Ника Ракитина - Радуга (Мой далекий берег)

• Название: Радуга (Мой далекий берег)
• Автор: Ника Ракитина
• Жанр: Фэнтези

«Из серых наших стен, из затхлых рубежей нет выхода, кроме как сквозь дырочки от снов, пробоины от звезд…»

---

А Пашка сказал печально и серьезно:

— Черта — она как граница… Внутри каждого из нас есть какие-то рубежи. Их поставили родители, воспитание, общество, и мы всю жизнь мучимся. Или пробуем их перейти, чтобы стать самими собой.

— Тоже мне, радость, — глубоко вздохнула Таня, — перейдет Раскольников такую границу, и пойдет старушек гасить.

— Или полюбит.

— Что? — Татьяна захлопала ресницами, — ты думаешь… Сережка… перешел границу между собой и своей родовой памятью… И… и… влюбился в эту… Лилит? — она хмыкнула. — Вот всегда считала, что мужики предпочитают руками потрогать.

— Сильно ты нас знаешь, — Пашка иронично хмыкнул. — Думаешь, там пощупать было нечего? Как это у Ефремова…

— У какого?

— У Ивана Антоновича, конечно, писатель такой, — Стрелок возвел очи горе и пожевал губами. — Вывезли из храма изваяние, значит… На телеге со здоровущими бронзовыми колесами… И впряжены в нее были лев и буйвол, кажется… Лошади бы не сволокли. А на телеге баба! — в отличие от Ефремова, Пашке слов не хватило, и он помог себе руками, обрисовав в воздухе объемную фигуру. — Как там… «Необъятные бедра, куда шире массивных плеч, служили пьедесталом могучему телу с тяжелыми руками, большими и правильными полусферическими грудями. Шея, прямая и высокая, почти равная по окружности узкой удлиненной голове с едва намеченным лицом…» Весь вечер вчера учил.

— Спасибо, Пашенька!! — Татьяна озорно бросила в него шишку.

— За что?

А она, представив здоровущую тетку, идеально приспособленную для деторождения, но с объемом мозгов, как у курицы, смеялась и никак не могла остановиться. Сережка такую не полюбит!

— Тань! А выходи за меня замуж.

Эх, Стрелок! Надо же так все испортить.

23

Ястреб с помощью Лэти стянул через голову клепаный доспех из жесткой кожи. Кинул его под сосну. Вытер пот со лба.

— Не садись. Походим.

Ястреб хмыкнул. Но все же перелез через бревно и пошел вслед за проводником. Они взобрались на холм, поросший редкими соснами, и шум турнира и пробегающих время от времени дизелей заглушил посвист ветра и шелест хвои над головами. А потом идиллические звуки перекрыл странный звук, похожий разом на крик и дикий хохот. Лэти вздрогнул:

— Тьфу… Ворон! Ну и орет!

— Еще бы. Вон та дорожка так и зовется — Воронья Тропа, — Ястреб указал на просеку. — Меня Стрелок просветил, когда место для турнира выбирали. Тут поблизости ворон живет: как летит — крылья за стволы задевают.

— Ага. Странное здесь место. Эта колея железная… переезд. Граница.

Ястреб повернулся к другу:

— Знаешь. Ролевики тоже это чувствуют. Смутно, не как ты… Павел мне рассказывал, что будто, если пробежать по рельсу, можно угодить в другие миры. Будто проводники водят туда целые караваны, торгуют, или приводят сражаться наемников. Или отводят тех, кто здесь не прижился, в мир, который им больше всего подойдет. Вдруг открывается ложбина, вокруг холмы, заросшие багряными кленами, а посередке стол стоит, и за ним мужик, который распределяет, кому куда и можно ли вообще пройти.

— Ого!

— Сочинял, конечно. А красиво.

Ястреб от души потянулся и вздохнул:

— Ну что, выгулял меня? А то пить хочется.

— Истомился? — поправляя хвост, фыркнул проводник. — И в пол силы не дрался, небось.

— Счас! Там семеро наших было. Конечно, они мозгами не помнят, но в мышцах темная память есть! — Ястреб потер костяшками пальцев щеку. — Ух, как я побегал!!

— От них или за ними?

Пограничник бросил в Лэти шишку, промахнулся и, предвидя ответную, укрылся за деревом:

— Кстати, за доспех спасибо!

— Пожалуйста. Я еще десяток приволоку — лишь бы их зацепило.

— Зацепит. Маршала турнира узнал? Ну, того, в камуфляже, с песочными часами? Это Тумаш.

— Менестрель, которому пальцы размозжили? Вот не думал… Характерец у него еще тот.

— Пришел. Раньше него только Савва успел.

Лэти покивал головой. Ястреб стоял, понурившись, сцарапывал с джинсов приставшую смолу.

— Пол жизни бы отдал, чтобы родное надеть, — неожиданно сказал он.

— А, по-моему, удобно, особенно свитер. И джинсы. Еще бы в паху не натирали…

— Счастливый ты, Лэти. Хоть и жизнью рискуешь и в Черте, и рядом с Пыльными, все равно бы с тобой поменялся!! Я на Берегу совсем другим становлюсь. И пахнет там по-другому. И люди иначе думают.

Он тщательно оттирал ладони от смолы и налипших чешуек, сосредоточив на них взгляд. То ли просто стесняясь встретиться с собеседником глазами.

— В Исанге… Там возле моря изваяние Берегини есть. Все закончится — все время стану возле него сидеть и слушать, как море о камни разбивается. И на брызги смотреть. Когда соленая вода в лицо… тогда непонятно, что плачешь.

— Потерпи, Ястреб. Пожалуйста. Знаешь, тут есть старая легенда, как певец пришел в страну мертвых за своей… Эвридикой, — едва не по буквам выговорил Лэти. — Жить — ладно… Он петь без нее не мог. Иногда это важнее.

Проводник сел на сухую траву, прислонился к сосне, не заботясь о куртке:

— Может, я глупо думаю. Но всегда: и дома, и здесь, и в Черте… всегда Берегиню в себе ношу. Она не столько в слезках-камешках. И мы пришли в Страну Мертвых за теми, в ком она больше всего живет. Чтобы душу ее домой вернуть. И это важнее, чем искать Берегиню на дорогах или в Кроме, или где еще она спрятана. Не считай себя виноватым и трусом, потому что ты здесь, а не на Берегу.

Опять оглушительно заорал ворон. Лэти поднял голову:

— И о себе подумаем. Как птицам плохо без нас.

Ястреб улыбнулся в ответ.

— Если бы я Павлу сказал, что они в нашей Нави живут, он бы обиделся. Здесь тоже хорошее есть, — он глубоко вздохнул. — Да хоть бы он сам. И клуб его. И не только как манок для беспамятных пограничников — просто хорош. Эти ребята, ролевики, на чужое мнение не ведутся, рискуют сами думать и решать за себя сами. Стрелок, умница, даже пробовал объяснить, что такое Черта. Если миры накатят один на другой и пересекутся…

Ястреб соединил две шишки.

— Похоже, правда? Жаль, у Черты не спросишь.

Пограничники дружно хмыкнули.

— И все равно здесь не останусь. Не хочу… Потому что это как… вот… — он прикусил губу в усилии подобрать слова. — Мы… всю жизнь мы теряем радугу… не замечаем, как отслаиваются кусочки… и жизнь серее делается, что ли… незаметно так. Когда я маленький был, у нас блюдце было шужемское. Фарфоровое, по кромке завитки, и два розовых цветка на ободе. Мне тогда казалось, что на свете ничего важнее и прекраснее нет. Оно и сейчас целое, только не значит для меня столько. Разве когда снится. Краски возвращаются. Яркие-яркие. Радость. И Берегиня каждую ночь… снится.

Ястреб вытряхнул камешки на ладонь: зеленый и синий. Один отдал ему Бокрин, другой отыскали мыши: застрял в щели теремного крыльца в Укромном лесу.

— Нарисованный ястреб у меня на груди им отзывается, жжет. И я тогда знаю, что живой.

— Я пришел их забрать. Домовые постарались. Десятка два уже нашли. Жель их теперь соберет в украшение.

Ястреб стянул через голову ладанку, вместе с камешками отдал проводнику. Словно сердце из груди вырывал. Отвернулся.

— Послушай меня!

— Да, — коротко сказал Ястреб.

— Жель говорил, у него квартирует один паренек. Сашкой звать. Так вот, паренек этот хвастал по пьяной лавочке, что отыщет государыню. Он и вправду по Кроме ходит, раз пятнадцать уже ее обошел.

Ястреб согнулся, точно его ударили под дых.

— Может, врет еще, или просто дурачок, — Лэти с хрустом потянулся. Выскреб из-за шиворота упавшую хвоинку. — Гранильщик говорил, парень вообще склонен к пьянству. Словно что-то грызет его изнутри.

— А вдруг? — Ястреб стиснул кулаки. — Пусть Жель даст ему письмо ко мне и к Бокрину. Объяснит, как его найти и где я живу в Исанге. Самые безумные деяния оказываются самыми верными и удачными.

— К Бокрину не стоит, — пробормотал Лэти. — Там сейчас такая каша из беженцев… Слишком близко Черта.

24

В этом месте коричневая с прозеленью крепостная стена скомкалась, и Радужна, забираясь в ее закут, замедляла течение. В глухой тени образовался затон с черной водой, заросшей ряской и кувшинками, с илистым, занесенным плавником берегом. Под стеной кустились в рост человека бурьян и крапива, распускали мясистые листья лопухи, гнездились осина, черная ольха и чертополох. Здесь, в вечной полутьме витал тяжелый дух сырости и терпкого цветения, чавкала грязь под ногами и роилась мошка. И все же Сашка предпочитал этот угол всем другим. Прежде всего, потому, что Пыльные боялись воды. И деревьев, особенно, осины. Она растет на мокром и сама по себе сырая: нет хуже, как топить осиной. А еще в защищенном от чужих глаз неудобном месте никто не станет его искать. Можно лежать на зелени и бесконечно то ли спать, то ли грезить наяву. Парень раскинулся на спружинившей подстилке, над грудью бережно сбил горлышко с запечатанного глиняного кувшина. Кислое вино протекло в горло, согревая и радуя. Над Сашкой уходила вверх глухая крепостная стена, гладкая издали, а вблизи выпуклая и неровная. При определенной сноровке можно было вскарабкаться по ней до нависающего над гребнем, подпертого массивными балками заборола.