Иван Ефремов - Румбы фантастики. 1989 год

• Название: Румбы фантастики. 1989 год
• Автор: Иван Ефремов
• Жанр: Научная Фантастика

ВО ВСЕ СТОРОНЫ ПРОСТРАНСТВ И ВРЕМЕН

Нынешнее положение в литературе кто-то из критиков метко окрестил самораспылением. Я бы сказал жестче; идет самоистребление. Уже который год в затянувшейся перепалке и «справа» и слева» применяются самые изощренные методы поругания, дискредитации, изничтожения лит-супостата. Да вот беда: божественное вдохновение целиком растрачивается на борьбу, а не на творчество! Писатели по существу перестали созидать. Журналы держатся на перепечатке замечательных книг прошлого века и сочинений русских изгнанников всех трех волн эмиграции.

Тем заметнее на фоне всеобщего разлада и распада успехи литературы фантастической. Возвращение таких шедевров, как «Мы» Замятина, «Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии» Чаянова, «Дьяволиада» и «Роковые яйца» Булгакова, «Час Быка» Ефремова, не только придало блеск недавно еще уничижаемому жанру, но, главное, породило целую плеяду молодых фантастов. Не надеясь на ведомства и конторы, не выклянчивая бумагу у издательств, молодые сумели за два года выпустить свыше тридцати сборников, провести семь семинаров, рекомендовать шестерых самых талантливых в Союз писателей (все шестеро приняты). И все же главное достижение сообщества, назвавшегося «Школой Ефремова», — ошеломляющий успех у читателей: книги со знакомой уже эмблемой, «крылатым космонавтом», на прилавках не лежат!

Не сомневаюсь, что такая же судьба постигнет и очередной сборник «Румбы фантастики-89», который вы, читатель, держите в руках. В нем собраны самые приметные работы молодых, изданные Всесоюзным творческим объединением молодых писателей-фантастов при ИПО ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия» в 1989 году. Пусть не смущает вас некоторая жанровая пестрота: волшебная сказка, антиутопия, боевик под знаком «мечи и Магия», фольклорные фэнтези… Сад Фантастики населен птицами многоголосыми, и каждая песнь — непредсказуема.

Да цветет сей дивный сад, откуда далеко видно во все стороны пространств и времен!

ВИТАЛИЙ СЕВАСТЬЯНОВ, летчик-космонавт, дважды Герой Советского Союза,

народный депутат РСФСР

---

Они заговорили все разом, спор захватил всех. Кроме меня, разумеется. Одни превозносили до небес какого-то Ламста, оправдывали и безоговорочно поддерживали все, что он уже сделал, и все, что еще сделает, кляли тех, кто связывает ему руки. Другие тоже хвалили Ламста, но гораздо сдержаннее, считали, что ломать сложившиеся отношения глупо и неразумно — сломать легко, но будет ли польза? Понемногу я начал понимать, что обе стороны, в сущности, стоят на одних и тех же позициях, но по-разному смотрят на будущее. Одни желают немедленно перестроить жизнь на основе жесткой дисциплины, всеобщей воинской повинности, а их противники доказывают, что это — утопия, невыполнимая мечта. При этом те и другие последними словами крыли трусливых обжор и зазнавшихся конформистов, которых неплохо было бы оставить один на один с вурдалаками и посмотреть, как они станут выкручиваться, гады этакие. Просто ради эксперимента бросить все и полюбоваться, как они наделают в штаны. В конце концов спор как-то незаметно перелился в дружное охаивание этих самых приспособленцев и трусов — их материли изобретательно и витиевато, с большой экспрессией.

Они отвели душу, и разговоры пошли о бытовых пустяках: что у Бориса дочка все же связалась с этим обормотом, хотя совершенно ясно, что он ее бросит, обрюхатит и бросит, но поди докажи этим соплячкам, если они, раз переспав с парнем, мнят себя умудренными жизнью женщинами, сколько их не секи, да и не всякую-то выпорешь, а если разобраться, мужики, не в порке, собственно, панацея. Что у Штенгера опять новая, симпатичная такая, и с ней, ясно, будет как с прежними, со всеми он поступал одинаково, горбатого могила исправит, черного кобеля не отмоешь добела, и не лучше ли набить ему как следует морду своими силами, не полагаясь на карающую руку судьбы? Что Батера окончательно уел ревматизм, а ведь какой стрелок был, один из тех, что начинали на голом месте, когда ничего толком не знали, выезжали на одном энтузиазме и оттого несли громадные потери… Что еще один смельчак, а может, просто болван, таскался к Ревущим Холмам, но ничего вразумительного рассказать не может — стал чокнутым, как и его предшественники…

Так они судачили, болтали, а я мотал на ус, и никто не обращал на меня внимания, хотя о моем присутствии помнили — сосед мимоходом попросил огоньку, другой в середине тирады о сытых бездельниках зацепил меня намекающим взглядом…

Главное я уловил — они, эти обстрелянные хваткие мужики, были неким отрядом, активно действовавшим против вурдалаков. Кто возложил на них эти обязанности, я пока не понял. Сидел себе смирнехонько, покуривал, посмеивался вместе с другими над непонятными мне остротами, но ни на секунду не мог забыть о главном — что меня, словно щепку по таежной речке, несет в глубь и в глубь заколдованного места, а там, снаружи, очень на меня рассчитывают. И беспокоятся…

Вот это уже зря. Совсем не нужно видеть в происходящем необыкновенное. Необыкновенное заранее настраивает на поиски абсолютно новых решений, отрицающих прежний опыт и прежние методы, вызывает хаотические метания мысли, и начинает казаться, что ты вовсе не умеешь думать и не способен ни в чем разобраться. Защищайся. Внуши себе, что окружающее — такая же обыденность для тебя, как для этих парней в пятнистом, проникнись их взглядом на жизнь, и быстрее поймешь все, что нужно понять…

Броневик резко затормозил, мы с соседом стукнулись боками, и я ушиб локоть о рукоятку его кинжала.

— Блуждающие! — крикнул водитель, обернувшись. Он выключил мотор, распахнул люк, и я услышал, как снаружи, над головой, завывают моторы и стучат пулеметы. Все, толкаясь, кинулись в дверь, и я выскочил следом за ними, а они столпились на обочине и смотрели в небо, прикрывая глаза ладонями — этот жест при полном отсутствии слепящего солнца очень меня удивил.

В небе, почти над нами, кувыркались, сближались, крутили бочки и чертили петли несколько самоле-тов. Надсадно выли моторы, молотили пулеметы. Я тронул за рукав соседа:

— Это кто?

— Блуждающие, — ответил он, не отрывая глаз от воздушной коловерти.

— Как это?

— А вот так. Никто не знает, кто они, откуда взялись и почему дерутся. Мы их видим только в воздухе. Опа!

Рев нарастал — один из самолетов быстро снижался, но за ним не тянулся дым, как это обычно бывает в исторических фильмах. Он падал, вихляясь, рывками проваливаясь ниже и ниже, прямо нам на головы, и мне захотелось юркнуть под броневик, но окружающие стояли спокойно. Им было виднее, и я остался на месте.

Скорее всего, пилот был ранен, а самолет цел — я немного разбирался в таких вещах. Пилот еще пытался что-то сделать, выровнять и посадить машину, задрал нос и выпустил шасси, но не успел — самолет грохнулся брюхом оземь, ломая шасси и винт, выворачивая кочки, протащился несколько метров и застыл, уткнувшись носом в землю, задрав хвост.

Выглядел он нелепо, как всегда выглядит севший на фюзеляж самолет. Мы быстро добежали до него, он упал неподалеку от дороги. Определить марку я не сумел бы, я не историк, но особая точность и не требовалась, сразу видно было, что это стандартный винтовой моноплан-истребитель времен второй мировой войны — войны, которая кончилась девяносто семь лет назад, и на всей планете осталось восемь ее участников, всего восемь. Истребитель с опознавательными знаками люфтваффе — черные кресты на крыльях, свастика на фюзеляже, и в придачу мастерски нарисованный под фонарем оскалившийся зеленый Дракон. Летчик смотрел перед собой широко раскрытыми глазами, он уже не дышал, комбинезон залит кровью. И будто для того, чтобы не оставалось никаких сомнений насчет того, кто был его противником, низко над нами, выпустив короткую победную очередь, пронесся истребитель другой, знакомой марки — на его голубых снизу крыльях я увидел красные звезды. Дело запутывалось. То, что происходило в воздухе, не имело никакой связи с тем, что творилось на земле. И наоборот. Два обрывка двух разных картин склеили как попало и вставили в общую раму.

— Никак не пойму, — сказал мой сосед. — Как это люди ухитряются летать по воздуху? Он же из железа, как он в воздухе держится?

Выходит, об авиации они и понятия не имели?

— Как ни крути, и там драка… — вздохнул кто-то. Драка, которой не должно быть, дополнил я про себя, драка, которая принадлежит другому времени и другим людям…

Вскоре мы приехали в город, и я выскочил, учтиво попрощавшись.

Это был очень чистый и очень тихий город. Просторные улицы, продуманно поделенные между пешеходами и машинами так, чтобы не обидеть никого, современные здания, украшенные модными архитектурными выкрутасами. Все в городе радовало глаз гармоничной завершенностью, но непонятно, почему так малолюдно и так маломашинно на улицах. Проезжали редкие автомобили, как правило, роскошные и новые, и я узнавал некоторые марки, а некоторых не узнавал. Проходили редкие прохожие. И людей, и машин было маловато для такого города — может быть, поэтому и машины, и люди несколько преувеличенно спешили. Город походил на кинодекорацию, выстроенную в одну ночь из фанерного мрамора и пластмассовых кирпичей, настолько походил, что я не удержался и постучал кулаком по стенке ближайшего дома, благо прохожих не было. Оказалось, самая настоящая стена.

Потом я встретил людей, которые никуда не спешили. У заведения под вывеской «Нихил-бар» на мостовой стояли круглые столики, и за одним сидела компания — двое мужчин с дамами, — а остальные были пусты.

Я присел через два столика от компании. В центре зеленой столешницы алел круг, а рядом сверкали клавиши — знакомая система типа наших пищепроводов. Наугад я нажал кнопку (меню не было), за что был вознагражден бокалом какого-то коктейля.

— Идите к нам, — позвали меня. — Зачем вам одному сидеть?

Я охотно пересел к ним. После охотников за вурдалаками следовало пообщаться с мирными обывателями. Компания, как мне показалось, подобралась пестрая: пузатый мужчина с квадратным добрым лицом, одетый подчеркнуто небрежно, фантастической красоты брюнетка в чем-то воздушном и сильно декольтированном, молоденькая симпатичная девчонка, с обожанием взиравшая на пузатого, и обаятельный мужчина средних лет, неприметный и обыкновенный, как стакан серийного выпуска. Не гармонировали они друг с другом, никак друг другу не подходили…

— Присаживайтесь, — повторил пузатый, хотя я уже сидел. — Всегда рады новому человеку.

— И свежему слушателю, — добавила брюнетка. — Джулиана.

— Совершенно верно, и свежему слушателю, — согласился пузатый. — Штенгер, Макс Штенгер.

— Рита, — сказала девушка.

Обаятельный и неприметный представился:

— Несхепс.

— Алехин, — сказал я, наслаждаясь редкой возможностью быть самим собой. — Александр Алехин.

— Итак, я продолжаю, — сказал Штенгер. Лицо его было одухотворенным. — Можно обратиться и к другим примерам. Рассмотрим так называемую Великую французскую революцию. Собственно, не ее саму, а жизнь маленького человечка, кото-рый был нужен всем. Это мэтр Сансон, знаменитая в своем ремесле личность, — палач города Парижа Сансон. До революции он рубил головы разбойникам, взбунтовавшимся простолюдинам и поскользнувшимся царедворцам. Потом произошла революция, и началась кровавая чехарда. Робеспьер уничтожил «бешеных», термидорианцы уничтожили сначала Робеспьера, потом «вершину», переворот следовал за переворотом, и каждый новый диктатор начинал с уничтожения противников. Головы летели в корзину быстрее, чем корзины успевали подставлять, а гильотиной управлял наш старый знакомец Сансон. Власть переходила из рук в руки, Сансон благоденствовал, господа! Несмотря на череду отрицающих друг друга теорий, трибунов и вождей, Сущность оставалась неизменной, вечной — нож гильотины и человек, который был нужен всем. Какой же смысл имели все потрясения и перемены, если краеугольным камнем оставался несменяемый Сансон?