Сергей Нечаев - Барклай-де-Толли

• Название: Барклай-де-Толли
• Автор: Сергей Нечаев
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-235-03468-6

«Вождем несчастливым» назвал А. С. Пушкин блистательного русского полководца генерал-фельдмаршала князя Михаила Богдановича Барклая-де-Толли. Роль этого человека в истории Отечественной войны 1812 года и последующего Заграничного похода русской армии переоценить невозможно: он вывел войска из-под сокрушительного удара Наполеона, претворив в жизнь непопулярный, но единственно возможный план ведения войны. А через два года именно Барклай-де-Толли привел союзные армии в Париж. Судьбе и боевому пути этого человека, во многом непонятого и недооцененного современниками, посвящена наша книга.

---

Генерал М. И. Богданович совершенно верно объясняет «мнимую нерешительность» Барклая-де-Толли тем, что, «предпринимая против собственной воли движение к Рудне, он искал всякого благовидного случая приостановить его и обратиться к прежнему способу действий, которого необходимость впоследствии оказалась на самом опыте» [19. С. 236].

А что же князь Багратион? Он не стал утомлять себя каким-либо анализом ситуации и открыто обвинил Барклая-де-Толли в измене.

Дело в том, что в числе бумаг, захваченных казаками под Инковом на квартире генерала Себастьяни, был найден приказ маршала Мюрата, в котором он извещал о намерении русских направить главные силы к Рудне и предписывал генералу отойти назад. В главной квартире русской армии не могли понять, каким образом французы смогли добыть столь точные сведения, и стали подозревать в измене вообще всех иностранцев, а в особенности — полковника Людвига фон Вольцогена, дежурного штаб-офицера при Барклае-де-Толли. На самом деле, как потом выяснилось, причиной утечки важной информации стал один из русских офицеров, имевший неосторожность предупредить о наступлении свою мать, жившую в имении возле Рудни. Записка эта оказалась в руках маршала Мюрата, который квартировал в этом поместье…

Но князь Багратион, во всем видевший злой умысел иностранцев, уже успел написать А. А. Аракчееву, в письмах к которому обычно изливал душу, что быть с военным министром он никак не может. Более того, он стал просить о переводе из 2-й Западной армии, «куда угодно, хотя полком командовать в Молдавию или на Кавказ» [131. С. 114]. И по какой же причине? Да потому, что «вся главная квартира немцами наполнена так, что русскому жить невозможно, да и толку никакого нет» [64. С. 205]. Понятно, что себя Петр Иванович Багратион считал русским, хотя его дед, царевич Исаак-бек (Александр), побочный сын или, по другим источникам, племянник царя, переехал из Грузии в Россию в 1759 году, а отец, родившийся в Персии, — еще на шесть лет позже. Зато Михаила Богдановича, дед которого стал российским подданным аж в 1710 году, то есть за двадцать лет до рождения отца Петра Ивановича, он русским не считал…

В приступе неуместной эмоциональности князь Багратион написал:

«Я думал, истинно служу государю и отечеству, а на поверку выходит, что я служу Барклаю. Признаюсь, не хочу!» [130. С. 95].

В письме же графу Ф. В. Ростопчину князь Багратион пошел еще дальше и написал о Барклае-де-Толли совершенно недопустимое:

«Надо командовать одному, а не двум. Ваш министр может хороший по министерству, но генерал — не то, что плохой, но дрянной, и ему отдали судьбу всего нашего отечества… Я, право, с ума схожу от досады» [20. С. 504].

В этом смысле весьма странно читать следующее откровение Н. Б. Голицына о князе Багратионе:

«Самоотвержение, с каковым он подчинился младшему его по службе генералу Барклаю, доказывает, что он умел заглушить чувства самолюбия, когда дело шло о спасении Отечества и повиновении воле своего государя. И в этом случае не суетное тщеславие руководило им: он уже был осыпан всеми знаками отличия и почестями, которые можно было желать в столь высоком сане; но он поступил как истинный сын Отечества и последовал чувству отвержения, которое во времена тяжкого испытания, как тогдашнее, облегчает всякое пожертвование» [44. С. 16].

Ничего себе — «подчинился»! Ничего себе — «отвержение и пожертвование»!

Впрочем, удивляться не стоит, ведь Голицын — «близкий родственник Багратиона»[34] [132. С. 326].

Его отец, генерал-лейтенант князь Борис Андреевич, был женат на Анне Александровне, урожденной княжне Грузинской, родственнице князя П. И. Багратиона, который был дружен и с ней, и с ее мужем. Кстати, еще один Голицын — генерал-майор Алексей Борисович, сын адмирала Б. В. Голицына — был женат на княгине Анне Георгиевне (Егоровне) Багратион, внучке царя Вахтанга.

Коим-то образом высказывания князя дошли до Михаила Богдановича, и между двумя заслуженными генералами произошла безобразная сцена.

«— Ты немец! — кричал князь Багратион. — Тебе все русское нипочем!

— А ты дурак, — отвечал ему Барклай-де-Толли, — и сам не знаешь, почему себя называешь коренным русским…» [6. С. 198].

Генерал Ермолов в это время стоял у дверей и никого не пропускал, уверяя, что командующие очень заняты важным совещанием.

В «Записках» Ермолова можно найти следующее обращение к покойному уже в то время князю Петру Ивановичу:

«За что терпел я от тебя упреки, Багратион, благодетель мой! При первой мысли о нападении на Рудню не я ли настаивал на исполнении ее, не я ли убеждал употребить возможную скорость? Я всеми средствами старался удерживать между вами, яко главными начальниками, доброе согласие, боясь малейшего охлаждения одного к другому. Скажу и то, что в сношениях и объяснениях ваших, через меня происходивших, нередко холодность и невежливость Барклая-де-Толли представлял я пред тебя в тех видах, которые могли казаться приятными. Твои отзывы, иногда грубые и колкие, передавал ему в выражениях обязательных. <…> Не раз он повторял мне, что не думал, чтобы можно было, служа вместе с тобою, не встречать неудовольствия» [57. С. 159].

Невежливый Барклай-де-Толли? А как тогда назвать человека, который, несмотря на свою принадлежность к некогда царствовавшей в Грузии династии, писал, что Михаил Богданович — «трус», «бестолков», «подлец, мерзавец, тварь», «генерал не то что плохой, но дрянной»? [136. С. 120].

Наверное, правильно говорят, что хамство — ответная реакция на обиду, и оно свидетельствует о слабости характера, оставаясь хамством, каким бы оно ни было: спровоцированным или спонтанным, выраженным в изощренной форме или в грубой…

Биограф князя Багратиона Е. В. Анисимов по этому поводу пишет:

«Это невольно вызывает горькую улыбку — ведь оба эти человека: один — прибалтийский немец, выходец из шотландского клана, а другой — потомок грузинского царского рода, в сущности, были великими русскими полководцами, искренне преданными России — своему Отечеству» [5. С. 563].

И все же, если вернуться к событиям перед Смоленском, что было полезнее для той же России — шапкозакидательские настроения бурлящего необузданной энергией князя Багратиона или холодный расчет гиперответственного за порученное ему дело Барклая-де-Толли?

Избавим читателя от необходимости делать не самые приятные выводы. Авторитетный историк Н. А. Троицкий подводит следующий итог событиям перед Смоленском:

«Стратегическая интуиция и осмотрительность Барклая, побудившие его не удаляться от Смоленска больше, чем на три перехода, и выставить наблюдательный отряд к Красному, оказали на последующий ход событий важное и выгодное для России влияние» [136. С. 108].

И тут, как говорится, ни убавить и ни прибавить.

Мнение публициста и издателя Н. И. Греча:

Слава Кутузова, Барклая, Багратиона, Витгенштейна, Платова, Воронцова, Ермолова, Кутайсова, Толя не померкнет от ошибок и недосмотров писателей иностранных, но еще возвысится их беспристрастием. Должно сказать по совести, что если некоторые из сих лиц слишком резко отзываются о наших генералах и государственных людях, они извинительны. У нас господствует нелепое пристрастие к иностранным шарлатанам, актерам, поварам и т. п., но иностранец с умом, талантами и заслугами редко оценяется по достоинству: наши критики выставляют странные и смешные стороны пришельцев, а хорошее и достойное хвалы оставляют в тени.

Разумеется, если русский и иностранец равного достоинства, я всегда предпочту русского, но, доколе не сошел с ума, не скажу, чтобы какой-нибудь Башуцкий, Арбузов, Мартынов были лучше Беннигсена, Ланжерона или Паулуччи. К тому же должно отличать немцев (или германцев) от уроженцев наших Остзейских губерний: это русские подданные, русские дворяне, охотно жертвующие за Россию кровью и жизнью, и если иногда предпочитаются природным русским, то оттого, что домашнее их воспитание было лучше и нравственнее. Они не знают русского языка в совершенстве, и в этом виноваты не они одни: когда наша литература сравняется с немецкой, у них исчезнет преимущественное употребление немецкого языка. А теперь можно ли негодовать на них, что они предпочитают Гёте и Лессинга Гоголю и Щербине? Я написал эти строки в оправдание Александра: помышляя о спасении России, он искал пособий и средств повсюду и предпочитал иностранцев, говоривших ему правду, своим подданным, которые ему льстили, лгали, интриговали и ссорились между собой. Да и чем лифляндец Барклай менее русский, нежели грузинец Багратион? Скажете: этот православный, но дело идет на войне не о происхождении Святого Духа! Всякому свое по делам и заслугам. Александр воздвиг памятник своему правосудию и беспристрастию, поставив рядом статуи Кутузова и Барклая. Дело против Наполеона было не русское, а общеевропейское, общее, человеческое, следственно, все благородные люди становились в нем земляками и братьями. Итальянцы и немцы, французы (эмигранты) и голландцы, португальцы и англичане, испанцы и шведы — все становились под одно знамя [47. С. 236–237].