Алла Дымовская - Вольер

• Название: Вольер
• Автор: Алла Дымовская
• Жанр: Научная Фантастика

Грядет буря, грядет революция! Вслед за буржуазной и пролетарской пришел черед революции интеллектуалов! Самая гонимая, самая беспомощная часть человечества отважилась, наконец, взять власть в свои руки. Царство разума на земле или милосердие к побежденным? Но овцы не могут пасти волков. Поэтому без крепких решеток не обойтись, дабы чудовище не вырвалось на свободу. Рай и ад разделились в реальном мире, и низ поменялся местами с верхом.

В сборник вошли роман «Вольер» и рассказ «Мы, народ…».

---

Вольер

«Первое: вступление человечества на путь эволюции высшего порядка означает практическое превращение Гомо Сапиенса в Гомо Эгрегиуса – Человека Превосходного.

Второе: скорее всего, далеко не каждый Гомо Сапиенс пригоден для такого превращения.

Резюме:

– человечество будет разделено на две неравные части;

– человечество будет разделено на две неравные части по установленному самим человечеством параметру;

– человечество будет разделено на две неравные части по установленному самим человечеством параметру, причем меньшая часть форсировано и навсегда обгонит большую, которая утратит право называться таковым.

Процесс подобного разделения суть постоянен и бесконечен».

Аллюзия на «Меморандум Бромберга».

(А. и Б. Стругацкие. «Волны гасят ветер»)

ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ РОД В МАССЕ СВОЕЙ ТАК ЖЕ ПРИСПОСОБЛЕН ДУМАТЬ, КАК И ЛЕТАТЬ.

Джонатан Свифт

(Это не эпиграф, а декларативное заявление)

Часть первая Homo Ignoramus

«Я вам покажу!» (а вот это эпиграф)

Поселок «Яблочный чиж»

Крапива росла у новой границы. Много крапивы. Не потому, что нельзя было приближаться и кто‑то посадил ее там специально, а просто крапива там росла. Впрочем, приближаться к любой границе, новой или старой, тоже запрещалось, так было всегда, а крапива выросла позже, сама по себе. Наверное, оттого, что вдоль этой границы никто не ходил. Даже «железные дровосеки», что вовсе были не из железа, а будто бы из мутного стекла, другое название Тим не знал. Но как выглядит железо, очень даже представлял – это такие холодные, блестящие штуковины, которые ни в коем случае нельзя лизать языком на морозе, они бывают полегче и потяжелее, из них сделано в поселке много чего полезного, они разные по цвету и на ощупь, хотя называются одинаково.

Тим стоял у границы не потому, что собирался перебраться на другую сторону. Это было совершенно невозможно, глупо и пытаться, да и зачем? Тим стоял у границы потому, что здесь он назначил свидание Анике – она придет, когда солнце начнет падать за холм, – и еще потому, что у него за душой имелась тайна, о которой он думал, когда никого не случалось поблизости. Вот как сейчас. Скорее всего, в родном своем поселке только у него одного за душой имелась тайна. А больше так никто не говорил. Потому что обычно за душой имелось совсем другое: первая победа на состязании рождественского распития елочной шипучки, или главный приз за лучший летний каравай в день Короткой Ночи, или самая нарядная свадьба Старшего Сына. Но чтобы у кого‑то в поселке «Яблочный чиж» за душой имелась тайна, такого Тим припомнить не мог. Потому что тайна – это всегда страшно, оттого люди в поселке больше всего на свете не терпели страхов и тайн. Ведь тайна совсем не то же самое, что и секрет. Тим понимал разницу. Может быть, только он один и понимал. Секрет, это когда на время ты хочешь спрятать от кого‑то приятный сюрприз, чтобы вышло веселее, или, наоборот, сломанную случайно папину курительную трубку, чтобы отложить нагоняй на потом, когда папе приготовят новую и ему будет лень сердиться по‑настоящему.

Тайна же – это нечто иное. Близкое к запретному. Конечно, иметь тайны в поселке никому не возбранялось, но жители «Яблочного чижа», постоянные и пришлые по обмену, не поощряли тайн. Нехорошо, и все тут. Знать то, чего другие знать не могут, и никогда не сказать об этом вслух. Ведь так можно дойти до чего угодно. Даже до нарушения трех главных заветов Единого Закона, данных свыше Радетелями, об этом и подумать ужасно. Никого из Радетелей лично Тим никогда и в глаза не видел, но догадывался, что тайну, имеющуюся за его душой, они бы не одобрили. Вообще в поселке только два человека и только однажды видели здешнего Радетеля, которому принадлежал и сам «Яблочный чиж», и холм, за который падало солнце, и, по слухам, целое озеро, находившееся в чужом селении где‑то далеко за холмом. В это озеро, наверное, и падало солнце, а тогда получалось, что их Радетель был еще и хозяином местного солнца, а значит, не последним из верховных заступников. Поэтому считалось, что жить в его поселке большая честь.

До свидания с Аникой оставалось довольно времени – желтый час и примерно половинка синего. Так что Тим пока мог свободно думать о страшной тайне за своей душой. Если бы он, само собой, пришел к новой границе затем лишь, чтобы думать о тайне. Но пришел он не совсем за этим. Думать о тайне можно было где угодно – в купальне, на семейной лужайке, даже в Зале Картин, общем для всех. Все равно никто из жителей «Яблочного чижа» не сумел бы подглядеть, что творится в его голове. Тим это выяснил наверное. Даже его отец не имел об этом понятия. Хотя часто находился ближе всех к Тиму – это потому, что Тим и его отец были семья.

Тим нерешительно приблизился к буйным крапивным зарослям. Заслониться от жгучих листьев, готовых обстрекать его плохо защищенное тело, было нечем, оставалось одно – отважиться идти напролом. Тим слыл в поселке весьма сообразительным малым, несмотря на то, что совсем недавно достиг возраста первой зрелости – об этом сообщило послание Радетеля, адресованное ему лично. На обложке красовалось его, Тима, улыбающееся лицо, а внутри – розовое дерево на белоснежном фоне. Когда придет другое послание – зеленое дерево на золотом фоне, Тим сможет жениться. И хорошо, если бы ему позволили жениться на Анике.

Именно потому, что Тим слыл в поселке весьма сообразительным малым, он оставил мысль взять с собой в поход к новой границе полный защитный плащ или, на худой конец, одеяло «мамин уют» из собственной спальни. Во избежание лишних расспросов. Куда он идет в полном защитном плаще в летний солнечный день и зачем тащит с собой по пыльной траве чистое домашнее одеяло? А так никто на Тима не обратил внимания, может, парень отправился ловить стрекоз на открытый берег речки или собирать костянику в поселковой роще.

Но Тиму, которого вела за собой тайна души, нужно было в крапиву. И не просто в крапиву, а к самой границе – к безобидному на первый взгляд ярко‑красному ряду лучистых, тонких столбов. Пройти через них еще никому никогда не удавалось, правда, и смельчаков находилось мало. Хотя между лучистыми столбами была голая пустота. Однако как бы ты ни бросался вперед, с разбегу или одним резким прыжком, тебя всегда отталкивала назад невидимая преграда. При этом с головы до пят тебя пронзала внезапная, резкая боль и тело немело на некоторое время. Тим это знал, потому что пробовал. И пробовал не раз. Глубокой ночью на старой границе, где не росло никакой крапивы. Пробовал, когда в поселке спали, и в окнах не было видно ни единого огонька, и даже уличные световые шары уплывали в свои подземные норы, лишь равнодушные, ярко‑красные столбы лучились у запретного края.

На сей раз Тим не собирался вступать в единоборство с коварной пустотой. Его интересовал вовсе не пограничный частокол и уж, конечно, не крапива. А то, что находилось за ней, но еще по эту сторону заграждения, позабытое или оставленное нарочно, но оно было нужно Тиму. Теперь превыше всего. Он вздохнул, стиснул зубы и полез в крапиву, прикрывая лицо одной рукой, а другой стараясь по возможности расчистить себе путь. Крапивные кусты жгли его немилосердно, но Тим был упрям. Скоро он достиг ярко‑красного ряда лучистых столбов.

Легко сказать, достиг. На самом деле он как был, так и остался по уши в проклятой крапиве, которая уже растеряла злобную жгучесть, – и то, все крошечные жала давно впились в его полуобнаженное тело, и теперь листочки висели вялые и скромно смущенные. Словно бы говорили – если ты так, то уж ладно, тогда и мы не станем больше вредничать. Но видел Тим хорошо даже через крапивный буерак. И видел не в первый раз. И не во второй – с Колокольни Времени он успел разглядеть эту штуку – вечер за вечером, когда сгущались сумерки, в крапиве неровным светом начинало мерцать то, что имело прямое отношение к его тайне. Совсем недолго, но достаточно, чтобы Тим мог понять, что ЭТО такое. Он нашел случайно, хотя ЭТО было там давно, наверное, еще до того, как заросла приграничная полоса.

Теперь приближался синий час, когда томное солнце не успело до конца занырнуть в свое озеро, но и устало скользить по небосводу. Когда разноцветные, сияющие фонарики уже плавали в воздухе на поселковых улочках, покинув убежища под землей, но еще не светили в полную силу. Это и были заветные сумерки. Время смутных форм и неопределенной тоски, время крадущейся по пятам природы, тревожно напоминавшей о себе. В этот час казалось, будто и нет на свете никаких заступников‑Радетелей, а Тим один‑одинешенек и обречен на заклание этому миру расплывчатой серости без красок и без теней. В поселке как раз теперь обычно наступала тишина, тягучая и неподвижная. Словно бы люди замирали на месте, как испорченные старые игрушки, прислушивались и ждали с отвращением: когда же кончится невыносимо синий час, и зажгутся разноцветные фонари, и можно будет жить дальше. «Яблочный чиж» не любил сумерки, «Яблочный чиж» не любил тех, кто любил сумерки. Правда, в поселке и не было никого, кто бы любил сумерки.