Алексей Синиярв - Буги-вуги

• Название: Буги-вуги
• Автор: Алексей Синиярв
• Жанр: Контркультура

Бирлять, лабать, кирять, кочумать, срулять, дрыхлять, барать, лажать.

Сказ и бухтина, анекдот и антрекот, смешно и грешно, спьяну и спохмела.

Несовершеннолетним и девицам не рекомендовано.

---

Но.

Одного Куша не учел. Быстрый подъем застил глаза. Сбил наводку на резкость. А не учел он то, что масштабы у нас не столичные. Не такой уж и городишко Мелкосранск, чтоб клиентура постоянная была. Местное форцмо свой контингент всех в лицо, наперечет. И их, естественно: у кого пластмасса, у кого иголки и головки, у кого кассеты загармоничные. Пробел может образоваться если кого-то заметут, но зарастает это место быстрей, чем рана у собаки. В ценах тоже особливо не сыграешь: цена на всё стабильная и прейскурант опять же каждый знает и этот каждый другого каждого наколоть хоть на юксовый да хочет. Всё по учебнику: раздел влияния и интересов. Чужого попытаются на чем-нибудь да опрокинуть. Свой мир. Так же, как и у нас: всех кабацких чуваков знаем, кто где сидит, кто чем дышит. Случается и подмена нужна — мало ли бывает — и к нам приходят. Или ты не можешь, а тут свадьба горит — своим же знакомым и отдашь. Но сейчас не об этом.

Нагрели Кушу на «Оушен фэнтази»[64]. Показали мазурики с нуля, не разрезанный, как говорится, а втюхали с переклеенным пятаком: какие-то кола бельды воют. Минька слушал, аж плакал, по полу катался. Сидит дурак и слушает — помните историю такую, еще с рентгеновскими снимками?

А всё что? Не гонись, поп, за дешевизною. Польстился на дармовщинку — пару чириков вроде уступали ему.

Парню не до смеху. Сдуру в милицию бегал. Сопли там по щекам размазывал. В милиции его напугали, пообещали за спекуляцию пластинками привлечь. Адрес записали.

Гарун бежал быстрее лани. Матка до колен опустилась. Хоть бы подумал, дурила, а его то за шо? Спужалси. Чего чего, а пугать у нас умеют.

Лёля со своей аптекаршей попал прямо-таки в тюрьму, к прокурору. Ездили на Вторчермет, в кабак, на служебном аптекаршинном «Москвиче». Додумались. Обратно с песнями с плясками в двенадцать ночи на красный свет простегали три перекрестка.

Волки драные тут как тут.

Аптекарша триста отдала, чтобы дело замять, и стольник, чтобы Лёлику в институт бумага не пошла. Овёс ноне дорог.

Пока судились-рядились, из автомашины ее мазуты реквизировали. Так не храни их в бардачке! Менты тоже. Подзаборники вшивые. Ну куда он эту губную помаду денет? Любимой подарит? Она ж наполовину измазанная. Хранители устоёв хуевы.

Осталось нам с Минькой в историю попасть. Но пока ничего. Ангел хранит.

Так оно идет себе жизнь и идет. В колею, в колее, с колеей. Одно, правда, событие местного значения: прореха на человечестве тихой сапой в Утюг пристроился! Электриком. Лампочки менять. А помимо не заработанной платы шабашнический договор подписал на изготовление цветомузыки. Панно такое на стенку с бегающими огнями. Материалы от кабака, умелые ручки он сам прикладывать будет.

Теперь электрику не лень дважды в день ждать чертова троллейбуса, иногда по сорок минут, тащиться семь остановок до автостанции и оттуда топать до заветного порога минут пятнадцать, но зато иметь обед, а вечером, естественно, ужин. Будь на то господня воля, он бы и завтракать ездил.

С чего начинается работа? С присутственного места. Потому как с присутственным местом и ты сам на месте.

Разобрал он бардак в чулане, хлам повыкидывал и оборудовал себе уголок султана; оттуда проводку провел на подиум, колоночки для магнитофона повесил. Теперь музыка играет и без наших присутственных дней. В скромные трудовые будни. А вот в получасовых перерывах между нашими выступлениями записи не крутит. Пятеру, заявил Миньке, башляйте за вечер, тоды «ой».

А что?

Всё правильно.

Каждый труд благослови удача.

24

Знаете ли вы, что такое праздник весны и труда на задворках кипучей и могучей?

Эка невидаль, скажет иной мирянин, чай не в проруби плавали, туды его в карусель, что уж что, а это-то — великое ли дело?

Так-то оно так, дружище. Верно. Под одним небом ходим, поэт бы сказал: одной шинелью укрываемся и из одного котелка хлебаем, ведь ей-же-ей, весь жизненный распорядок по ГОСТу, на грудь четвертого слева. Но. Тут «но» есть. Тут надо с понятием. С кочки зрения кулика на мухосранском болоте: ваши девки может посисястее, но наши точно попиздястее. Поскольку, по себе знаю, спорить с куликом себе дороже, посмотрим-ка на всё это трезвым глазом.

Начать надо с того, что само собой разумеется: сыросранское население такие мероприятия на сухую не посещает. Традиции не те. Душа просит. Тесно ей, душе, на сухую. Шершавенько. Скрипит. А поскольку народ у нас всё больше душевный, как оно уже неоднократно подмечено, то всё, что положено вынь да поставь. А уж оно не застоится.

На мокрую же, душа требует простору на все три веселых стороны. Почему, спросите? И на это есть ответ. Кто не знает, что просить на сухую — одно, а требовать на мокрую — уже совершенно иное? И что может быть просторнее русской задушевной песни? А? Да опосля сто семьдесят граммов на брата? М-м? Можно представить, да? А помножить это дело на массовость? На праздничную си-бемоль?

Где же, где вы нонешние Суриковы с Перовыми? Обнажите ваши кисти, ведь вот она, картина! Вот она движется с первомайским приветом на почти трезвых ногах, с транспарантами, флагами, шарами, цветами, детскими пропеллерами-вертушками, глобусами, птичками Пабло Пикассо, мозолистыми руками многостаночника, красной косынкой передовицы, здравницами в честь такого замечательного образа жизни — как оно и положено, а впереди гофмаршал с гармонею иль баяном. И вся, буквально вся колонна орет во всю глухосранскую «имел бы я златые горы» (И ведь действительно: что окромя цепей? остальное имели и имеем. И будем иметь, как хотим, возможно даже, извращенно) или про так как шумел камыш.

Как? Впечатляет? Меня так очень. Вот он — наш ответ бразильским карнавалам.

Прошпект далёкой, пехом шелестеть — мало не покажется, и покуда до трибуны каблуки стопчешь, все застольные вспомнят: и как с горочки спустился, весь в орденах-медалях, и как огни золотые горят на том большаке, на перекрестке, где с любовью надо встретится, и про улицу родную, что хороша и в непогоду, и пошехонского с картинками выпишут.

Затоварились впереди массы, пока уплотнение рассасывается, глядь — колонна в амфитеатр сбилась, баба, что побойчей, каблучком дернет, пушкиным пройдется, да кэ-эк взвизгнет:

А мене милай подарил
Четыре мандовошечки
Что ж я буду с ними делать
Оне ж такие крошечки?

Товарки в долгу не останутся, на пару, в унисон, мартеновскими глотками дунут:

Ой, подруга, так и знай
Тем, кто просит, всем давай
Не фарфоровая чашечка
Не выломится край!

Гармонист тоже не кумачовым бантом шит: пальцы пляшут, как черти, ноги отбойным молотком выдрючиваются, тенорок с хрипотцой:

Я ходил, ходил за ней
Думал целочка у ей
Оказалось, что у ей
Шире кепочки моей.

Тут же вам и похуйсранского с притопом, с прихлопом счешут. «Веселых ребят», что с Леонидом Утесовым, помните? Как там покойника провожали? О, то оно и есть, только почище, потому как от чисто радостного восприятия жизни процесс происходит.

Мужики в костюмах не обмятых, брючины гармошкой, рубахи белые колом, галстук, раз в год надёванный, топорщится — узел с хороший кулак. Бабы — в разнорябь, что попетушистей из сундуков достали, помады ради такого дня не пожалели, волосья начесали — смотришь и сердце радуется.

Одна колонна прошла. Другая. Там «я люблю тебя жизнь» задушевно выведут, тут «арлекино» споют, да еще и содержание в лицах проиллюстрируют — Московский цирк от зависти бы умер.

Уж так, так хорошо — шариковой ручкой не опишешь. Как сказал бы Коля Чих-Пых: это видеть надо.

Чем я и занимаюсь. Ныне на демонстрацию я не ходок — созерцатель. Пятый курс. Не пионер. Статус другой.

Минька на праздненства в родную деревню укатил. Лелик с аптекаршей за фармацевтов транспарант с зеленым змием понес, а я, прикупив белоголовую, в строну ПХХ подался.

Аббревиатура сия не тайна есть. Именуют так молодежное заводское общежитие, что на улице Строителей: Пустосранское МотовилоХранилище. Женский же монастырь, что на проспекте, в простонародье звучит, как ППХ — тут всё ясно и расшифровывать не надо.

Поход мой первомайский, в столь отвлеченную от других повседневных дел епархию, объясняется следующим образом.

Стою как-то на остановочке, нос в воротник прячу — апрель нынче с причудами: метель метет, да такая, что и февраль позавидует. Транспорта, как положено, уже минут двадцать как не видать, ноги окоченели, сам, как найда — настроение, в общем, не праздничное, сами понимаете. Долго ли, коротко ли, автобус, наконец, подходит, паразит. Народ в нем в три яруса, конечно; толпа со стороны остановки ряды сомкнула, как псы-рыцари на Чудском озере, посему я у заднего прохода завис, почти как в загадке: в глазах тоска, в зубах доска, руки не вытащить и дверь на крючке. Сезам, всё-таки, открывается и теплой картошечкой сверху, основательно так, на потенциальных пассажиров блюют. Народ, естественно, распадается на фракции: облеванные отбегают в сторону, не молча, конечно, а выражая непарламентскими выкриками отношение к действительности, не облеванные лезут-таки в общественный транспорт.