Протопресвитер Николай Афанасьев - Церковь Духа Святого

• Название: Церковь Духа Святого
• Автор: Протопресвитер Николай Афанасьев
• Жанр: Религия
• Год: 1971

---

Сацердотальный характер деятельности пророка не только совершенно неизвестен ап. Павлу, но указание «Учения» об этой стороне пророческого служения является исключительным во всей известной нам христианской письменности. В ней мы не находим даже следов учения о первосвященстве пророков. Когда учение о первосвященстве оформилось в церковном сознании, оно было решительно и без всяких колебаний усвоено епископу, а не пророку. Нигде пророк или дидаскал не выступают, как соперники епископов в области священнодействия. Ни Климент Александрийский, ни Ориген не оспаривают у епископа предстоятельствования на Евхаристическом собрании, хотя для последнего представителем «духовной» иерархии был дидаскал. В апостольское и послеапостольское время, вероятно, было не мало случаев, когда пророк исполнял служение предстоятеля. Первое указание об этом мы находим в Деяниях, в которых рассказывается, что после иерусалимского собора «апостолы и пресвитеры со всей церковью рассудили, избрав из среды себя мужей, послать их в Антиохию с Павлом и Варнавою: Иуду, прозываемого Варсавою, и Силу, мужей начальствующих между братиями (andras hgoumenouj en toij adelfoij) (Дн. 15,22)», О них несколько ниже говорится, что они были пророками (15,32). Это означает, что Иуда и Сила, будучи пророками, были поставлены Иерусалимской церковью в пресвитеры. При огромном уважении, которым пользовались пророки, они бывали наиболее излюбленными кандидатами в пресвитеры–епископы. Ерма в своем «Пастыре» осуждает тех пророков, которые домогаются иметь в церковном собрании «prwtokaqedrian» [229]. Это, конечно, могло означать, что пророки по своему положению в церкви, желали иметь первые места в церковном собрании, но, вероятно, более правильно видеть в этом указание, что пророки добивались быть поставленными пресвитерами, а тем самым получить председательствование в церковном собрании [230]. Правда, тот же Ерма рассказывает, что старица, несмотря на его протест, приказала ему сесть по левую сторону себя раньше пресвитеров. Ерма не считал себя и не был пресвитером, а потому восседание раньше пресвитеров означало только почетное место. В том и другом случае пророческое служение или соединялось с пресвитерским служением, или имело почетное место в церковном собрании, но оно в себе самом не включало какого либо другого служения, а тем более первосвященнического, как это мы наблюдаем е «Учении» [231]. В первоначальной церкви соединение служений было обычным явлением, но именно соединение, а не смешение, что было бы против воли Божьей, установившей в Церкви различие дела служения. Мы до известной степени до сих пор стоим перед загадкой, каким образом возникло учение о первосвященстве пророка или какими путями оно проникло в ту среду, из которой вышло «Учение 12–ти апостолов». Если придерживаться традиционной даты возникновения этого памятника, то оно является необъяснимым, как необъяснимо остается, что оно не оказало никакого влияния на церковную мысль. Единственная среда, которая могла родить это учение, это монтанистические круги, но тогда надо отнести, появление «Учения» к значительно более поздней дате. Поэтому мы не можем считать учение о первосвященстве пророка характерной для пророческого служения: по своей природе пророческое служение не включало в себе первосвященнического служения, но оно могло с ним соединяться, если пророк избирался предстоятелем местной церкви.

5. В связи с этим мы должны отметить, очень бегло, еще одну деталь. Учение о первосвященстве пророка должно было внести изменение в учение о Церкви. Как мы увидим ниже, первосвященником был всегда предстоятель местной церкви. Будучи первосвященником в местной церкви, он являлся первосвященником Церкви Божьей. Пророк, как первосвященник, должен был оказаться в обратном положении: будучи первосвященником Церкви вообще, он являлся первосвященником любой местной церкви, в которую он приходил. Это с одной стороны отрывало пророка от той местной церкви, в которой он состоял членом, а с другой, что гораздо более важно, выдвигало идею Церкви вообще, независимо от местной церкви. «Как этот преломленный хлеб, некогда рассеянный на горах, будучи собранный, стал единым, так да будет собрана Твоя Церковь от края до края земли в Твоем царстве» [232]. — «Собери ее от четырех ветров» [233]. Это не язык или не совсем язык ап. Павла. Церковь, о которой здесь говорится, не есть местная церковь, в которой в полноте пребывает Церковь Божья, а Церковь, которая обхватывает все местные церкви, рассеянные по всему миру. Каково отношение этой Церкви вообще или универсальной церкви к местной, остается неясным из самого памятника. Позднее идея универсальной церкви с особой силою будет выдвинута Оригеном, а затем наиболее полно развита Киприаном Карфагенским. Источники идеи универсальной церкви недостаточно выяснены, но составитель «Учения» почти несомненно заимствовал ее из иудейского сознания. Евхаристическое понимание Церкви уступает место понятию церкви, как собрания народа Божьего, нового Израиля в ветхозаветном смысле. Первосвященство пророка принадлежит универсальной церкви, которая состоит из местных церквей. В силу этого местная церковь может оказаться временно без первосвященника, имея в качестве заместителя пророка епископа, но от этого универсальная церковь не лишается первосвященника. Если отбросить гностическую письменность, то мы можем без особого риска утверждать, что «Учение» первый памятник, устанавливающий, хотя и не совсем ясно, идею универсальной церкви. «Кто пророчествует, тот говорит людям в назидание, увещание и утешение» (1 Кор. 14,3). Поэтому пророческое служение предназначено для существующих уже местных церквей. Как откровение воли Божьей, согласно которой живет и действует Церковь, пророчество служит Церкви, которая строится на основании апостолов. В этом его отличие от апостольского служения, «хотя последнее может быть соединено с харизмой пророчества. Тем не менее, апостол, имеющий пророческую харизму, остается апостолом, а не становится пророком, как наоборот, пророк, призванный к апостольству, перестает быть пророком, если он фактически исполняет служение апостола. Как служение, предназначенное местным церквам, оно не должно, как было уже выше сказано, иметь обязательно странствующий характер. Пророк по преимуществу служит одной местной церкви, которая, однако, может возложить на него миссию служения другим церквам. С постепенным прекращение пророческого служения пророки становились все более и более редкими в местных церквах и их деятельность все больше приобретала странствующий характер.

V. УЧИТЕЛЬ.

 1. Третья группа лиц, имеющих особое служение, которую мы находим в первоначальной церкви, это — учители (didaskaloi). О них упоминает ап. Павел, и о них говорится в «Учении 12–ти апостолов», но ни в одном, ни в другом случае их служение не определяется вполне точно. История церкви II–го и III–го веков оставила нам несколько образов дидаскалов, из которых наиболее знаменитыми являются Климент Александрийский и Ориген, но все они принадлежат к.вершинам христианской мысли, а потому составить по ним представление об обычном дидаскале местной церкви довольно трудно.

Не имеет особого значения, связано ли служение христианских дидаскалов со служением ветхозаветных книжников и учителей [234]. Потребность в христианском учителе должна была появиться с самого начала. образования церквей. Если считать правильным, что в дальнейшей истории из дидаскала образовался чтец, то не только чтение составляло главную обязанность древнего дидаскала, но и живое слово. Пророк говорил людям в «назидание, увещание и утешение» через откровение воли Божьей, учитель также говорил в назидание и утешение через изложение учения веры. «Для нас только тот является гностиком, говорил Климент Александрийский, который бодрствует над изучением Св. Писания, сохраняя неповрежденными апостольское и церковное учение (twn dogmatwn)» [235]. Для Климента истинный гностик почти что дидаскал, т. к. он не может сохранять свое ведение Писания для самого себя, а «ecclesias docet» [236]. Дидаскал обучал церковь через раскрытие истин веры, содержащихся в Предании и в Писании [237]. Если не все, то в большей своей части дидаскалы ученые богословы древней церкви, представители богословской науки, которая служит Церкви. Из под пера дидаскалов вышли первые творения христианской письменности, как наприм. «Послание Варнавы», послание Климента Римского и др. Они же считали своей обязанностью не только поучать церковь, но и защищать ее перед язычниками и римской государственной властью. В противоположность языческим школам они открывали свои школы, где не только обучались оглашенные, но и верные, желающие познать Слово Божие [238]. Церковь очень ценила деятельность дидаскалов, старательно сберегая их творения. Автор послания Варнавы не решается даже присвоить себе служение дидаскала. Для него дидаскал вдохновенный учитель, обладающий харизмой гнозиса, через которую он приобретает высшее знание, переданное Христом Своим ученикам. Верность этому знанию и учению составляет отличительный признак истинного гностика и учителя. В заключительных главах «Послания к Диогнету», которые, как предполагается, принадлежат великому основателю Александрийсксй школы Пантену [239], говорится следующее: «я не новость сказываю, и не напрасно ищу убедить других, но бывши учеником апостольским, и я сделался учителем язычников. То, что мне предано, стараюсь сообщить ученикам, достойным истины. Ибо кто, будучи правильно научен и рожден от возлюбленного Слова, не постарается тщательно изучить то, что Слово ясно преподало ученикам Своим?.. Ибо все то, к чему нас возбуждает Божественное Слово мы сообщаем вам из любви к истинам, нам открытым» [240]. В отличие от ложного гнозиса истинное учение дидаскала содержит только то, что передано Христом. В этих словах послания к Диогнету чувствуется, что уже существует некоторая нотка недоверия к дидаскалам, которых, повидимому, обвиняют в новшестве. Наряду с уважением, которым были окружены истинные дидаскалы, постепенно рождается опасение, направленное вообще против гнозиса. Первоначальная церковь знала не только ложных пророков, но и ложных учителей. Первые предостережения против них мы находим в Пастырских посланиях. С одной стороны, мы находим в них слова, которые имели необычайный резонанс, как в истинном, так и в ложном гнозисе: «И что слышал от меня, при многих свидетелях, то передай верным людям, которые были бы способны и других научить» (II Тим. 2,2), а с другой стороны: «много есть и непокорных, пустословов и обманщиков, особенно из обрезанных, каковым должно заграждать уста; они развращают целые домы, уча, чему не должно, из постыдной корысти» (Титу 1,10–11), так как «имея веру и добрую совесть, которую некоторые отвергнув, потерпели кораблекрушение в вере» (I Тим. 1,19). «Ученне 12–ти апостолов» говорит о ложных учителях, а Ерма в своем «Пастыре» предостерегал верных против тех, кто «вводили чуждые учения и совращали рабов Божьих» [241]. Если Ириней Лионский, считая безрассудными вопросы, что делал Бог до сотворения мира [242], или как Бог родил Сына [243], не отрицал окончательно гнозиса, особенно касающегося экономии спасения [244], то Тертуллиан решительно заявлял, что нет ничего общего между Афинами и Иерусалимом, Академией и Церковью [245]. Течение, направленное против гнозиса, а косвенно и против дидаскалов, было настолько сильно, что Климент Александрийский должен был поставить проблему веры и гнозиса, никогда неизжитую до конца Церковью: «Некоторые, говорил он, которые считают себя умными людьми, думают, что хорошо не касаться ни философии, ни диалектики и не заниматься изучением природы. Они требуют веру, чистую и простую, как будто они хотят, нисколько не заботясь о винограднике, собирать с самого начала гроздья винограда» [246]. Синтез веры и знания, к чему стремился Климент Александрийский и Ориген, не был принят церковным сознанием их времени. Тем не менее, Цельс, конечно, преувеличивал, утверждая, что «церковь есть собрание невежд, руководимых пресвитерами, ограниченными и глупыми, как женщины и дети, к которым они обращаются» [247]. Ориген решительно отверг это обвинение, хотя и сам страдал от ограниченности современных ему христиан. Церковь ценила знание и любила своих дидаскалов. Учительство было особым служением, но учительская харизма чаще, чем какая–либо другая, соединялась с другими служениями [248]. В известной мере она входила в пророческое служение. Она, как мы увидим ниже, соединялась со служением предстоятельства. Больше того, в той или иной мере учительская харизма принадлежала всем или почти всем членам церкви, т. к. каждый должен поучать другого: «посему увещавайте друг друга и назидайте один другого» (1 Фес. 5,11).