Лидия Ивченко - Повседневная жизнь русского офицера эпохи 1812 года

• Название: Повседневная жизнь русского офицера эпохи 1812 года
• Автор: Лидия Ивченко
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Культурология
• Год: 2008
• ISBN: ISBN 978-5-235-03107-4

В эпоху 1812 года ремесло военных считалось в России самым почетным; русский офицер — «дворянин шпаги» — стоял в глазах общества чрезвычайно высоко, можно сказать, был окружен атмосферой всеобщего обожания.

Именно о «детях Марса», до конца дней живших дорогими для них воспоминаниями о минувших боях и походах, об их начальниках, сослуживцах, друзьях, павших в сражениях, эта книга. Автор не старался строго придерживаться хронологии в рассказе о событиях, потому что книга не о событиях, а о главном предмете истории — людях, их судьбах, характерах, образе мыслей, поступках, привычках, о том, как определялись в службу, получали образование, зачислялись в полки, собирались в поход, сражались, получали повышения в чине и награды, отдыхали от бранных трудов, влюблялись, дружили, теряли друзей на войне и на дуэлях, — о том, из чего складывалась повседневная жизнь офицеров эпохи 1812 года.

Особое внимание автор уделяет письмам, дневникам и воспоминаниям участников Отечественной войны 1812 года, так как именно в этом виде источников присутствует сильное личностное начало, позволяющее увидеть за далью времен особый тип военных той эпохи.

---

Какое бы предубеждение ни внушал брат царя значительной части офицеров русской армии, нельзя не признать, что именно ему русские военные были обязаны некоторыми модными нововведениями, о которых потом вспоминали с явным удовольствием: «В начале 1803 года предположено было сформировать несколько новых кавалерийских полков <…>. В это же самое время к австрийской миссии в Петербурге прибыл австрийский уланский офицер граф Пальфи, родом венгерец, молодец и красавец, сложенный как Аполлон Бельведерский. Уланский мундир в обтяжку сидел на нем бесподобно, и все дамы и мужчины заглядывались на прекрасного улана. Уланский австрийский мундир был усовершенствованный старинный польский уланский наряд с той разницей, что куртка с тыла была сшита колетом и не имела на боках отворотов, что она и панталоны были узкие, в обтяжку, и шапка была красивой формы, как нынешние уланские шапки, а при шапке был султан. Его Императорскому высочеству цесаревичу и Великому князю Константину Павловичу, носившему звание инспектора всей кавалерии, чрезвычайно понравился этот мундир, и он испросил у Государя Императора соизволения на сформирование уланского полка»{6}. В этом отрывке из воспоминаний Ф. В. Булгарина речь идет о создании лейб-гвардии Уланского полка, принимавшего деятельное участие в Наполеоновских войнах с 1806 года. Как говорится, сказано — сделано, и вскоре войска Петербургского гарнизона пополнились еще одним полком. По этому поводу Булгарин поведал «драгоценные» для его памяти подробности: «Уланская шапка с широким галуном, эполеты и витишкеты (этишкеты) стоили мне вместе сорок пять рублей. Лядунка сто двадцать рублей, шарф шестьдесят рублей ассигнациями. Заметьте, что тогда ни в гвардии, ни в армии не употребляли ни мишуры, ни плаке; все было чистое серебро и золото. О мишуре мы не имели понятия. Но относительно к этим вещам другие мало изменились в цене. Седло со всем прибором стоило у знаменитого тогда седельника Косова сто двадцать пять рублей, за полусапожки со шпорами первому тогдашнему сапожнику Брейтигаму <…> платили мы пятнадцать рублей ассигнациями. При шапках носили мы высокие белые султаны из перьев, и лучшие были берлинские. За хороший султан надлежало заплатить шестьдесят рублей ассигнациями; необыкновенно высоко, в сравнении с другими ценами. Тогда вообще употребляли английское привозное сукно, и лучшее стоило от семи до девяти рублей аршин. За лошадь заплатил я товарищу моему, корнету Прушинскому триста рублей ассигнациями. За такую лошадь я дал бы теперь охотно две тысячи рублей!»{7} Заботы цесаревича об элегантном внешнем виде своих подчиненных не ограничивались только его любимым детищем лейб-уланами. Офицер лейб-гвардии Финляндского полка А. Н. Марин вспоминал о трогательной заботе великого князя Константина Павловича о своих подчиненных за границей, в то время, когда он сопровождал своего брата в поездке для встречи с Наполеоном в Эрфурте в 1808 году: «Его высочество подарил нам сюртуки из привезенного им из-за границы сукна. Прежде офицеры не носили сюртуков, а в этом году (1808 год. — Л. И.) повелено носить форменные сюртуки»{8}. Быстро освоившись с ролью союзника Наполеона, русский император через французского посла давал ему доброжелательные советы. «За обедом Император (Александр) говорил о том, с какой быстротой Ваше Величество путешествуете и ездите верхом; что в Тильзите только он да я могли поспевать за вами. <…> Он спросил меня, велико ли было производство по армии Вашего Величества, и добавил, что слышал, будто Ваше Величество отказались от белого цвета для пехоты, что он лично стоит за синий и предпочитает его потому, что в синем французская армия совершила столь славные дела»{9}, — сообщал А. де Коленкур.

Пристрастие императора к веяниям моды было хорошо известно его подданным. Так, Д. В. Давыдов с некоторой долей иронии вспоминал о необычном проявлении эстетического вкуса своего государя: «…Вполне женственное кокетство этого Агамемнона новейших времен было очень замечательным. Я полагаю, что это было главною причиною того, почему он с такою скромностью не раз отказывался от подносимой ему Георгиевской ленты, которой черные и желтые полосы не могли идти к блондину, каким был император Александр»{10}. Не удивительно, что русские офицеры и в этом стремились следовать примеру «обожаемого вождя». В те годы многим из них удавалось перенять его легкую, как бы «скользящую» над дворцовым паркетом походку, привычку прищуривать глаза в беседах с дамами (он был близорук, но не переносил очков), наконец, «грациозную позу», которая запомнилась на всю жизнь многим его «любезным сослуживцам» и в которой запечатлел его знаменитый портретист Дж. Доу на портрете для военной галереи Зимнего дворца, — государь стоит, слегка отставив ногу и удерживая шляпу так, чтобы петлица «кокарда» находилась между средним и указательным пальцем. Стремление государя быть одетым по моде также не прошло незамеченным. «Приучив себя с молодых лет переносить непостоянство стихий, он всегда был верхом в одном мундире, лучше всех одет; казалось, что он был не на войне, но поспешал на какой-нибудь веселый праздник», — восторженно сообщал о повадках «русского Агамемнона» А. И. Михайловский-Данилевский{11}. Даже в самый непростой для себя час, накануне открытия мирных переговоров в Тильзите, царь выглядел великолепно. Это обстоятельство счел необходимым засвидетельствовать потомству Д. В. Давыдов: «Государь имел на себе преображенский мундир, покроя того времени; на каждой стороне воротника было вышито по две маленьких золотых петлицы такого же почти рисунка, какой теперь на воротниках Преображенского мундира, но несравненно меньше; аксельбант висел на правом плече, эполет же тогда не носили. Панталоны были лосиные белые, ботфорты — короткие. Прическа отличалась тем только от прически нынешнего времени, что была покрыта пудрою. Шляпа была высокая; по краям ее выказывался белый плюмаж, и черный султан веял на гребне ее. Перчатки были белые лосиные, шпага на бедре; шарф вокруг талии и Андреевская лента чрез плечо. Так одет был Император Александр. Теперь одежда эта показалась бы несколько странною; но тогда она всем нравилась, особенно на тридцатилетнем мужчине такой чудесной красоты, стройности и ловкости, какими был одарен покойный Император»{12}.

Михайловский-Данилевский в многотомном труде «Император Александр I и его сподвижники» не обошел молчанием отношения многих известных русских генералов к изяществу в одежде. Так, о генерале от инфантерии графе А. П. Тормасове, в 1812 году командовавшем 3-й Резервной армией, а в 1814 году ставшем генерал-губернатором Москвы, военный историк сообщил: «Щеголь смолоду, он и в преклонных летах был тщателен в одежде, и таким являл себя на войне и в сражениях»{13}. Подобная же черта свойственна была и командиру лейб-гвардии Семеновского полка генерал-майору Я. А. Потемкину. «Стан его был примечательный, одевался он как кокетка», — сообщал об этом любимце солдат А. Е. Розен{14}. К этому свидетельству можно добавить замечание всезнающего Михайловского-Данилевского: «Заключив с Милорадовичем на пирах кровавой смерти союз искренней дружбы, любил он, подобно знаменитому другу своему, роскошь и щегольство»{15}. Что же касается «знаменитого друга», бесстрашного ученика Суворова, прославленного героя Отечественной войны 1812 года и Заграничных походов М. А. Милорадовича, то он оставил далеко позади себя всех, кто стремился следовать моде. Его не менее известный соратник генерал А. П. Ермолов поместил в записках живописные сцены встреч русского военачальника и французского маршала на русских аванпостах при Тарутине: «Генерал Милорадович не один раз имел свидание с Мюратом, королем неаполитанским. Из разговоров их легко было заметить, что в хвастовстве французам не всегда принадлежало первенство. Если бы можно было забыть о присутствии неприятеля, казалось бы свиданье их представлением на ярмарке или под качелями. Мюрат являлся то одетый по-гишпански, то в вымышленном преглупом наряде, с собольей шапкою, в глазетовых панталонах. Милорадович — на казачьей лошади, с плетью, с тремя шалями ярких цветов, не согласующихся между собою, которые, концами обернутые вокруг шеи, во всю длину развевались по воле ветра. Третьего подобного не было в армиях!»{16}

Конечно, на войне трудно было придерживаться строгих предписаний военного регламента: в этом случае определенный «шик» заключался уже не в соблюдении строгих предписаний, а, напротив, в отступлении от них. В особенности «разнообразие» в одеждах проявило себя в условиях зимней кампании 1812 года. Уже в начале ноября прапорщик квартирмейстерской части Н. Д. Дурново отметил в дневнике: «Наша одежда слишком легкая, чтобы защитить от холода»{17}. Фельдмаршал Кутузов, по общему признанию, был «не франт», поэтому он и не докучал уставшим и измученным непогодой войскам требованиями к внешнему виду. Впрочем, H. Е. Митаревский вспоминал, что и до наступления холодов нижние чины выглядели довольно «непрезентабельно»: «Солдаты ходили в потертых шинелях и мундирах. Форменных панталон не было, а носили брюки и белые, и пестрые. Кивера имели под чехлами и черными, и белыми. Портупей не белили, и они из белых сделались желто-бурыми, — на это не обращали внимания; строго смотрели только за исправностью ружей, зарядов и всякого оружия»{18}. Офицеры также довольно «износились» в походе: «Штабс-капитан имел волчью шубу, у меня был тулупчик, но походом я так истаскал его, что были только остатки. Прочие офицеры были в мундирах, потертых легких шинелях, но, накидывая сверху плащи из крестьянского сукна, они достаточно согревались»{19}. Не в лучшем виде среди снегов являла себя гвардия, в том числе кавалергарды. Так, П. П. Ланской вспоминал: «Наступившие морозы еще сильнее голода донимали наше войско. Когда Кавалергардскому полку пришлось обходить Москву, Н. И. Васильчикову удалось выписать из своего имения Лопасни полушубок, и этот единственный экземпляр теплой одежды служил предметом зависти для всех товарищей. Вся обмундировка во время похода успела обратиться в грязные лохмотья, и заменить их было нечем. Единственная забота офицеров была раздобыть в выжженных и разоренных поместьях что-либо теплое. С. П. Ланской с радостной благодарностью получил от московской помещицы Недобровой, сжалившейся над его заморенным видом, ваточный капот и тут же напялил его на лохмотья мундира. Но еще курьезнее фигуру представлял Е. В. Давыдов. На его долю выпали три разноцветные набивные шали, и, недолго думая, он одною окутал стан, а остальные превратил в шаровары»{20}. Юный прапорщик Дурново в этом первом в своей жизни походе не мог удержаться от замечания: «Было бы смешно увидеть нас в этих нелепых костюмах в столице». Однако великий князь Константин Павлович решил, не дожидаясь возвращения в Петербург, вернуть гвардейским полкам былую выправку. Нагнав победоносные российские войска, он тут же приступил к своим обязанностям по наведению порядка. 14 ноября Н. Д. Дурново отметил в дневнике: «Сегодня Великий князь Константин прибыл к армии. Он сразу же объявил, что все должны быть одеты по форме»{21}. «Можно себе представить, — вспоминал П. П. Ланской, — негодование Цесаревича при виде фантастических одеяний кавалергардских офицеров. Но больше всего он распек Давыдова. Вызвав его перед фронт, он раздраженно стал ворочать его во все стороны, приговаривая: "Хорош! Хорош! Полюбуйтесь!" И тут же сгоряча отдал приказ, чтобы все иначе не появлялись, как в надлежащей форме. Ввиду полной невозможности исполнить приказ офицеры один за другим заявляли о болезни и удалялись в обоз»{22}. В одно зимнее непогожее утро цесаревич решил показать пример и гвардейцам-семеновцам, но имел не большой успех. П. С. Пущин записал в дневнике: «Цесаревич прибыл из Петербурга и вновь принял командование гвардией в Смоленске, что не особенно радовало офицеров, измученных голодом и зимней стужей. Великий князь, став во главе кавалерии для похода, появился лишь в одном мундире без пальто, несмотря на сильный холод. Он желал подать пример, но нам было только холодно, глядя на него». Приказ «заигравшегося» цесаревича отменил Кутузов, разрешив офицерам «на походе» одеваться так, как им удобнее.