели на нас с удивлением: дуракам счастье. В общем, они приехали месяца через полтора после нас.

Тогда была война с Польшей, шло наступление на Варшаву. Предполагалось, что за границу, в Германию, для переговоров приедет Ленин. Уже были установлены дипломатические отношения с Германией, первым послом был Красин. Но мы, конечно, с посольством не имели ничего общего. Какое-то наше начальство было с ним в контакте, а мы близко не должны были подходить к посольству. Задачей нашей было — обеспечить безопасность Ленина, войти в какие-то белые круги, выяснить, может ли Ленин ехать. Вообще — цели были очень расплывчатые. Я, конечно, не делала ничего особенного. Знала только, что надо одеваться, чтобы встречаться. И что надо войти в какие-то белые круги, завязать какие-то знакомства.

Однажды Николай спросил: «Вы читали вчерашний „Руль“?» И обратил наше внимание на очень жалостную заметку: генерала с женой выбрасывают на улицу, они не в состоянии платить за квартиру. Просят бывших сослуживцев о помощи. «С этим генералом нужно встретиться». Решили, что пойдёт Алёша — как самый подходящий, с настоящим русским лицом. Генерал, действительно, был в ужасном положении, не мог платить за маленькую комнатушку в захудалом пансионе. Алёша заявил, что узнал о бедственном положении генерала из газеты и от лица русского офицерства предлагает ему помощь.

Завязалось знакомство домами. Мы тут же съехали от нашего синдикалиста и поселились в пансионате на Тауценштрассе, и генерал с красивой молодой женой пришёл к нам в гости. Потом Алёша свёл его с Николаем. Короче, его завербовали. Генерал нас познакомил с молодым ротмистром. Мы их угощали обедом, винами. Решено было создать Крестьянский союз, ещё какие-то планы были. Генерал говорил, что в России у него закопан клад, огромные деньги. Конечно, они нас сразу раскусили, но не показывали вида. В общем, и мы, и они вели игру.

В иностранной печати стали появляться сведения о страшном голоде в России, об умирающих, о людоедстве — эти сведения официально поступали из России, невозможно было им не верить. А мы «для работы» ходили в ресторан «Медведь», слушали балалаечников, пили и ели — и чувствовали, что больше так жить не можем. Однажды мы пошли в ресторан, и нам подали ростбиф с кровью. Я была беременна и, начитавшись в газетах о людоедстве, не могла есть. Я перестала есть совсем, и пришлось сделать аборт, так я была истощена.

К этому времени уже стало ясно, что мы все работаем для ЧК. Хотя у нас были друзья-чекисты, но к самой этой организации Алёша с самого начала относился весьма отрицательно. Он сказал, что отказывается от работы, хочет уехать. Так и заявил: «Не желаю работать для ЧК». Тогда ещё можно было делать такие заявления.

Возвращались мы на немецком пароходе зимой 1922 года. Под Ригой застряли, и ледокол «Ермак» вытащил нас изо льдов. Вернулись в Россию в начале нэпа. Петроград несколько ожил, стало легче с продуктами, но всё ещё полно было памятью о голоде. Я поехала в Одессу навестить семью, но не застала там никого. Оказалось, что пока я была за границей, мой отец и маленькие брат и сестра умерли от тифа, вернее, от голода. Одного ребёнка мать ещё пыталась спасти. Продала квартиру за два килограмма пшена и уехала в Бершадь, где жили бабушка и тётка. Но ребёнка она не довезла, он умер в дороге.