Епископ Каллист (Уэр) - Внутреннее Царство

• Название: Внутреннее Царство
• Автор: Епископ Каллист (Уэр)
• Издательство: Дух и Литера
• Жанр: Религия
• Год: 2004
• ISBN: ISBN 966–7888–29–0, 0–88141–209–0

Этот текст изначально задумывался как проповедь на поминальном богослужении в колледже Всех Святых (Оксфорд, 6 ноября 1988 г.) и в Мальвернском колледже (1 июля 1989 г.). В первоначальном виде речь шла исключительно о христианском представлении об образовании, но поскольку в нем также говорится об Удивлении — главнейшем переживании наших молитв и богослужений, я позволил себе в несколько измененном виде включить его в книгу.

---

Но и это не все. Для христиан модель смерти–воскресения в нашей жизни исполнилась глубочайшего смысла в смерти и воскресении Спасителя нашего Иисуса Христа. Наша личная история должна быть понята в свете ЕГО истории, которую мы ежегодно славим на протяжении Страстной недели, а также каждое воскресение в Евхаристии. Наши малые смерти и воскресения в истории сплетены с Его всеопределяющими смертью и воскресением, наши малые пасхи вознесены и утверждены в Его великой Пасхе. Смерть Христова, по слову литургии святителя Василия Великого, — «животворящая смерть». Образ Воскресшего — залог веры нашей в то, что и наша смерть может быть животворящей.

Он — первенец и первоцвет. Православная Церковь возвещает на службе Пасхальной ночи «Слово огласительное» святителя Иоанна Златоуста: «Пусть никто не боится смерти, ибо освободила нас Спасова смерть. Угасил ее, Держимый ею (… ) Воскрес Христос — и Жизнь пребывает. Воскрес Христос — и ни одного мертвеца во гробе»[ [33]].

И трагедия, и благословение

Итак, смерть сопровождает нас на протяжении всей жизни как неизменный, постоянно повторяющийся повседневный опыт. Но сколь бы ни была она знакома, она остается глубоко противоестественной. Смерть не входит в предвечный замысел Божий о творении. Бог сотворил нас не для того, чтобы мы умирали, но чтобы жили. Более того, он сотворил нас как неделимое целое. С иудейской и христианской точек зрения человеческую личность следует описывать только в категориях целостности (holistic): мы не душа, временно заключенная в тело и стремящаяся покинуть эту тюрьму, но единое целое, включающее и тело, и душу. К. Г. Юнг справедливо настаивает на том, что он называет «таинственной истиной»: «Дух есть живое тело, увиденное изнутри, и тело есть внешнее явление живого духа оба в действительности едины»[ [34]]. Разделяя тело и душу, смерть тем самым насильственно разрушает единство нашего человеческого естества. Быть может, смерть ожидает всех нас, но при этом она, по сути, ненормальна. Она чудовищна и трагична. Когда мы сталкиваемся с кончиной наших близких или предчувствуем свой уход, при всей нашей трезвости, мы испытываем вполне оправданное чувство безысходности, ужаса и даже возмущения:

«Не входите спокойно в эту спокойную ночь
Гневайтесь, негодуйте против угасания света». [ [35]]

Сам Христос плакал над могилой Своего друга Лазаря (Ин 11, 35), и в Гефсиманском саду Его переполняла тоска в преддверии собственной смерти (Мф 26, 38). Апостол Павел говорит: «Последний же враг истребится — смерть» (1 Кор 15, 26) — и тесно связывает ее с грехом: «Жало же смерти — грех» (1 Кор 15, 56). Наша смерть отражает нашу жизнь в падшем мире — мире искаженном и разобщенном, безумном, подавленном.

И все же смерть не только трагична, но и благословенна. Пускай изначально она не входила в замысел Божий, тем не менее, это Его дар милосердия и сострадания. Для нас, людей, было бы ужасно и невыносимо жить без конца в этом падшем мире, навсегда связанном порочным кругом суеты и греха. И Бог дал нам выход. Он разделяет союз души и тела, чтобы затем воссоздать его заново, воссоединить в воскресении телесном в последний день и таким образом привести к полноте жизни. Он подобен горшечнику, о котором говорит пророк Иеремия: «И сосуд, который горшечник делал из глины, развалился в руке его; и он снова сделал из него другой сосуд, какой горшечнику вздумалось сделать» (Иер 18, 4).

Божественный Горшечник берет в руку сосуд нашего искривленного грехом человеческого естества и разбивает, чтобы, воссоздав его на гончарном круге, вернуть ему первоначальную славу. В этом смысле смерть — это средство нашего восстановления. В православной заупокойной службе есть слова: «Древле убо от не сущих создавый мя, и образом Твоим Божественным почтый, преступлением же заповеди паки мя возвративый в землю, от неяже взят бых, но еже по подобию возведи древнею добротою вообразитися»[ [36]].

В эпитафии Бенджамина Франклина, адресованной им самому себе, смерть предстает как «корректура и правка»:

«Тело Бенджамина Франклина, печатника
(Подобно обложке старой книги,
Чье содержимое состарилось,
Стерлись литеры, не видно тиснений)
Покоится здесь, кормит червей!
Но сам труд не будет утрачен,
Ведь по вере его он выйдет в свет
В новом и улучшенном издании,
Откорректированном и исправленном
Своим Автором!»

Конечно, в нашем отношении к смерти есть диалектика, но оба подхода, в конечном счете, не противоречат друг другу. Мы видим в смерти противоестественность, ненормальность, противоположность первоначальному замыслу Творца и поэтому отшатываемся от нее с болью и отчаянием. Но мы усматриваем в ней и часть Божьей воли, благословение, а не наказание. Она — выход из тупика, орудие милости, дверь к нашему воссозданию (re–creation). Таков путь нашего возвращения. Снова вспомним православную погребальную службу; «Я потерянная овца, воззови ко мне, Спаситель, и спаси меня»[ [37]]. Поэтому мы приближаемся к смерти с готовностью и надеждой, вторя святому Франциску Ассизскому: «Да прославится Господь мой ради Сестры нашей, телесной смерти»; ведь с помощью телесной смерти Господь возвращает домой Свое дитя. Разделенные в смерти душа и тело будут воссоединены в заключительном воскресении.

Эта диалектика ясно видна в чине православного погребения. Никакой попытки скрыть мучительную и оскорбляющую реальность смерти. Гроб открыт, и горек момент, когда члены семьи и друзья приближаются к нему друг за другом, чтобы в последний раз поцеловать покойного. Но вместе с тем во многих странах есть обычай во время отпевания надевать не черные облачения, а белые — как на воскресной службе в Пасхальную ночь: ведь Христос воскрес из мертвых и зовет усопших христиан участвовать в Его Воскресении. Не возбраняется плакать на похоронах, в этих слезах есть мудрость, ведь они могут действовать, как бальзам, а подавление боли только растравляет рану. Но не следует быть безутешным, «как прочие, не имеющие надежды» (1 Фес 4, 13). Наша скорбь, как бы ни терзала она сердце, — не скорбь отчаяния; ведь мы исповедуем в Символе веры: «чаю воскресения мертвых и жизни будущаго века».

Непрестанное общение

Наконец, смерть есть разлука, которая не разлучает. К этому смыслу православная традиция относится с огромным вниманием. Живые и умершие — это члены одной семьи. Пропасть смерти не является непреодолимой в силу того, что все мы можем собраться у алтаря Божьего. Об этом говорит писательница Юлия де Бособр: «Церковь… есть место встречи умерших, живых и тех, кому предстоит родиться: они любят друг друга, сходятся у скалы алтаря Божьего для провозглашения своей любви к Богу»[ [38]]. Об этом говорит и священник–миссионер архимандрит Макарий (Глухарев) в письме к овдовевшему человеку: «Во Христе мы живем, движемся и существуем. Живые и мертвые, все мы в Нем. Точнее было бы сказать: все мы живы в Нем, и нет смерти. Бог наш не есть Бог мертвых, но Бог живых. Ваш Бог и Бог покойной. Есть только один Бог, и вы объединены во Едином. Только вы не можете видеть друг друга некоторое время, от этого будущая встреча станет еще радостней. И никто не лишит вас вашей радости. Даже теперь вы живете вместе; просто она вышла в другую ' комнату и закрыла дверь… Любовь духовная не знает видимого разлучения»[ [39]].

Как поддерживать это непрестанное общение? Есть ложный путь, привлекающий некоторых, но православная традиция считает его абсолютно неприемлемым. Общение между живым и умершим ни в коем случае не следует поддерживать при помощи спиритизма или некромании. В подлинном христианстве нет места для общения с умершими с помощью, например, медиума. Подобные попытки очень опасны, так как ввергают прибегающих к ним во власть демонических сил. Спиритизм к тому же — выражение беззаконного любопытства, вроде попытки заглянуть в замочную скважину. Как говорит отец Александр Ельчанинов, «мы должны смиренно признать существование Тайны, не забегать с заднего крыльца, не подслушивать у дверей»[ [40]].

Из жизни святых мы знаем, что иногда умерший непосредственно общается с живым во снах или видениях. Но с нашей стороны не должно быть попыток навязывать подобные контакты. Любые способы манипулирования умершими противны христианской совести. Общение наше с умершими происходит не на душевном, а на духовном уровне, и место, где мы встречаем друг друга, — не гостиная, а храм при совершении Евхаристии. Единственным законным основанием этого общения служит молитва, прежде всего, в литургическом смысле. Мы молимся о них и в то же время уверены, что и они молятся о нас; в таком взаимном заступничестве мы объединены — за границами смерти, в непоколебимом и нераздельном союзе.

Молитва об умерших для православных христиан — не дополнительный элемент, а признанная и неизменная составная часть ежедневного молитвенного правила. Молитвы разнообразны: «Глубиною мудрости человеколюбно вся строяй, и полезная всем подаваяй, Едине Содетелю, упокой, Господи, души раб Твоих: на Тя бо упование возложиша, Творца и Зиждителя и Бога нашего»[ [41]].