Дан Маркович - Ант

• Название: Ант
• Автор: Дан Маркович
• Жанр: Проза

---

А с Ефимом так случилось - он промедлил и попался.

10.

Что за граница тогда была в 41-ом, смех один, страна корчилась в панике.

В 42-ом уже не получилось бы, а тогда, осенью, вполне могло. Остался ему один перевал, и надо было тут же сигать, чтобы не маячить в поселке пришел, увидел, победил... А он лежал в траве и смотрел в небо. Облака ветром разметало, и там, в высоте засветилась гора. Две ослепительные вершины, а между ними, чуть пониже, седло, по нему и нужно было пройти.

Дорога известная, часов двадцать пути. Довольно безопасно, хотя высоко и воздух обрывками хватаешь. Он здоровенный был мужик, прошел бы, но медлил, смотрел и смотрел. Смотреть нельзя было.

"Она не на земле была, эта гора. Она жила в небе, понимаешь, - в небе, и я, муравей, туда?.. от земли отрываюсь... Страшно. Мне надо было собраться, привыкнуть..." Так он матери объяснял. Он промедлил, за ночь пережил страх, собрался духом - а утром его хватают -"ваши документы, откуда?.." И он едет обратно, попадает уже не в ссылку, а на самые нехорошие рудники, которые тогда открыли, чтобы делать бомбу, немцев победить, а потом и всех союзничков прижать к ногтю. Это все об Ефиме.

Мне больно за него, но я к боли привык, и дальше писать нечего.

11.

Так вот, Аркаша... Это я о Пунине. Техник реактивных истребителей дудаевского полка. Я его сильно подозревал. В том году я закончил свой факультет, работы для меня подходящей не было, и я навострился в Россию.

Лида оставалась, я уезжал. Но с первого раза уехать не сумел - соскочил с поезда.

Потом много раз, можно сказать, всю жизнь, прикидывал, - что было бы, если б не вернулся. Трудно сказать, ведь и с существующим в жизни довольно хлопот, а несуществующее еще одна вселенная, многовато для существа с моими ногами. Я страдал, конечно, но и в мыслях не было остаться, бросить свои игрушки, взять эту девку подмышку, завести свой дом, детишек и все такое. Наверное, вся эта история - ноги, послевоенная страшная жизнь, смерть Семена, потом Ефима, все, что я видел и слышал вокруг - неизгладимо меня изменила. Я от природы был жестким, а стал еще хуже - жестоким. Я бился за жизнь. Сначала меня придавило, а потом Ефим выкинул из коляски. И мне нужно было победить - жизнь, мир, людей, доказать себе... Точней трудно сказать, неясные мысли бродили в голове, только чувство ясное, сильное - карабкаюсь, пробиваюсь сквозь сыпучий песок... Муравьишку зтого я впервые встретил в таллиннском мелком песочке, потом часто возвращался к нему, а если забывал, жизнь меня возвращала. Это видение всегда со мной: лезу вверх по крутому песчаному склону , а внизу ухмыляется мое кресло. Ждет меня. Под ногами у этой дряни несколько полосок никелированного железа, наподобие бампера, вечная ухмылка в спину. Не скалься, не дождешься, сука. Я побеждал. А потом думал только, как пристроить ноги, чтобы повыше были. Сколько себя помню, в них зазубренное лезвие живет, подрезает изнутри кожу на голени, от этого на поверхности то и дело возникают гнойные дыры. Но сначала были цветочки, настоящая боль настигла меня позже.

Я еще на предпоследнем курсе задумал уехать в Россию. Хотел писать, переводить, заняться всерьез языком. Я не ждал, что будет легко, но и о том, как все сложится, не догадывался.

12.

По обыкновению пришел на вокзал рано. Никогда не знаешь, когда и где споткнешься, не придется ли, тайком переводя дух, стоять у витрин, или, сидя на скамеечке, наблюдать за голубями... Чуть позже подошел мой единственный приятель Борис. Я ждал Лиду. Она прискакала на удивление рано, поулыбалась, помахала ручкой - и исчезла, не дожидаясь отправления. Мы с Борисом еще минут двадцать стояли на перроне. Все уже было сказано, он лениво спрашивал, я рассеянно отвечал, думая о Лиде..

Последнее время мы с ней ссорились. С собой ее брать было некуда, ей еще год учиться. Но я не хотел ее терять. Вот если б законсервировать на годик, заморозить, чтобы ни к кому не бегала... А я тем временем устроюсь. В тот день утром я ее, кажется, видел, заходил в общежитие. Это странно звучит -"кажется", но так оно и было. Я не был уверен, потому что правды знать не хотел. В комнате мне сказали, что ее вызвали вниз, я спустился, заглянул в закуток у входа, место для гостей. Там сидело несколько парочек, отец и мать из деревни привезли сыну окорок и корзинку яиц, а в углу двое, в полутьме. Мне показалось, что девушка похожа на Лиду, а он тот лейтенантик, сволочь, алкаш!..

Я не поверил. Не она это, и он - не он. Заглянул, и закрыл дверь.

Просто не может быть такого вероломства, да еще в день отъезда! Значит похожая парочка. Ничего больше выяснять не стал, так и ушел с тихой тяжестью в груди. И на перроне не получилось прощания. Удивительно быстро она и безболезненно простилась.

13.

Потом, когда поезд на высокой насыпи набирал скорость и плыли назад аккуратные пригороды, чахлые сосны, мох, летние эстонские домики с обязательной бархатной травкой перед крыльцом, круглым окошком, корабельным, не такие шикарные, как сейчас, но старательности даже больше было... Тогда я вдруг понял, - это она в том углу была, на диване, у окна. Она бессовестно меня обманывала последние месяцы, а до этого с Волгиным стихи, говорила, читаем, про физиков и лириков.

Весной Волгин уехал на практику, и я вздохнул с облегчением. Через месяц опять затор в отношениях - она снова отсутствует, взгляд мечется, губы облизывает, как всегда, когда хочет обмануть. И все равно я не поверил, когда увидел их.. Ведь довольно темно там было, к тому же против окна. А в поезде до меня дошло, что я дурак и ничтожество, надо полностью объясниться с ней и уехать, захлопнув за собой дверь, без глупых надежд. Я должен был тут же все выяснить, и не мог ждать ни минуты! Даже забыл про свой чемоданчик на верхней полке, в нем несколько книг, трусы, полотенце и рубашка, а носки я стирал и сушил, они у меня были одни. Сошел на полустанке, рядом с ее домом. За леском военный городок, там она летом жила у отца, а зимой мы жили в общежитии при университете.

Я шел по пружинящему вереску, по тропинке, по серой как зола земле, стараясь не наступать на моих любимых муравьев. И на повороте налетел на нее. За час успела обернуться! На плечах шаль, несмотря на жару, бусы свисают на грудь, я терпеть не мог эти крестьянские замашки, и при мне она носила вокруг шеи тонкие две ниточки. Вырядилась и побежала, не успел я отъехать.

Она от неожиданности ойкнула, синие глаза округлились. " Надо же, ты прямо фокусник..."

"Завтра поеду, вспомнил дело одно..."

Она старательно уводила меня куда-то в сторону. Потом я догадался, место встречи было недалеко. Я устал от ее проделок, уйти бы с ней подальше, где никого, и все, наконец, выложить ей, решить начистоту.

"Хочет, не хочет, любит - не любит..." Пусть не виляет, скажет, как есть.

Мы шли сначала в сторону военного городка, потом свернули в старый засохший ельник, обошли песчаные дюны, пахнувшие кислым железом.

Городок постепенно таял, вояки, те, кто сидел прочно, перебирались в Таллинн, другие уезжали в Россию, и осталось несколько десятков домиков, в одном из них жил ее отец, майор-пенсионер, алкоголик, он меня терпеть не мог. Я был для него чужак, а то, что будущий ученый, так это "не для нас", он говорил. Теперь я лучше понимаю его. Пунин очаровал его рассказами о родной деревне, и выпить был не дурак.

Мы шли и спорили, я все добивался - " Поженимся?"

"А ты кто будешь - аспирантик?"

Меня это возмущало - ну, и что? Ее расчетливость меня коробила. Совсем рядом, метрах в трехстах должно было быть море, ветер доносил запах гниющих водорослей. Мы вышли на поляну - ветхий заборчик, развалившийся дом, сарай, в пять или шесть рядов натянуты провода, на них остатки тяжелых сетей, какие-то тряпки... Бывший хутор, потом, наверное, жили случайные люди, но уже давно никого. Тихо. Я расхотел спорить, все думал, как бы сделать так, чтобы она снова меня любила, что для этого сказать.... Она же спорила, кривлялась, хохотала, насмешничала, а потом стала прятаться от меня за рядами сетей, доходивших почти до земли. Меня это раздражало, я хотел мира, спокойствия, и уверенности, что все сохранится, чтобы уехать и знать - она здесь, но моя, и беспокоиться нечего. Эгоистическая, конечно, страсть. Вовремя признаться надо было, самому признаться, рассказать про ноги, а там уж как получится. Ничего бы не получилось... Все равно, я молчал, и своего дождался.

Она пряталась и убегала, а потом неожиданно возникала в соседнем ряду.

Просунет руку в щель между сетями, пихнет меня или щипнет, и снова убегает. Догнать ее я не мог, ноги не позволяли. Я постоянно должен был скрывать свой недостаток. Ты такой солидный... - она говорила. Я всегда двигался не спеша, зная, что спешка меня выдаст. Тогда же я потерял терпение и ковылял между рядами быстрей, чем обычно, и уже с раздражением отодвигал сети, отмахивался от них, отбрасывал, чтобы видеть ее кривляющееся личико, остановить его, и говорить глаза в глаза, всерьез, без дураков. Она была глупой, что поделаешь, но и я был глуп. Нет, я был слеп. Я думал тогда, что если говорить долго и понятно, то можно убедить любого, чтобы воспринял твою правоту и справедливость. Только надо очень ясно сказать... доказать...донести... Во-вторых... опять мать... во-вторых, я чувствовал, что девочка эта нужна мне, без нее я останусь один на свете. Два года тому назад умерла мать, единственная личность, которой я был не безразличен. И я привык, прилепился к девчонке, которая почему-то приласкала меня, хотя видел ее бездарность, глупость и трезвое крестьянское разумение жизни, чуждое мне. Мать не была такой - она твердо стояла на ногах, но требовала от людей и себя невозможного, и в этом тоже, можно сказать, витала в облаках. Быть на пределе своих возможностей трудно, больно, страшно, и опасно тоже, совсем не все люди это хотят и могут, и не надо их за это презирать. Но это я понял потом, и поздно Она всячески избегала разговора. Надо было сообразить, плюнуть, повернуться и уйти. Нет, я не понимал, на что-то надеялся - суетился, ругался, уже со злостью отмахивался от сетей, раздвигал их, стараясь найти ее лицо.