Владимир Бибихин - Узнай себя

• Название: Узнай себя
• Автор: Владимир Бибихин
• Издательство: Наука
• Жанр: Религия
• Год: 1998
• ISBN: ISBN 5-02-026791-0

---

1.6.1977

Судьбы, действуя в миллионах и миллиардах, слепы к отдельному человеку. Но человек не обязательно слеп к судьбам. Тогда он видит, что хотя, или потому что, каждый вполне замкнут в коросте страха и наслаждения, насыщается неведомой силой другой, неприступный для человека мир, который круто и жестко начинает вершить отмщение, владеть и править людьми. Этот грозный судия редко подолгу ждет, и он на самом деле совершенно недоступен звону злата. Мощные силы судьбы открыты в своей стихийной первозданности, они даруют свободу и присутствие богов. И через них открывается таинственная связь не с отвратительной и скучной массой современного одинокого человека, а с завораживающими и туманными зорями всечеловека. Если нам здесь закрыт западный путь бодрого братства творящих воль, то открыт восточный путь растворения в стихиях судьбы. Сладостное таяние и мление перед необозримой мощью неумолимой судьбы главное чувство, связывающее восточного человека с истоками бытия. Оно убивает волю и ум, но оно же единственное спасение, когда западный путь пройден до тупика. Запад не может существовать, не припадая к таинственным источникам Востока. Но и Восток истает и умолкнет без западной настойчивой воли.

21.6.1977

Ты на секунду или полсекунды заснул, и тебе показалось что приснившаяся безвыходная, срывающаяся беспомощность киногероя («II signore Robinson») это твоя реальность, а что ты сидишь и добиваешься строгости и ясности от своего текста, это тебе снится. «Укрой меня от врагов души моей, окружающих меня» (16, 9), «ибо восстали на меня свидетели лживые и дышат злобою» (26, 12). Ведь то, что мне приснилось раз, наяву действует всегда, а то, что я различил во сне, наяву не видно.

И все же это правда, и то, что мне кажется усилием, на деле — перед Богом — несчастные копошения червя.

12.7.1977

Вечность явно присутствует в теперь («Исповедь» XI книга). Теперь это и есть вечность, в которой мы явственно живем, движемся и существуем. Но попробуем приступить к вечности, к Богу, попробуем внедриться в нее, вцепиться — и неприступный Бог отбрасывает нас вспять, мы самым жалким образом остаемся с прошедшим и с будущим, которых нет. Как бы мы ни пытались угнаться за вечностью, за бегущим теперь, вечность оказывается неизмеримо, несоизмеримо стремительнее нас. Она всегда ускользнет, разочаровав современных ловцов за скоростями и реверсией времени. Единственное чего они добьются это изменения наших представлений все о той же вечно изливающейся вечности, кипящей (Флоренский) юности, играющем зоне.

12.7.1977 (Петра и Павла)

Всего больше людей манит в том, чему они подражают, неподражаемое: то, чего у человека как раз нет и не может быть. Влюбленный старик подражает тем кого любит. Охваченный любовью к людям идеолог и властитель хочет уподобить всех друг другу и себе. Получается противоположное тому, чего хотело подражание: вместо красоты уродство. Например мужчины очень вредят себе тем что подражают женщинам. Кроме того, такое подражание просто невозможно. Как ни странно, одно подражание недоступному Богу и живительно и возможно. Ведь в Нем для подражания открыта только неподражаемость. Когда от гиблого подражания людям и ложным богам спасаются в Нем, Он позволяет каждому подражая оставаться самим собой — даже заставляет каждого быть самим собой, поскольку неподражаемым, неповторимым.

25.7.1977

Below, the boarhound and the boar
Pursue their pattern as before
But reconciled among the stars.

Когда грубость жизни разрушает в детстве нежную младенческую душу, она разрушает ее навсегда. Эти ранние уродства и травмы неизлечимы. Но их редко принимают с той же безусловностью, с какой принимают незабываемые райские видения детства. Этими видениями мы питаемся всю жизнь, бережем их как святыню, понимаем что их уже ничто не может заменить. Жуткий опыт детства мы хотим наоборот замять. Но это невозможно. В самом деле, чем? И рай и ад мощнее серединки, которою мы пробавляемся в ужасе перед крайностями. И то сказать, как не опасаться: в детстве нас ангел нес на крыльях, а теперь смерть зияет отовсюду. И пугает нас тем, что рай в прошлом и ему не бывать, а ад жив и всегда готов раскрыть свою пасть.

4.8.1977

У Гвардини (в «Das Gebet des Herrn») можно найти мягкое объяснение одному загадочному и суровому слову святых отцов Церкви. Они в парадоксально заостренной, как часто у них, форме говорили, что под «ближним» второй заповеди Христа надо понимать Бога: это Он друг, Он самый близкий к нам, как Он же и самый дальний. Такая прямолинейность вот уж действительно твердая пища, которая всех нас, теперешних, отпугивает и расхолаживает. Думают, что если ближний это опять же Бог, то для человека не остается уже никакого места, и отвергают это толкование как устаревшее или «монашеское». Это конечно неверно: человеку таким путем только и приготовляется царственное место. Человек в представлении современной мифологии, т. е. отдельный, воплощенный, одетый демон, конечно не ближний, как он и не дальний, и конечно не Бог; он просто чужой. Но зыбкие образы переодетой мифологии это даже и не мягкая пища; это вообще не пища; может быть это просто отрава. Если взять реальность человека (между прочим реальность излюбленное слово Гвардини) и заметить, как часто она на самом деле жутко близка нам (например хотя бы тогда, когда мы переживаем в толпе свое интимное существо, если взять самый частый и самый неинтересный случай), то вторая заповедь приобретет неслыханный и дерзновенный смысл, о котором трудно и подумать, который нельзя высказать яснее чем в словах самой той заповеди. Нас приглашают увидеть любимого как раз в том, от чего мы с ужасом отшатывается как от темной, бездонной глубины. В мягких выражениях Гвардини, мы любим Бога как творца, любящего Свое творение, и значит в Боге и через него любим творение.

6–9.8.1977

На воскресной проповеди о. А. говорил о том, как Господь исцелил расслабленного. Человек не мог бы этого сделать. Как расслабленный, всякое слово только человеческое шатко, болезненно. Его может восставить и исправить только Бог. Поэтому человек говорит и пишет и не знает, как отзовется его слово. Только по его вере, стало быть не к неверующему и бредящему наобум, Господь может прийти и спасти то, что само от себя спастись никогда не спасется. Так что не только начала слова (альфу) дает Бог, но и последнее совершенство слова, выручая его, дает тоже только Он (омегу). Может быть, даже наобум сказанное слово Бог может спасти — случайно, просто так, по милости. Но взятое у Него как у альфы слово и не возвращенное Ему в сердечной простоте — вот уж никогда, не по злобе, а потому что оно само скрывается от Бога; даже и не скрывается конечно, а просто сразу тем самым исчезает, гибнет.

9.8.1977

Самосознание может удушить. Если направляешь его на себя — все равно, варишься ли при этом в собственном соку или пишешь, общаешься — получающееся совершенствование грустно, давит. Это как если бы ворона получила самосознание. Она может быть только стала бы много несчастнее. Не зря самосознание только у человека; он может его отдать Богу, который дает обещания счастья. Безумствующая ворона наверное уже не смогла бы безумствовать, если бы получила самосознание. Только человек может даже с самосознанием безумствовать и ликовать от невыразимого. Совершенствование по Евангелию не доделки и подчистки, а возрастание, достижение полноты. Совершенный значит просто взрослый. Обещано однако, что такому взрослому открывается Царство. (Здесь блаженство кропотливой работы.) Совершенный это способный безумствовать во всей полноте и открытости.

Впрочем, я может быть оболгал ворону. Возможно она тоже способна безумствовать с самосознанием, только оно будет очень трагическое, трагичнее чем у человека.

22.8.1977

Знак естественного языка отличается от условного тем, что даже при волевом применении и установлении всегда строится в оглядке на то, что можно было бы назвать авторитетом языка. Искусственный язык по нашей договоренности возникает между мной и тобой, естественный язык предполагает в нашем диалоге нечто третье: язык отцов, язык Других, идеальный язык. Можно вставать к авторитету языка в разные отношения: рабски держаться литературной нормы, справляться со словарями перед употреблением каждого слова или наоборот создавать свою собственную норму, стиль. Все равно оценивать и просто даже понимать меня будут не по ценности и старательности моего подхода к авторитету, а по своим собственным представлениям о том же самом авторитете языка: всякий считает, что может обратиться прямо к нему. «Человек, который пожелал бы создать неизменяющийся язык для будущих поколений, походил бы на курицу, высидевшую утиное яйцо: созданный им язык волей–неволей был бы захвачен течением, увлекающим вообще все языки» (Соссюр).