Сергей Сергеев-Ценский - Том 10. Преображение России

• Название: Том 10. Преображение России
• Автор: Сергей Сергеев-Ценский
• Издательство: Правда
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1967

В десятый том вошли 7, 8 и 9 части эпопеи «Преображение России» — «Утренний взрыв», «Зауряд-полк» и «Лютая зима».

Художник П. Пинкисевич.

http://ruslit.traumlibrary.net

---

Успеха немедленного и решительного ожидали тогда все, от генералов до последнего полкового телефониста, и скромное донесение это на экономном клочке бумаги попало будто в рупор огромнейшего раструба. Телефонисты передавали его друг другу настолько раздутым, насколько могла раздуть их воспаленная и досужая фантазия; и у десятого или двадцатого из них получился уже полный прорыв австрийских позиций полком Ковалевского, который будто бы ушел уже верст на шесть в глубину их и гонит к Стрыпе австрийцев, у которых паника и дикое бегство. Тогда-то и была подана по телефону на батареи кем-то и как-то, должно быть, темпераментным Весселем, эта взволнованная, подъемная команда, и совершенно беспорядочно зарокотала тяжелая, вопреки предуказаниям высшего начальства.

Ковалевский не пытался узнавать, насколько и кто из его телефонистов постарался так неумеренно расхвалить свой полк. Он доволен был уже и тем, что задача его в этот новый день, в день решительной и главной атаки, была вполне второстепенной: следить за успехом соседнего, Кадомского полка и в нужную минуту этот успех развить.

Правда, несколько удивлен он был, как могли в штабе корпуса назначить при главной атаке тараном полк, так нелепо потерявший целый батальон накануне, но он не знал, что командир Кадомского полка не доносил еще об этой потере по начальству, а молодецкие дела полка при занятии «сильно укрепленных» деревень Петликовце и особенно Хупалы очень высоко поставили боевую репутацию полка в глазах штаба.

Наступление должно было вестись теперь на высоту 384, - правее той, на которой сидели в занятых и заново вырытых окопах пять рот полка Ковалевского. Для того чтобы осмотреть как следует и поближе эту высоту, Ковалевский после похорон убитых поехал на позиции своего полка. Кстати, к девяти утра переправились, наконец, кое-как походные кухни и подводы с хлебом, и та же музыкантская команда, которая работала ночью на переправе, назначена была сопровождать хлеб и раздать его на позициях ротам.

Снова, как и накануне, держался с утра плотный, желтый, ползучий туман. В этом тумане, когда Ковалевский проезжал верхом улицей деревни, очень поразила его зеленолицая и белоглазая какая-то девчонка лет тринадцати, глядевшая на него исподлобья, но в упор таким сосредоточенно-ненавидящим и презрительным даже взглядом, что он отвернулся. Если бы он был суеверен, то мог бы считать встречу с такой малолетней сивиллой дурным для себя знаком.

Перестрелка пока еще не начиналась: готовились к ней и здесь, и там, подтягивались резервы, устанавливались машины войны.

Когда Ковалевский ехал по шоссе за деревней, он сказал сопровождавшему его поручику Гнедых, кивая на высоту, с которой оборвались и кадомцы и его две роты:

— Эх, сюда бы нам парочку броневиков с пулеметами!

— Большая все-таки дистанция для пулеметов, — отозвался Гнедых.

— Порядочная, верно, однако не предельная. Вон с того загиба броневики отлично могли бы действовать, только лиха беда, что их нет у нас.

— Но они могут найтись у австрийцев.

— Ну еще бы, — конечно, могут. А что сделали у нас на этот скверный случай? Даже и трехдюймовки увезли куда-то. Это все мерзавец Плевакин!

Но трехдюймовки стояли несколько дальше, в стороне от шоссе, уже замаскированные и потому едва заметные в тумане. Ковалевский удовлетворенно сказал: «Ага! Это все-таки хоть что-нибудь» — и проехал, не задержавшись ни на секунду, хотя около орудий был уже не Плевакин, а другой офицер, — прапорщик с широким, весьма недоспавшим лицом.

— Вот если бы заложить фугасы на шоссе против броневиков австрийских, — мечтательно предложил Ковалевский, искоса взглянув на поручика Гнедых, но тот отозвался угрюмо:

— Штука неплохая, только если свои не взорвутся на этих фугасах.

— Это можно уладить… Мы попробуем.

Высота 384, на которую должны были сегодня наступать известные в штабе армии своею доблестью кадомцы, иногда темно-сине прорывалась из ползучего желтого тумана, и тогда можно было разглядеть на ней в бинокль тускло поблескивавшие очень густые сети проволоки, мощные редуты и за редутами однообразные шапки сырой черной земли, наподобие муравьиных куч, — блиндажи.

— Чудесная цель для наших чемоданов, чудесная, — потер руки Ковалевский. — Лучше нечего и желать… Только бы к одиннадцати поднялся этот чертов туман.

Но туман был пока очень плотен, хотя и двигался быстро. Зато он позволил безнаказанно подобраться к незатейливому шалашу капитана Струкова, в котором ютился тот с двумя связными, — своим полевым штабом.

— Ну, как провели ночь? — спросил его Ковалевский, хотя уже спрашивал об этом из штаба полка по телефону.

— Жутко было, признаться, хотя мы все-таки спали по очереди, — кивнул на связных Струков.

Он хотел казаться добродушным, пытался даже улыбнуться, но не вышло. Вид у него был пришибленный, болезненный, под глазами — сизые набрякшие мешки; лицо желтое, острые скулы.

Чтобы его взбодрить, Ковалевский сказал:

— Завтра выспитесь как следует: сегодня прорвем фронт и будем на Стрыпе.

— Прорвем, вы думаете? — усомнился Струков.

— Непременно. В одиннадцать загремит тяжелая… И тогда мы шагнем, как боженьки!.. А пока что хочется проведать роты. Хорошо, что проволоку удалось перенести, прекрасно!

Проволоки, на которой вчера висел труп Малинки, уже не было, — ее смотали и перетащили еще вечером, после разгрома кадомцев. Ее увидел Ковалевский на кольях впереди блиндажа, занятого десятой ротой, когда пробрался к прапорщику Ливенцеву.

Если бы кто посторонний присутствовал при этом, он мог бы подумать, что это — встреча двух закадычных друзей, очень давно не видавшихся, а совсем не начальника со своим подчиненным, которого послал он по небольшому делу всего день назад.

— Ну, знаете ли, Николай Иваныч, — вам хвала и честь! Вы реноме прапорщика подняли на большую высоту, — сияя и ласково хлопая его по плечу, говорил Ливенцеву Ковалевский. — Очень смелую проделали штуку… мною совсем не предуказанную хотя, — но, как говорится, победителей не судят, — а к награждению я вас непременно представлю… И что тут не дали никому зарваться, — прекрасно сделали, чудесно. Могли бы австрийцы перестрелять, как перепелок. А теперь им сунуться сюда не так просто. Вошло пудами, а выйти может только золотниками. Однако не видать им этого блиндажа больше, как не видать Ташкента, если только не попадут к нам в плен. А попадут! Сегодня мы их загребем… Сегодня мы их будем гнать, как баранов!.. А здорово все-таки сделали блиндаж, надо сказать правду. Накат из таких толстенных бревен, а?

— Двойной накат, — сказал Ливенцев.

— Двойной? Вот видите! И земли насыпано сверху аршина два…

— Три аршина, — я мерил.

— Три аршина? Ого! Хотя чернозем в данном случае хуже, чем песок, например, все-таки… три аршина земли и два ряда толстых бревен, — такая крыша шестидюймовому снаряду не сдастся, — а бери выше! Гм, — здорово укрепились. Ну, ничего. Артиллеристы наши обещают все разнести.

— Только бы не нас, из лишнего усердия, — заметил Ливенцев.

— Что вы, что вы! Я ведь предупредил, что триста семьдесят занята нами, то есть передняя зона наша, а заднюю… пусть лупят в хвост и в гриву… Предупредил, как же, — будьте благонадежны. Ну, храни вас бог!

И как в хате на Мазурах, уходя от Ливенцева, Ковалевский обнял его и чмокнул в подбородок. Но на фельдфебеля Титаренко, так же как и на стоявшего рядом с ним фельдфебеля девятой роты, расположившейся около десятой, он прикрикнул, что очень мелки и широки получились у них окопы.

— Как копали, то вполне было по уставу, ваше высокобродие, — раздумчиво ответил ему Титаренко. — Ну, что же сделаешь, когда земля оползает? Все одно, как по киселю бадиком борозду делать, так и это… Это же чистый кисель, а не земля.

— Углубить! — приказал Ковалевский и спустился с гребня, едва успев пожать руку Урфалову и кое-кому из младших офицеров, потому что над головой пролетела, визжа, австрийская шрапнель, а за ней другая, так что могло явиться подозрение, не узнали ли австрийцы о готовящейся атаке и не хотят ли они показать, что к ней готовы. А между тем надо было окончательно установить свои свободные роты уступом за Кадомским полком и следить за несомненным успехом этого полка, чтобы не упустить подходящего момента расширить этот успех.

Незадолго перед одиннадцатью часами он был на месте, где стояли в готовности роты второго и первого батальонов. Вынул часы, смотрел на минутную стрелку. Все уже было сказано командирам рот, — нечего было приказать больше. Пролетали иногда, то визжа, то мяукая, то лязгая, снаряды австрийцев.

— Погодите, голубчики, погодите, — говорил Ковалевский, кивая капитану Широкому. — Сейчас и мы вам всыпем, до новых веников не забудете!