Евгений Пфиценмайер - В сибирь за мамонтом. Очерки из путешествия в Северо-Восточную Сибирь

• Название: В сибирь за мамонтом. Очерки из путешествия в Северо-Восточную Сибирь
• Автор: Евгений Пфиценмайер
• Издательство: Государственное издательство
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1928

---

Медленно продвигались мы по болотистой вначале тайге и уже на двенадцатом километре сделали привал для ночевки.

Лежащая восточнее Колымы тайга нередко выгорает на очень большие пространства. Нам то и дело преграждали дорогу наполовину обуглившиеся и поваленные на землю стволы. На склонах гор виднелись маленькие сибирские кедры (Pinus cembra pumilo). Они были без „шишек”. Долины пестрели лиственницами, карликовыми березками, кустарниковыми ивами и ольхой.

Проезжая на третий день лиственным лесом, мы натолкнулись на следы гиганта-медведя. Каждый след равнялся тридцати пяти сантиметрам и вмещал в себе всю мою обутую в меховые сапоги ступню. Медведь, по-видимому, проходил здесь очень недавно, но ямщики уверили меня, что с этого момента прошло не меньше, чем полдня.

Мы пошли по следам и шагов через сто обнаружили место, где Мишка подкрепился белкой-летягой. Видно было, что гигант разлегся под лиственницей во всю длину своего могучего тела и с удобством пожирал свою жертву. Несколько клочков шерсти объяснили нам, кто именно попался ему в лапы.

Рис. 20.

Перевалив через последний горный хребет, мы увидели, наконец, долгожданную Березовку. Сильно извиваясь, она протекает в северо-восточном направлении через непроходимую тайгу. Это — третий по величине приток Колымы, достигает около семисот километров длины. Ширина Березовки, в среднем, равна восьмидесяти метрам. Эта типичная сибирская лесная речка весною, во время снеготаяния, далеко выходит из своих берегов.

Еще находясь на склоне горы, мы увидели внизу избу. Из трубы ее подымался голубоватый дымок. Через четверть часа мы достигли, наконец, цели нашего путешествия.

XXI. ЛАМУТЫ

В моих экскурсиях по окрестностям Березовки меня обыкновенно сопровождал молодой ламут[16], по имени Амускан. Он жил в расположенной неподалеку ламутской стоянке и поставлял нам дичь.

Однажды я показал ему способ пользования моим новейшей конструкции ружьем. Это оружие представилось ему каким-то колдовским инструментом, и он долго не решался к нему прикоснуться. Уложив одного за другим пять глухарей (Tetrao urogalloides), я привел его в неописуемый восторг. Он выражал свое ликование радостными прыжками и громкими криками, испугавшими остальных, спокойно сидевших на соседних деревьях глухарей.

Эти птицы совершенно не боятся ружейной стрельбы, но улетают, едва только услышат человеческий голос и вообще заметят человека. Очевидно, стрельба не представляется птицам более страшной, нежели привычный для них гром.

Ламуты — страстные охотники. Один из товарищей Амускана принес нам на продажу свежеснятую медвежью шкуру. Весело было слушать рассказчика, когда он красноречиво описывал нам свое нападение на медведя. Он увлекался все больше и больше. Глаза его горели. Обнажив нож и согнувшись, показывал он нам, как подкрадывался к зверю. Весь охваченный охотничьей страстью, он сам напоминал хищника.

Рис. 21. Якуты.

Хорошо зная несовершенство своего оружия, ламут, отправляясь на медведя, обычно вооружается копьем. Длина его доходит до 1,60 метра. Оружие это выковано из железа. Северо-сибирские туземцы охотно выменивают его у якутов, так как те издавна слывут хорошими кузнецами. В месте перехода рукоятки в железо прикреплена при посредстве ремня деревянная поперечина. Она мешает копью слишком глубоко войти в тело животного.

Раздражая криками лежащего в логовище зверя, охотник одновременно натравливает на него собак. Когда разъяренный медведь бросается, наконец, на охотника, ловкий ламут проворно ускользает от удара. Он снизу прямо в сердце вонзает ему копье и пригвождает зверя к земле.

Для охоты на медведя с копьем нужна, конечно, большая ловкость. Некоторые ламуты предпочитают нож всякому другому оружию.

Но борьба не всегда заканчивается благополучно для охотника.

Ламут в течение всего года кочует один со своей семьею и только осенью присоединяется к соплеменникам для участия в облавах. В случае гибели мужчины, остающиеся женщины и дети принуждены ограничиваться ловлей в силки и капканы птиц и мелких зверей. В суровые зимы или в бедных дичью областях они не в состоянии себя прокормить. Изголодавшаяся семья погибшего ламута съедает, в конце концов, своих оленей. Удаленная на сотни километров от своих она вымирает, и охотники часто обнаруживают это лишь через много лет.

Я несколько раз посещал соседнюю ламутскую стоянку. Здесь находились три семьи, обладавшие, в общей сложности, пятьюдесятью оленями. Была осень, и мужчины объединились для совместной охоты. Во время таких охотничьих кочевок ламут живет в своей кожаной палатке, уроссе. Кверху она суживается воронкообразно, давая таким образом выход для дыма.

В таких уроссах сидят на разостланных на земле шкурах. Гостеприимные хозяева угощали меня копченой олениной, ароматным цветочным чаем и свежим оленьим молоком.

Единственными домашними животными этих северо-сибирских кочевников являются собака и олень. Все здесь вращается вокруг оленей, на нем построено все существование этих людей. Шкура оленя снабжает их одеждой, мясо и молоко идут в пищу, из рогов и костей делается всевозможная утварь, а жир употребляется для освещения.

Но прежде всего олень служит ламуту верховым и вьючным животным. Поэтому уход за оленями — насущнейшая задача его жизни. Он принужден постепенно переходить со своим стадом с места на место в поисках новых, еще не истощенных, пастбищ. В летнее время он ведет стадо в горы, где оленей меньше мучают комары. Здесь он охотится на диких северных оленей, спасающихся в этих местах от тех же назойливых комаров.

Эти кочевники в культурном отношении стоят на том же уровне развития, что и человек нового каменного века. Они, правда, ведут меновую торговлю. За шкуры и ископаемую „слоновую кость” ламут получает огнестрельное оружие, иголки, бусы и пестрые, идущие на украшение одежды, шелка. Затем некоторые пищевые продукты: чай, соль, сахар, изредка муку и, наконец, алкоголь.

Рис. 22. Старый юкагир.

Ламуты, чуваши, юкагиры и коряки принадлежат к так называемым „старым” племенам северо-восточной Сибири. Являясь коренным населением этой местности, они употребляют оленей главным образом для верховой езды. Остальные же сибирские туземцы пользуются им в качестве упряжного животного.

Рис. 23. Ламутский шаман.

Это объясняется различием в телосложении населяющих Сибирь племен. Старо-сибирские туземцы обладают чрезвычайно стройным сложением. Высокого роста мужчина редко превышает у них 1,60—1,65 метра при весе в 50—55 килограммов. Олень легко выносит такую тяжесть, но быстро утомляется под гораздо более плотным якутом. Что же касается европейцев, то тяжесть нашего тела для этого животного почти что непосильна.

Ламут очень уверенно сидит в своем лишенном стремян седле. Олень управляется поводьями. Они закидываются за шею и прикрепляются к рогам животного. Удары палки заставляют его ускорять свой бег. Всадник кажется совершенно сросшимся с животным. Это понятно, так как ламут привыкает к этому способу передвижения с раннего детства.

В одно из моих посещений ламутской стоянки мне удалось увидеть шамана. Это было мне разрешено благодаря Амускану, уверившему своих соплеменников в том, что я — человек совершенно безопасный и не расскажу об этом ни попу, ни начальнику округа.

Эти первобытные люди считаются христианами, и, действительно, православному священнику, по требованию властей, иногда удавалось крестить их детей. Но в их палатках, рядом с данными попом иконами, всегда мирно висели изготовленные шаманом амулеты.

Какой помощи, рассуждает ламут, можно ожидать от попа и христианского бога во время оленьих эпидемий и падежа собак?

Поэтому на каждом шагу встречаются уже виденные нами ранее места религиозного культа ламутов. Иногда попадаются жертвенные камни, смазанные оленьим жиром и окропленные кровью. Что же касается мяса принесенных в жертву животных, то оно обычно благоразумно съедается самими жертвователями.

Шаманизм сибирских туземцев обожествляет силы природы. Туземец населил свои леса, горы, реки и озера многочисленными злыми и добрыми духами. Посредником между ними и человеком и является, по их наивному верованию, „всемогущий шаман”.

При заболевании близких или домашних животных туземец непременно обращается к шаману.

Каждый „клан” имеет своего шамана. Он перекочевывает с места на место. Обычно шамана сопровождает выбранный им самим помощник. Это — кандидат в будущие шаманы.

Могилы шаманов внушают ламутам суеверный ужас. Они отмечаются укрепленными на высоких жердях медвежьими черепами и шкурой оленя, убиваемого на могиле.