Галина Вишневская - Галина. История жизни

• Название: Галина. История жизни
• Автор: Галина Вишневская
• Издательство: Русич
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1998
• ISBN: 5-88590-892-3

Книга воспоминаний великой певицы — яркий и эмоциональный рассказ о том, как ленинградская девочка, едва не погибшая от голода в блокаду, стала примадонной Большого театра; о встречах с Д. Д. Шостаковичем и Б. Бриттеном, Б. А. Покровским и А. Ш. Мелик-Пашаевым, С. Я. Лемешевым и И. С. Козловским, А. И. Солженицыным и А. Д. Сахаровым, Н. А. Булганиным и Е. А. Фурцевой; о триумфах и закулисных интригах; о высоком искусстве и жизненном предательстве. «Эту книга я должна была написать, — говорит певица. — В ней было мое спасение. Когда нас выбросили из нашей страны, во мне была такая ярость… Она мешала мне жить… Мне нужно было рассказать людям, что случилось с нами. И почему».

Текст настоящего издания воспоминаний дополнен новыми, никогда прежде не публиковавшимися фрагментами.

---

…Это ж только нашему, русскому человеку издалека кажется, что на Западе сыплется с неба манна. Ничего подобного — каждый доллар нужно заработать потом и кровью. Работай — и будешь все иметь. Когда у нас это поймет каждый — Россия начнет возрождаться. А пока мы стоим с протянутой рукой и кого-то ждем — будем прозябать.

…Я ничего и никого не ждала. Некогда было ждать. Надо было, хочешь не хочешь, выходить на сцену. Трудиться.

Я многого добилась. Но многого и не сделала, что могла. Не спела, например, Кармен, Медею… Десятки моих партий. Я перестала об этом думать сегодня: что толку? На Западе я должна была делать то, что лежит на дороге — бери, пой. Чтобы воплотить свои мечты, действительно творить — нужен свой театр, который строит репертуар в расчете именно на тебя, нужны единомышленники. На Западе этого у меня не было. А переезжать из театра в театр — это дает обеспеченную жизнь, но не творческое удовлетворение. К тому же я не могла опускаться ниже того уровня, к которому привыкла, работая с Борисом Александровичем Покровским, великим режиссером. Я видела зачастую скороспелые, беспомощные постановки — и отказывалась петь в них. Предпочитала давать концерты. Потеря Большого театра была для меня невосполнима. За несколько лет невозможно найти новый свой театр, где тебе будет хорошо. Это нужно вырасти там, иметь другую психологию.

С другой стороны, если бы я всегда жила там, на Западе, — наверное, и характер другой выработался бы, и судьба была иная. И может, я не стала бы тем, что я есть. Так что все вышло так, как должно было, — все от Бога.

Зато знаю, что случилось бы, останься мы тогда в Москве. Ростроповича не было бы вообще — это точно. Он бы либо спился, либо покончил с собой, и я потеряла бы мужа, семью. Примеров такому повороту событий на нашей памяти достаточно, и выбора у меня не было: речь шла о жизни. Я, конечно, могла остаться в театре — не посмели бы, наверное, выгнать, во всяком случае, сразу. Просто не давали бы выезжать за границу, закрыли бы всякие гастроли, будто меня нет. Ведь уже перестали называть мое имя в радиотрансляциях моих опер и в рецензиях на выступления — писали, что концерт прошел с успехом, оркестр играл прекрасно, а о солистке ни слова. Да, больно, унизительно, но от этого же не умирают. А может, умирают. Я вот не умерла, но — надолго ли бы меня хватило? Рада, что нашла в себе силы — поставить на всем точку и уехать.

Нам надо было скрыться с глаз долой. Я надеялась, что лет через пять о нас забудут, все утрясется, успокоится — и мы вернемся. Но нас и за границей не оставляли в покое, а в 78-м лишили гражданства — подло, заочно, не соизволив даже известить лично. Узнали мы об этом из сообщений по парижскому телевидению…

Наши вожди думали, будто выбросили нас на капиталистическую свалку и мы пропадем там. В назидание другим. То-то было б радости! А мы вот выжили, хотя мою творческую жизнь, повторяю, искорежили. Она бы сложилась иначе. Не лучше, не хуже — по-другому.

— Позвольте усомниться, что все было так грустно. В 77-м году вы были признаны лучшей певицей мира, записали множество пластинок, которые все (!) удостоены различных премий. Запад успел и сумел оценить Вас…

— Помогла пройденная школа, привычка делать все, за что берешься, по высшему разряду, держать уровень. И все-таки театр уже не приносил мне прежней радости. Единственной интересной новой оперной партией была Леди Макбет в опере Верди в Эдинбурге. И в 1982 году я решила оставить оперную сцену — спела на прощанье восемь спектаклей «Евгения Онегина» в парижской Гранд-Опера. Публика, пресса, импресарио были в недоумении: как! — голос звучит прекрасно, успех есть огромный. Но я твердо сказала: все. Лучше уйти на несколько лет раньше, чем на неделю позже.

А концертную деятельность продолжила. И много записывалась на пластинки. Здесь у меня, действительно, было немало ярких, без преувеличения, работ. Это прежде всего Катерина Измайлова, о которой я говорила. В России мне не дали записать Тоску — я сделала это в Париже. В «Пиковой даме» пела Лизу — в России я ее тоже не смогла записать.

С «Пиковой дамой» случилась примечательная история. В записи должен был принимать участие хор из Болгарии. Наши власти прознали об этом. ЦК КПСС немедленно связался с братской компартией — и хору запретили выезд в Париж. До записи оставалось две недели. Можете представить, чего стоило найти новый хор, который бы за такой срок сумел выучить оперу — по-русски! Собирали хористов из всех церквей. И они пели. И подобного внимания к нашей творческой судьбе со стороны Советской власти было в избытке, пакостили при каждом удобном случае.

…В «Борисе Годунове» я записала две партии — Марины Мнишек и Шинкарки. Вновь спела Наташу в «Войне и мире» — причем, это была полная, четырехчасовая версия оперы — всюду она идет в сокращенном виде. Я уже записывала эту оперу в Москве, в 1961 году, и получила Гран-при Парижской академии. И вот за эту же партию, записанную через двадцать пять лет, я вновь была награждена Гран-при той же академии. По-моему, в истории грамзаписи и оперного искусства такого еще не было, рекорд. Записала «Иоланту» — и поставила как режиссер эту оперу с молодыми певцами в Англии. В Монте-Карло, Вашингтоне и Риме поставила «Царскую невесту», красивый получился спектакль. Выпустила на пластинках много камерных программ — в основном, русской музыки. Последний альбом сделала в 1991 году: это были романсы Глинки, Мусоргского, Римского-Корсакова, Чайковского, Бородина. Регулярно вела и веду мастер-классы в разных странах. Объездила весь мир.

Да, еще — писала эту книгу, «Галину». Налаживала быт семьи. Растила дочерей. Потом выдавала их замуж, радовалась внукам. Теперь у меня их шестеро. Четверо у Елены, двое — у Ольги. Это самое ценное приобретение в нашей жизни на Западе.

— В 1990 году Вам вернули советское гражданство. Судя по тогдашним сообщениям в газетах и по телевидению и вспоминая ваш первый приезд, это не вызвало у Вас большого восторга…

—…Не знаю, как у кого, а у меня не было никакой тоски по березкам, матрешкам и резным оконцам. Никакой. Я знала, что никогда не увижу своей родины. И приняла это как данность, жесткую, несправедливую, но неизбежность. Надо было врастать в чужую жизнь. Мы и врастали. И вросли. И когда в 91-м намечались гастроли Ростроповича с Вашингтонским оркестром в Москве и Ленинграде и появилась возможность побывать на родине, я не хотела ехать. Зачем? Чтобы вновь переживать прошлое, исходить гневом? Власть была прежняя, как и раньше, держала народ в скотском состоянии. А всевозможным красивым словам я давно научилась не верить.

Живя за границей, мы не порывали духовной связи со своим народом. И когда случилось землетрясение в Армении, Ростропович дал несколько благотворительных концертов в пользу пострадавших, перечислил полмиллиона долларов — но, конечно, в советских газетах о том не было ни звука. О предстоящих гастролях уже шла речь, они рекламировались, а мы все еще оставались врагами народа. Указ действовал — его отменили за три недели до нашего приезда, успели. Вот бы был скандал! Вернули — как и лишили: не спрашивая. Естественно, никаких извинений, сожалений. Даже не хватило ума — свалить все на Брежнева. Такое впечатление, будто выбросили вещь на свалку, а потом одумались: может пригодиться — и подобрали. А Солженицын еще долго оставался врагом народа. Мы поставили в парижском доме специальную мощную антенну и следили за съездами депутатов. Меня тошнило от этой говорильни — страна дышала на ладан, а ее правители вели разговоры, как сохранить свой социализм-коммунизм. Вспомните, вы же сами, готовя первое издание моей книги в 1990-м, просили выбросить то эту строчку, то этот абзац: порядки оставались прежние.

Мой первый приезд в Россию запомнился мне тем, что я, по-моему, за все дни здесь ни разу не улыбнулась. Воспринимала происходящее, как каменная.

Понадобилось немало времени, коренное изменение всей политической обстановки, август 1991-го, приход Ельцина, его команды — чтобы понемногу исчезли обида и настороженность. И пробудилась вера, что действительно рождается новая Россия. Поэтому сначала я приезжала редко и на несколько дней — только по каким-нибудь делам.

— Например, на юбилейный вечер в Большом театре?..

— После того как Большой театр меня предал — «наградил» за мои 22 года на его сцене, — я думала, что ноги моей никогда там не будет. Но когда в начале 1992-го года театр предложил мне устроить мой вечер — в честь 45-летия творческой деятельности, — я с открытой душой согласилась. Я подумала тогда: тех, кто меня предал, уже нет в театре, пришли новые люди, много молодых, совершенно мне неизвестных, вправе ли я их обвинять в случившемся с нами? И я вышла на сцену родного театра. И вновь, после восемнадцати лет отсутствия, испытала все прежние чувства — любви, упоения, страха, восторга — и каждую минуту, в течение всего вечера, ощущала, как меня, капля за каплей, покидает давняя боль, уходит обида — им не остается места в моем сердце. Я поняла, что меня не забыли, помнят и все хорошо понимают. Мне нужно было это — чтобы ушла душившая меня ярость. Я не тот человек, который может копить в себе злость и долго жить с ней. Вечер был грандиозный. Три часа шла прямая трансляция из театра. Первая программа телевидения даже отменила один выпуск вечерних новостей. Да, в России если уж бьют — то до смерти, а если прославляют — то без всякого удержу и меры. Все от всей души. Тогда же я основала «Пенсионный фонд Галины Вишневской» для помощи солистам оперы и артистам хора Большого театра. Фонд этот работает и сейчас; в него поступают гонорары за мою книгу, и за это издание тоже пойдет туда.