Лидия Ивченко - Повседневная жизнь русского офицера эпохи 1812 года

• Название: Повседневная жизнь русского офицера эпохи 1812 года
• Автор: Лидия Ивченко
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Культурология
• Год: 2008
• ISBN: ISBN 978-5-235-03107-4

В эпоху 1812 года ремесло военных считалось в России самым почетным; русский офицер — «дворянин шпаги» — стоял в глазах общества чрезвычайно высоко, можно сказать, был окружен атмосферой всеобщего обожания.

Именно о «детях Марса», до конца дней живших дорогими для них воспоминаниями о минувших боях и походах, об их начальниках, сослуживцах, друзьях, павших в сражениях, эта книга. Автор не старался строго придерживаться хронологии в рассказе о событиях, потому что книга не о событиях, а о главном предмете истории — людях, их судьбах, характерах, образе мыслей, поступках, привычках, о том, как определялись в службу, получали образование, зачислялись в полки, собирались в поход, сражались, получали повышения в чине и награды, отдыхали от бранных трудов, влюблялись, дружили, теряли друзей на войне и на дуэлях, — о том, из чего складывалась повседневная жизнь офицеров эпохи 1812 года.

Особое внимание автор уделяет письмам, дневникам и воспоминаниям участников Отечественной войны 1812 года, так как именно в этом виде источников присутствует сильное личностное начало, позволяющее увидеть за далью времен особый тип военных той эпохи.

---

Искренней привязанностью сослуживцев, с которыми смерть разлучила его на двадцать восьмом году жизни, пользовался начальник артиллерии генерал-майор граф А. И. Кутайсов: «…Несколько наших генералов бросились отбивать люнет. С ними бросился и наш начальник артиллерии, незабвенный граф Кутайсов, молодой, прекрасный, благородный. Он пал в общей свалке. Мы очень об нем жалели, потому что все его любили и он любил нас не менее. Он, обыкновенно, говаривал: "Всем я доволен своими артиллеристами, одна беда: как только ночной поход, ни одного офицера не видно — все спят и гнезда свили себе на орудиях". Отчасти это была правда»{50}.О благородных «свойствах» души молодого генерала вспоминал и А. И. Михайловский-Данилевский: «Рассказывали следующее о графе Кутайсове, убитом в Бородинском сражении. В царствование Государя Павла бросали бомбы, чтобы зажечь примерный городок, выстроенный близ Петербурга. Граф Кутайсов, наводя сам мортиру, попал в цель. Император, стоявший вдалеке, желал узнать имя офицера, кому сие удалось. Все радовались наименовать сына любимца Государева. Но Кутайсов отвечал посланному, что бомбу пустил не он, а служивший в его роте бедный престарелый майор, которого Император щедро наградил. Кутайсов присовокупил: "Мне милости монарха не нужны, но они необходимы для сего майора". Немного генералов, о которых относятся с столь выгодной стороны, как о нем. Лейб-медик Виллие, который жил с ним три недели до Бородинского сражения, сказывал мне, что заботливость его простиралась до того, что он, просыпаясь по ночам, записывал мысли, которые ему приходили насчет артиллерии, которую он начальствовал. Скромность его была столь велика, что, будучи легко ранен близ Смоленска, он просил Виллие никому об этом не говорить. Он загладил службою и поведением своим невыгодное влияние имени отца своего»{51}.

Другой артиллерийский начальник генерал-майор Василий Григорьевич Костенецкий, герой многих легенд и преданий, относился также к числу «оригиналов». Его портрет запечатлел в записках H. Е. Митаревский: «Из генералов был у нас на батарее наш Костенецкий. Он объезжал батареи; постоит, что-нибудь скажет или прикажет ротному командиру и дальше. У нас он сказал своим звучным голосом: "Смотрите, господа, зарядов даром не терять, не торопиться и каждый выстрел наводить". — И надо сказать правду, это выполнялось в точности. Говорят, на одной батарее у Костенецкого убило лошадь. Он равнодушно выкарабкался из-под нее, снял мундштук и седло, которое положил себе на плечи. Когда командир роты предложил ему солдата, он сказал: "Не надо, солдат нужен вам; я и сам донесу седло". Таким образом Костенецкий обходил батареи пешком с седлом на плечах. Так рассказывали; сам я не видал этого, но от него можно было ждать подобной выходки. Генерал Костенецкий был грозного вида, сильный и храбрый, как лев, но характер у него был очень добрый. Доброту его испытал почти каждый из нас на себе. Случалось иногда, что он вспылит, но всегда кончалось ничем; все это знали и мало от его вспышек тревожились. Мы прозвали его странствующим рыцарем. Где бы он ни послышал перестрелку, в авангарде или арьергарде, непременно туда явится. За ним ездил человек с хлебом и куском холодной говядины; где вздумается ему, там он остановится, поест и выспится. Канонада, между тем, продолжалась с обеих сторон своим порядком»{52}. Военачальник отличался огромной физической силой (рывком за хвост он валил наземь коня), что ставило его подчиненных подчас в затруднительное положение. «Генерал Костенецкий учил собравшихся у орудий офицеров и фейерверкеров, как действовать картечью при наступлении неприятеля, особенно неприятельской кавалерии. "В таком случае, говорил он, не следует наводить орудий по диоптру, — при этом он подошел и взял в руки правило, — а для скорости должно смотреть сзади и направлять по самому орудию". Говоря это, он начал поворачивать лафет направо и налево, приговаривая: "Вот так, вот так". — Тут не один я подумал: хорошо учишь, да мало найдется таких, чтобы с такой легкостью могли бросать батарейный лафет», — вспоминал H. Е. Митаревский. В числе излюбленных в армии тем разговоров подчиненный В. Г. Костенецкого привел историю, имевшую место во время сражения под Аустерлицем: «Рассказывали о его силе и доброте; припоминали много случаев из его жизни. Под Аустерлицем он командовал конно-артиллерийскою гвардейской ротой, в чине полковника. Великий Князь Константин Павлович его знал и любил с ним шутить. Встретившись с ним после сражения, Великий Князь, приняв серьезный вид, сказал ему: "Как же ты, Костенецкий, вздумал отбиваться от неприятельской кавалерии банниками и преломал их?" — "Виноват, Ваше Высочество, второпях!.. — отвечал Костенецкий. — Да и дело было не совсем ладно, только банники перебил!.. Когда бы банники были железные, то дело было бы сподручнее". Об этом Константин Павлович при случае рассказал Государю Александру I, и Государь заметил: "Банники железные поделать не трудно, да нелегко найти Костенецких, чтоб действовать ими"»{53}.

«Начальники народных наших сил», чьими портретами в Военной галерее Зимнего дворца нередко любовался А. С. Пушкин, безусловно, вписали яркие страницы в историю той эпохи, навсегда оставшись жить в преданных сердцах своих подчиненных. Сколько силы и страстности вложил M. М. Петров в одно из своих самых сильных и сокровенных желаний: «И тогда, когда придет последний час мой, настанут остатние минуты бытия моего, душа моя, прощаясь с жизнию земной, облобызает священные лавры военной славы Отечества… И кто знает, что Господь не услышит моего моления грешного и не подкрепит еще однажды душу мою, желающую в последний раз обнять ту славу Отечества и погасить последний взор жизни на священном лике Монарха благословенного и окружающих его полководцев — начальников моих, озаряющих мое жилище светом веры и надежды радостной, там — за фобом — сущей с ними».

Глава пятнадцатая ДРУЖБА

Святому братству сей фиал
От верных братий круга!
Блажен, кому создатель дал
Усладу жизни, друга;
С ним счастье вдвое; в скорбный час
Он сердцу утешенье;
Он наша совесть; он для нас
Второе Провиденье.

В. А. Жуковский. Певец во стане русских воинов. 1812 г.

«И вот угасает жизнь моя, но душа моя, слава Богу, сохраняет мое священное сокровище — благодарность тем согражданам, которые обязали меня своею приязнью»{1} — так отозвался о людях, связанных с ним священными узами дружбы, M. М. Петров. Для него это были не просто спутники жизни, с которыми он делил «веселья час и боль разлуки», время досуга и труда. Военные той поры делили между собой горечь поражений и радость побед, жизнь и смерть. Они держали на своих плечах десятилетие «больших войн и большой крови», когда расставания подстерегали их на каждом шагу, а минутная дружеская встреча могла оказаться последней. «Некролог тогда заполнялся быстро», — заметил современник.

Вот, например, строки из стихотворения эпохи, сочиненное С Н. Мариным, «На отъезд флигель-адъютанта в армию»:

Так друг наш — с нами разлучаясь,
И славою войны прельщаясь,
Нас вспомнит в дальней стороне.
Средь пуль, бомб, ядер и картечи,
Среди смертей, среди увечий
Есть чувство дружбы на войне{2}.

Речь здесь идет не о ком-нибудь, а о знаменитом впоследствии министре полиции и шефе жандармского корпуса Александре Христофоровиче Бенкендорфе. Но так далеко в будущее в то время никто не загадывал: друзья провожали в неблизкий и опасный путь «любезного Сашу», молодого и отважного, отправляющегося на Дунай, где в это время шла война с Турцией. Офицер лейб-гвардии Преображенского полка, к тому же адъютант императора, он вполне мог продолжать службу в Петербурге, но Бенкендорф в качестве добровольца стремится туда, где:

Прозоровской умрет с оружием за трон,
И будет страх врагам наш князь Багратион{3}.

Кстати, сам князь Багратион считал дружбу обязательной и неотъемлемой составляющей своего ремесла, в одном из приказов он напоминал подчиненным: «В военной службе первейший предмет — воинский порядок, субординация, дисциплина и дружба»{4}. Современники утверждали, что и Александр I, приучив себя в силу своего положения «управляться всегда рассудком», в глубине души всегда имел «большую наклонность» к чувству дружбы{5}. Сколько бы ни обсуждалась в обществах обеих столиц «их обоюдная иудейская дружба» с Наполеоном после заключения Тильзитского мира, однако в беседе с французским посланником А. Коленкуром (который, по-видимому, искренне и неформально был привязан к российскому монарху) царь произнес знаменательную фразу: «Я не понимаю, как можно быть союзником или другом наполовину»{6}. Что бы ни говорили о двуличии и притворстве Александра I, как политика и дипломата, но он позволял себе несовместимую с царским положением роскошь — дружить. Достаточно привести в качестве примера отношения, связывающие его с прусским королевским домом. Верность союзу с Фридрихом Вильгельмом III он пронес через все испытания Наполеоновских войн, сквозь порицания своих советников. А разве его взаимоотношения с Аракчеевым, Барклаем де Толли, П. М. Волконским не были дружбой? Конечно, иметь друзей среди подданных — задача непростая, мало кто из лиц, окружавших русского царя на протяжении 25 лет его правления, смог сохранить его доверие; он был подозрителен, тонко чувствовал корысть или неблагодарность. Не переносил он, если подданный, возвышенный им «из низкой доли», становился горд, спесив и самонадеян. Испытав разочарование, как это произошло в случае с M. М. Сперанским, Александр I разрывал отношения безвозвратно. Он многое мог простить тем, кто высказывал ему свое неудовольствие в глаза, если же человек, которого он приблизил к трону, произносил слова осуждения за его спиной, то он навсегда терял дружбу, да и право на прощение со стороны государя. В ту военную эпоху «друга наполовину» Александр I расценивал как предавшего в бою. К тем же, в ком государь был уверен, он был безмерно снисходителен: «Недавно Император очень рассердился на князя Волконского за то, что затерялось какое-то важное донесение, полученное от нашего посланника при Нидерландском дворе, и между прочим сказал ему в гневе при всех, "что он его ушлет в такое место, которого князь не найдет на всех своих картах". Хотя князь в сем деле был совсем не виноват, потому что, как мне известно, он положил полученную из Брюсселя депешу в кабинет Государя, где она во множестве бумаг, вероятно, затерялась, но менее того он чрезмерно был огорчен, никого во весь день, кроме меня, к себе не допускал, говорил мне, что он все бросит и уедет в Россию, и, наконец, просил меня принести ему Библию. Под вечер Государь за ним послал и, смеючись, сказал ему: "Не правда ли, что ты был виноват? Помиримся". — "Вы бранитесь при всех, — отвечал князь, — а миритесь наедине". Они пробыли вдвоем с час, на другой день назначено быть званому обеду, на котором Император хотел всему двору показать, что он более не гневается на своего любимца, и, между прочим сказал: "Люди, живущие вместе, иногда поссорятся, но зато скоро и мирятся, например, как мы с Волконским"»{7}.