Джеймс Клавелл - Гайдзин

• Название: Гайдзин
• Автор: Джеймс Клавелл
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-367-00859-3

«Гайдзин» — это последний роман японской саги Джеймса Клавелла. Будучи продолжением «Тай-Пэна», он принимает сюжетную эстафету в 1862 году. В стране появляются гайдзины (иностранцы), горящие желанием вести с Ниппон торговлю. Однако японцы во главе с подневольным императором, соперничающими военачальниками и сражающимися друг с другом самураями всё ещё живут по законам, запрещающим даже использование колёс в повозках. Не менее экзотично и воодушевлённое повествование о любовных историях, словно вдохновлённых самим Александром Дюма.

---

Вечерние сумерки переходили в ночь. Снаружи доносился никогда не смолкавший гул города с миллионным населением. Несколько домов, как обычно, пылали, охваченные пожаром. Из замка под ним вверх поднимались успокаивающие звуки — разговор солдат, цокот копыт по каменным плитам, изредка гортанный смех, — они мешались с дымом и ароматами костров, на которых готовили пищу, и, приглушенные, проникали внутрь, через красиво отделанные бойницы для лучников в толстых стенах, ещё не закрытые ставнями от ночного холода.

Это были его внутренние покои. Ничего лишнего. Татами, такояма, дверь-сёдзи перед ним была устроена и освещена так, что он мог видеть контур любой фигуры снаружи, тогда как внутрь заглянуть не мог никто.

За дверью находилась более просторная передняя, от которой коридоры вели в спальные покои, ныне пустовавшие, если не считать его вассалов, прислужниц и Койко, куртизанки, пользовавшейся его особым, редким расположением. Его семья — жена, два сына и дочь, наложница и её сын — находилась в безопасности и под сильной охраной в его наследственном замке-крепости под названием Зуб Дракона в горах к северу от Эдо, примерно в двадцати ри от города. За передней была расставлена стража и помещались другие комнаты, тоже полные воинов, каждый из которых поклялся ему в личной верности.

Его кисточка опустилась в тушь. Кончик её замер на мгновение над тонкой рисовой бумагой, потом твердой рукой он начертал:

Меч моих предков,
Когда его в руки беру,
Поеживается беспокойно.

На листе остались три коротких, плавных вертикальных строки иероглифов, сильных там, где они должны быть сильными, и мягких там, где мягкость подчеркнула бы графический образ, который они создавали, — второго шанса подрисовать, изменить или исправить даже малейший изъян не оставалось никогда: текстура рисовой бумаги была такова, что она тут же вбирала в себя тушь и та становилась её неотъемлемой частью, меняясь в цвете от черного до серого в зависимости от того, как использовалась кисть и сколько в туши содержалось воды.

С холодным вниманием он рассмотрел своё творение, расположение стихотворения и всей картины, которую образовывали оттенки черной каллиграфии на всем пространстве белого листа, форму и влажную матовую четкость его иероглифов.

«Получилось хорошо, — подумал он безо всякого тщеславия. — Пока я не могу достичь большего — это почти предел моих способностей, если не сам предел. Что можно сказать о смысле стихотворения? Как его следует читать? А-а, это самый важный вопрос, вот почему оно настолько хорошо. Но достигну ли я с его помощью того, чего хочу?»

К двери приблизился силуэт, почти неслышно. Не раздумывая, он потянулся правой рукой к длинному мечу, лежавшему рядом, хотя и был уверен, что узнал её. Фигура опустилась на колени. Тихий стук.

— Да?

Она с улыбкой отодвинула дверь в сторону и поклонилась, ожидая.

— Пожалуйста, входи, Койко, — сказал он, в восторге от этого неожиданного визита, который вмиг прогнал из его головы всех демонов.

Она подчинилась, закрыла дверь за собой и подбежала к нему, шурша своим длинным, с пестрым узором, кимоно, снова опустилась на колени и прижалась щекой к его руке, тут же заметив стихотворение на листе бумаги.

— Добрый вечер, господин.

Он рассмеялся и нежно обнял её на мгновение.

— Чему я обязан этим удовольствием?

— Я соскучилась по вам, — ответила она просто. — Можно мне посмотреть на ваше стихотворение?

— Разумеется.

Пока она изучала его произведение, он изучал её — источник удовольствия для него, не иссякший за те тридцать четыре дня, что она провела в стенах замка. Удивительные одежды. Чистая кожа, белая, как яичная скорлупа, сияющие волосы цвета воронова крыла, падавшие до самой талии, когда она распускала прическу, изящный нос, зубы белые, как у него, а не вычерненные по моде двора.

Койко исполнился двадцать один год, и она была таю. Это слово означало наивысший ранг, какого могла достичь гейша в Ивовом Мире.

Услышав перешептывания о ней, возбудившие в нем любопытство, Ёси несколько месяцев назад послал за ней, её общество понравилась ему, и тогда, два месяца назад, он приказал её маме-сан подготовить предложение на её услуги. Как предписывал обычай, это предложение было отправлено на рассмотрение его жене. Жена написала ему из его родового замка Зуб Дракона:

Любимый муж мой, сегодня я заключила удовлетворительное соглашение с мамой-сан таю Койко из дома Глицинии. Господин, мы посчитали, что будет лучше оставить её для вас полностью, нежели получить первоочередное право на её услуги, это будет и безопаснее для вас, поскольку вы окружены врагами. Контракт возобновляется ежемесячно по вашему желанию, и оплата производится по истечении каждого месяца, это будет поддерживать её услуги всегда на самом высоком уровне, какого только вы и вправе ожидать.

Ваша наложница и я довольны, что вы решили приобрести себе игрушку; мы были и постоянно остаемся в тревоге за ваше здоровье и безопасность. Позвольте мне поздравить вас с прекрасным выбором, ходят слухи, что Койко обладает действительно редкими достоинствами.

Ваши сыновья здоровы и счастливы, как и ваша дочь и я сама. Мы шлем вам нашу нескончаемую преданность и томимся в ожидании возможности увидеть вас. Пожалуйста, держите меня в курсе всех ваших решений, ибо я должна отдавать распоряжения нашему казначею, чтобы он откладывал средства…

Следуя принятым правилам, жена не упомянула в письме сумму, да это и не интересовало его, ибо в этом состояла главная обязанность супруги: управлять богатством семьи, сохранять его и оплачивать все счета.

Койко подняла глаза.

— Ваше стихотворение безупречно, Ёси-тян, — сказала она, хлопнув в ладоши. «Тян» было уменьшительно-ласкательной частицей, которую добавляли к имени человека близкие ему люди.

— Это ты безупречна, — сказал он, пряча удовольствие, которое ему доставило её суждение. Помимо уникальных физических достоинств её превозносили в Эдо за качество её каллиграфии, красоту её стихов и тонкое понимание искусства и политики.

— Я обожаю ваш стиль письма, и стихотворение — оно великолепно. Я обожаю многогранность и сложность вашего ума, особенно то, как вы выбрали «Когда… беру» вместо, быть может, «Теперь… я взял», и «поеживается», когда человек менее значительный мог бы написать «ворочается» или более вульгарное «шевелится», которое придало бы стихотворению сексуальные оттенки. Но расположение вашего последнего слова, это окончательное «беспокойно»… ах, Ёси-тян, как мудро вы поступили, использовав это слово в самом конце, слово с глубинным смыслом, совершенное слово. Ваше творение великолепно, и его можно истолковать десятью разными способами.

— А как ты думаешь, что я в действительности хочу этим сказать?

Она прищурила глаза.

— Сначала ответьте мне, намерены ли вы сохранить его — хранить его открыто или втайне ото всех — или уничтожить.

— И каково же мое намерение? — спросил он, наслаждаясь ею.

— Если вы станете держать его на виду или притворитесь, что прячете или что его содержание — тайна для всех, значит, вы рассчитываете, что его прочтут, прочтут люди, которые тем или иным способом передадут его вашим врагам, как вы того и желаете.

— А что подумают они?

— Все, кроме самых проницательных, сочтут, что ваша решимость слабеет, ваши страхи начинают одолевать вас.

— А остальные?

Глаза Койко продолжали смотреть на него с тем же веселым озорством, но он заметил, что в них появился новый блеск.

— Из ваших главных противников, — осторожно заговорила она, — сёгун Нобусада поймет его так, что в глубине своей души вы согласны с ним в том, что недостаточно сильны, чтобы представлять для него настоящую угрозу, и он с радостью заключит, что чем дольше он ждет, тем с каждым днём легче и легче ему будет вас устранить. Андзё станет глодать зависть к вашему таланту поэта и каллиграфа, и он станет издеваться над словом «беспокойно», почитая его недостойным и выбранным неудачно, но стихотворение войдет глубоко в его душу, будет тревожить его, особенно если ему донесут, что вы держите его в секрете ото всех, пока он не отыщет в нем восемьдесят восемь скрытых значений, каждое из которых усилит его непримиримую враждебность к вам.

Её откровенность поразила его.

— А если бы я сохранил его по-настоящему тайно? Она рассмеялась.

— Если бы вы хотели сохранить его в секрете, тогда вы тотчас же сожгли бы его и ни за что не стали бы показывать мне. Жалко уничтожать такое совершенство, так грустно и печально, Ёси-тян, но необходимо для человека в вашем положении.

— Почему? Это всего лишь стихотворение.