Стивен Эриксон - Мечи и темная магия

• Название: Мечи и темная магия
• Автор: Стивен Эриксон
• Издательство: Азбука, Азбука-Аттикус
• Жанр: Фэнтези
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-389-01755-9

Вы держите в руках уникальный сборник, представляющий все грани жанра «меча и магии», зародившегося на стыке высокого эпического фэнтези и гангстерского боевика. Как правило, главный герой — солдат удачи, наемник или авантюрист. Много холодного оружия и горячих красоток, хитроумного колдовства и простодушной жажды наживы, ограбленных сокровищниц и разозленных этим драконов, веселых попоек и сражений не на жизнь, а на смерть. Наиболее яркие герои этого жанра не только сами по многу лет не сходят со страниц и экранов, но служат источником вдохновения для новых произведений. В антологию «Мечи и темная магия» вошли рассказы как признанных мастеров, отцов-основателей жанра, так и авторов, немало поспособствовавших возрождению читательского интереса к этой литературе в последние годы. Имена Майкла Муркока, Тима Леббона, Глена Кука, Джина Вулфа, Майкла Ши, Танит Ли, Стивена Эриксона, Роберта Силверберга о многом говорят искушенному любителю фантастики.

---

— Со мой все хорошо, — сказал учитель. — На несколько месяцев я могу тебя отпустить. Мне хватит дела с этими двумя. Они уже подросли и справятся сами.

Мастер ничего не сказал о его комнате. А с Тьюком…

Он успел привыкнуть к Тьюку. Тьюк был умен — по-другому, чем учитель. У него тоже есть чему поучиться.

И новые места.

Он кивнул, разглядывая пыль переулка.

Тьюку он нужен, точно. Не он один умеет наводить иллюзии. Кузен в Пегари, как бы не так!

Хотя, может, и кузен.

— Конечно, — сказал он, — в седле удержусь.

К. ДЖ. ПАРКЕР Полная рабочая неделя (перевод Г.В. Соловьевой)

К. Дж. Паркер вырос в сельской местности Вермонта. Он принадлежит к новому поколению фантастов, опубликовавших в последнее десятилетие произведения, открывшие новый взгляд на жанр «меча и магии». Первая работа Паркера «Цвета стали» («Colors in the Steel») вышла в 1998 году. За ней последовали еще две части трилогии «Фехтовальщик» («Fencer»), трилогия «Мусорщик» («Scavenger») и хорошо оцененная критиками трилогия «Инженер» («Engineer»). Последние по времени работы Паркера: романы «Компания» («The Company»), «Складной нож» («The Folding Knife») и повесть «Пурпурный и черный» («Purple and Black»). Паркер занимался юриспруденцией, журналистикой и нумизматикой. Со своей женой-юристом проживает в Южной Англии, в свободное от писательства время любит мастерить из дерева и металла.

Он смотрел на меня, как все они смотрят.

— Стало быть, вы — он и есть.

— Да, — сказал я.

— Сюда.

Через площадь. Телега возле коновязи. Одна тощая кляча. Не так давно на этой телеге возили навоз. Я сел рядом с ним, положив мешок на колени и плотно составив ступни. И заключил сам с собой пари на его следующие слова.

— Не похожи вы на волшебника, — сказал он.

Я выиграл у себя два номисмата.

— Я не волшебник, — сказал я.

Я всегда это говорю.

— Но мы посылали к Отцам за…

— Я не волшебник, — повторил я. — Я философ. Волшебников не бывает.

Он упрямо нахмурился:

— Мы посылали к Отцам за волшебником.

У меня была заготовлена маленькая речь. Я мог отбарабанить ее с закрытыми глазами или посреди разговора о другом. Если я не думал о том, что говорю, получалось даже лучше. Я говорил им, что мы не волшебники, что мы не занимаемся магией, что магии не существует. Нет, мы изучаем натурфилософию, обращая особенное внимание на энергию мысли, телепатию, телекинез, непрямое зрительное восприятие. Никакой магии: просто наука, в действии которой мы еще не вполне разобрались.

Я взглянул на него. На нем был плащ и капюшон из того реденького, царапучего домотканого сукна, что получается из шерсти горных овец. Заплаты немного отличались по цвету. Их, должно быть, выкроили из совсем уж старого плаща, на котором вовсе некуда стало нашить заплату. Сапоги военные. В этих местах сражались лет тридцать назад: гражданская война. Сапоги и выглядели примерно на этот возраст. Кто не транжирит, тот не знает нужды.

— Шучу, — сказал я. — Я волшебник.

Он покосился на меня и опять стал смотреть на дорогу. Я не вырос в его глазах, но, пожалуй, и не упал, хотя бы потому, что ниже падать было некуда. Я ждал, когда он заговорит о деле. В трех, по моему расчету, милях от городка я сказал:

— Ну так расскажи, что случилось.

Кисти рук у него были большие — слишком большие для запястий, похожих на кости, раскрашенные под цвет кожи.

— Брат вам письмо написал, — проворчал он.

— Верно, — согласился я. — Но я хочу услышать от тебя.

Последовало молчание, скорее задумчивое, чем угрюмое или угрожающее. Наконец он заговорил:

— Меня-то что спрашивать. Я в таких делах ничего не смыслю.

Они всегда неохотно со мной говорят. Надо думать, это моя вина. Я испытал самые разные подходы. Старался держаться дружелюбно — без толку. Пробовал хранить непроницаемый вид, пока кто-нибудь сам не выложит суть дела, — этот способ обеспечивает вам тишину и покой. Я читал книги по сельскому хозяйству и мог со знанием дела рассуждать об урожае, надоях, рыночных ценах и погоде. При этом всегда оказывалось, что рассуждаю я с самим собой. Собственно, я не против поговорить сам с собой. В деревне другого интеллигентного собеседника и не найдешь.

— Мертвец, — подсказал я.

Я никогда не говорю «покойный».

Он пожал плечами:

— Месяца три как помер. До последнего окота все было спокойно.

— Понятно. А потом?

— Началось с овец, — сказал он. — Старый баран со сломанной шеей, потом четыре ярки. Все решили, мол, волки, а я им говорю: волки шей не ломают, тут руками поработали.

Я кивнул. Все это было известно.

— А потом?

— Еще овцы, — рассказывал он, — и собака, а потом старик, бродивший по домам. Торговал всякой всячиной: иголками, пуговицами и прочим, что вырезал из старых костей; а мы, как его нашли, послали сказать управляющему, а он поставил двоих сторожить по ночам, и с ними тем же кончилось. Говорил же, не волки это. С самого начала понял. Я такое уже видал.

Этого в письме не было.

— Верно? — спросил я.

— Я еще мальцом был. — (Я знал, что теперь, когда он разговорился, его не остановишь.) — Точно такие дела: овцы, потом бродяги, потом люди дюка. Дед мой, он знал, в чем дело, да его не слушали. Он много чего знал, дед-то мой.

— И что произошло? — спросил я.

— Мы с ним и с моим двоюродным братцем прихватили пару лопат, кирку и топор, пошли да и выкопали старика, который помер. А он был весь разбухший, будто у него подагра по всему телу, и багровый, как виноград. Ну, отрубили мы ему голову и снова землей забросали, а голову кинули в старый колодец, на том все и кончилось. Все беды. Понятно, мы о том не говорили. Брату бы не понравилось. Он был с причудами.

Ну-ну, подумал я.

— Вы все сделали правильно. Очевидно, твой дед был умным человеком.

— Это верно, — согласился он. — Много всякого знал.

Я подсчитывал про себя. «Когда я был мальчишкой» — это лет пятьдесят пять или шестьдесят назад. Довольно длительный интервал, но известны и такие случаи. Я хотел было спросить, случалось ли подобное еще раньше, но сообразил сам. Если мудрый старый дед знал, что надо делать, он наверняка научился этому, как все они учатся: присматриваясь и помогая, может, и не один раз.

— Тот, что умер… — начал я.

— Он-то? — Целый воз значений в одном слове. — Чужак, — объяснил он.

— А! — сказал я.

— Называл себя школьным учителем, — продолжал он. — Уж не знаю. Они с Братом решили завести школу, учить мальцов буквам и счету, хоть я им и втолковывал: не будет толку в этих местах — летом мальчишка на работе нужен, а зимой слишком темно и холодно, чтобы шагать пять миль туда да пять обратно ради ихней премудрости. А они еще плату хотели: по два пенни дважды в год. В здешних местах столько выложить за мешок книжной дури никому не по карману.

Я вспомнил собственное детство и промолчал.

— Откуда он пришел?

— Откуда-то с юга. — Это само собой. — Я ему говорю: далеко тебя занесло от дому. Он не спорил. Сказал, у него это, мол, призвание — как хочешь, так и понимай.

К дому мы подъехали уже в темноте. Дом оказался точно такой, как я ожидал: длинный, низкий, с дерновой крышей, опускавшейся почти до самой земли, и с землебитными стенами на легкой деревянной раме. На этих взгорьях деревья не растут, бревна доставляют вдоль берега на больших плоскодонных баржах от самой Святой Троицы, а дальше волоком по дорогам. Я первые пятнадцать лет жизни спал под дерном, и мне до сих пор снятся кошмары.

К счастью, Брат уже ждал меня. Он был моложе, чем мне представлялось: деревенского Брата всегда воображают дряхлым толстяком или хрупким, как сухая ветка, старцем с тонкой, как кора, кожей. Брат Ставраций был немногим старше тридцати: высокий широкоплечий мужчина с квадратной головой, волосы короткие, как трава на зимнем пастбище, и бледные голубые глаза. Даже без рясы никто не принял бы его за крестьянина.

— Я рад, что вы приехали, — начал он. Голос горожанина, образованного человека и слишком высокий для такого крупного мужчины. Судя по всему, он действительно был мне рад. — Такой долгий путь. Надеюсь, путешествие было не слишком утомительным.

Я гадал, что он такого натворил, чтобы его упекли сюда.

— Благодарю вас за письмо, — сказал я.

Он кивнул с неподдельным удовольствием:

— Я беспокоился. Не знал, о чем сообщить и о чем умолчать. Я не сталкивался с подобными вещами. Никогда. Уверен, что вам следует узнать больше.

Я покачал головой:

— На первый взгляд случай как по учебнику.

— Действительно. — Он быстро закивал. — Я, естественно, читал «Установления и процедуры». Но информация очень скудна, очень, очень скудна. Ну разумеется. Очевидно, дела такого рода следует предоставить специалистам. Слишком подробное описание подтолкнет невежд к самостоятельному вмешательству.